OSTKRAFT / Литературная коллекция. Научное обозрение
М.: Модест Колеров, 2020
Последняя любовь Тургенева[править]
В недавно вышедшем пятом выпуске издаваемого П. И. Щукиным в Москве «Щукинского сборника», среди груды богатейших исторических материалов, находим целый ряд писем И. С. Тургенева к одной даме. «Щукинский Сборник» публике недоступен, потому что печатается в числе 200 экземпляров, из которых ни один не поступает в продажу, и жаль будет, если письма Тургенева, напечатанные в нем, пройдут незамеченными широкими читательскими кругами.
Эти письма — не просто автографы <…> приложил, не официальные документы, не сухие деловые извещения или ничего не говорящие мимолетные записи… В них есть содержание, в них отразился тургеневский esprit. Наш великий писатель выступает в них как литературный критик, как политик, просто — как занимательный собеседник и даже как влюбленный. С этой великолепной прозой, отражающей сложную и богатую душу Тургенева и рисующей интересный момент его душевной жизни, стоит познакомиться.
Письма Тургенева относятся ко времени с декабря 1873 г. до мая 1877 г.; всех их 48. Корреспондентка Тургенева, фамилии которой мы в «Щукинском Сборнике» не находим, по-видимому, — дама высшего петербургского общества, умная, образованная женщина, любившая литературу и близкая к литературной сфере. Тургеневу она нравилась не шутя, и, видно, он сам старался ей понравиться, и оттого его письма полны своеобразной прелести, лукавого мужского кокетства. Великий писатель в этих письмах явно ухаживает за своей корреспонденткой и не сразу, лишь после ряда намеков, «подходов», делает настоящее признание, грустное, безнадежное, чуть насмешливое признание влюбленного старика.
«Я почувствовал живую симпатию к вам, как только в первый раз вас увидел, и она с тех пор не умалялась, — пишет Тургенев 13-го июня 1873 г. из своей деревни: — если бы вас вздумалось вместо письма проехаться собственной особой, мы бы успели наговориться»…, ()
Юлия Петровна (так звали корреспондентку Тургенева) приняла приглашение и приехала в Спасское-Лутовиново, в гости к писателю. О впечатлении, произведенном на Тургенева свиданием с ней, говорит его письмо (26-го июня), написанное через несколько часов после отъезда гостьи: «Когда вы сегодня утром прощались со мною, я — так, по крайней мере, мне кажется — не довольно поблагодарил вас за ваше посещение. Оно оставило глубокий след в моей душе, и я чувствую, что в моей жизни с нынешнего дня одним существом больше, к кому я искренне привязался, дружбой которого я всегда буду дорожить, судьбами которого я всегда буду интересоваться». Через несколько месяцев Тургенев вспоминает об этом свидании. Получив в Париж от Юлии Петровны ее фотографии, он пишет. «Я принимаю ее, как подарок ко дню моего рождения, — он наступает послезавтра, 28-го октября, — мне 56 лет!» … И снова: «Я всегда чувствовал большое влечение к вам, но со времени вашего посещения в деревню полюбил вас искренно. Надеюсь, что мы еще столкнемся где-нибудь и не слишком поздно!» В следующем письме, 15-го ноября, Тургенев решительнее: «Мне бы хотелось встретиться с вами до окончательного устройства вашей судьбы и до окончательного моего превращения в старика (о моей молодости речи быть не может). Пять дней, проведенных нами вместе в деревне, показали мне, что между нами много симпатии; хотелось бы возобновить это сближение… Вы говорите о снежных степях и метелях — помните у Пушкина: „как дева русская свежа в пыли снегов!“ (Предыдущий стих отыщите сами)». Этот предыдущий стих:
«Как жарко поцелуй пылает на морозе!»
Так кокетничает Тургенев…
В письмах обильно рассыпаны литературные суждения Тургенева. Интересно его мнение об «Анне Карениной» Толстого: «Я еще не читал продолжения „Анны Карениной“, но вижу с сожалением, куда весь этот роман поворачивается. Как ни велик талант Л. Толстого, а не выбраться ему из московского болота, куда он влез. Православие, дворянство, славянофильство, сплетни, Арбат, Катков, Антонина Блудова, невежество, самомнение, барские привычки, офицерство, вражда ко всему <…> этом хаосе должен погибать такой одаренный человек! Так на Руси всегда бывает!» Время показало, что Тургенев был неправ, и Толстой «выбрался из болота» и преодолел все препятствия, которые с таким сожалением перечисляет Тургенев. О графе Алексее Толстом Тургенев, как и Чехов, был невысокого мнения: «Литератор он был посредственный, а человек отличный». Замечателен рассказ Тургенева о Салтыкове. Граф В. И. Сологуб прочитал Тургеневу и Салтыкову свою комедию, в которой молодое поколение было обругано, на чем свет стоит. «Салтыков взбесился, обругал его, да чуть с ног не свалился от волнения: я думал, что с ним удар сделается… Он мне напомнил Белинского… Претяжелая была сцена!» По поводу неуспеха первой части «Нови» у русской публики Тургенев писал: «Не могу сказать, чтобы к этому фактуя отнесся совершенно равнодушно, но, ведь, горю теперь уж пособить нельзя; следовательно, надо стараться позабыть его. Не лучшей участи ожидаю я также и для второй части. Смотрю на литературную свою карьеру, как на поконченную. Но ведь и без литературы жить можно, и есть вещи в жизни, которые кусаются (особенно под старость) гораздо больше, чем какое угодно литературное фиаско».
В конце 1874 года любовная струна слышится звучнее: «Вы пишете, что очень ко мне привязались, но и я вас очень люблю, — и много ли, мало ли между нами общего, это у сущности неважно. Ну a un attrait mutnel — вот что важно. Мне очень бы хотелось свидеться с вами, — и я надеюсь, что мое желание исполнится весной — im wunderschonen Monat Mai. Правда, мы оба будем тогда пить богемские воды, что менее поэтично, — что же делать? Если вам 33 года, мне целых 55 — вот что не следует упускать из вида» (нужно заметить, что Тургеневу было тогда не 55 лет, а 56). «Так как ваша хандра и приходит и уходит вместе с оттепелью, то желаю вам снега, холода, и тех вьюг, что, по словам Полонского, „растят по стеклам окон“ белые розы. Но и замораживать себя не следует. На свете действительно есть нечто получше „предсмертной икоты“, и хотя уже нельзя ожидать, что радость польется полной чашей, но она может еще окропить последние жизненный цветы. Смысл всех этих аллегорий очень хорошо выражен в известной русской поговорке: „Живи, пока живется“».
1-го февраля 1875 года Тургенев пишет: «Очень бы мне хотелось провести несколько часов с вами, в вашей комнате, попивая чай и поглядывая на морозные узоры стекол… нет, что за вздор! — глядя вам в глаза, которые у вас очень красивы, и изредка целуя ваши руки, которые тоже очень красивы, хотя велики… но я такие люблю».
Через два года Тургенев договаривается до полной исповеди (письмо 26-го января 1877 г.):
"С тех пор, как я вас встретил, я полюбил вас дружеский в то же время имел неотступное желание обладать вами, оно было, однако, не настолько необузданно (да уж и не молод я был), чтобы попросить вашей руки, к тому же другие причины препятствовали; а с другой стороны, я знал очень хорошо, что вы не согласитесь на то, что французы называют une passade… Вот вам и объяснение моего поведения. Вы хотите уверить меня, что вы не питали никаких задних мыслей; — увы, я к сожалению, слишком был в том уверен. Вы пишете, что ваш женский век прошел; когда мой мужской пройдет — и ждать мне весьма недолго — тогда, я не сомневаюсь, мы будем больше друзья, потому что ничего нас тревожить не будет. А теперь мне все еще становится тепло и несколько жутко при мысли: «ну, что если бы она меня прижала к своему сердцу не по-братски? И мне хочется <…>[1] „Вешних водах“. — „Санин вы умеете забывать?“ Ну вот вам исповедь моя. Кажется — достаточно откровенно»?
В следующем письме, отказываясь «осуждать» тех, кто самовольно рвет опостылевшие семейные узы, Тургенев говорит: «Ах, если бы у нас было побольше мужества… несколько лет тому назад!» На этом последнем вздохе замирает любовная струна в письмах Тургенева к женщине, которая так взволновала его немолодое, но все еще неусталое, горячее сердце. Любовь Тургенева к Виардо, очевидно, давно превратилась в привязанность, прочную, крепкую, но все-таки не больше чем привязанность, а одинокая душа жаждала любви, которую не далось ему узнать в юные годы.
Итак, «однолюбом», каким принято считать Тургенева, он не был. «Вы в Мариенбаде живете в Klingers Hotel», — писал Тургенев своей приятельнице в 1875 году: — «в 40-м году т. е. 35 лет назад, я ходил туда обедать. Не тот я был тогда, что теперь! И для чего я жил в Мариенбаде, от чего лечился, Господь ведает! Я был болен одним — неумело использованной молодостью. Кажется, и вам эта болезнь знакома?»
На политические события в письмах Тургенева к Юлии Петровне N откликов немного, но они зато очень характерны и стоят внимания. В начале русско-турецкой войны он писал: «Я люблю Россию иначе, чем те господа, которые держат теперь ее в руках; желаю им всяческих успехов, но присутствовать при их деятельности не хочу. Будем надеяться, что эта бедственная война не затянется» … 1-го марта 1877 года он просил прислать ему «еще несколько заметок на счет юных нигилисток, которых судят теперь в Петербурге». «Какой, однако, я дурак, что торчу здесь и не нахожусь там с вами в окружном суде! Но я (не говорите этого никому, пожалуйста!) родился дураком и умру оным, т. е. таким человеком, который всегда все пропускает мимо рта неизвестно зачем! Факт, что из 52-х подсудимых (революционеров) 18 женщин — такой удивительный, что французы, например, решительно ничего в нем понять не могут! А меня упрекали критики, что „Марианна“ у меня сделанная!» Женщины русской революции произвели на Тургенева могучее впечатление. Вдохновленный ими, он создал знаменитое стихотворение в прозе — «Порог», посвященное «святой дуре» русской женщине, погибающей за идею.
Тридцать четыре страницы формата малого листа в «Щукинском Сборнике» заняты письмами Тургенева. За опубликование их следует поблагодарить П. И. Щукина; можно только пожалеть, что они не явились в более распространенном издании. В них отразился Тургенев весь, и для его биографии, для истории его личной внутренней жизни, для характеристики его политических и литературных взглядов эти письма имеют важное значение.
- ↑ Утрата части текста в оригинале.