Д. В. Философов
[править]Поэт и критики
[править]Вдали от большой дороги четыре серьезных писателя издали альманах «Сирин». Судя по объявлению, приложенному к книге, не замедлят выйти и следующие сборники.
Таким образом, перед нами новое литературное явление.
В первом сборнике помещены вещи Блока, Белого, Сологуба и Ремизова.
В этих именах заключена уже целая программа.
Как у всех необычных и талантливых людей, у вышеназванных писателей есть друзья и враги.
И можно даже сказать, что друзей, как будто, больше, чем врагов.
Если Андрей Белый почти не вхож в «толстые журналы», то остальные сотрудники нового альманаха попали даже на страницы «Заветов». Редакция почтенного журнала, по-видимому, признает, что серьезные таланты, по существу своему, не могут противоречить заветам русской интеллигенции.
В последней книжке «Заветов» г. Иванов-Разумник посвятил новой драме Блока (она помещена в альманахе «Сирин») большую статью. В ней есть одно большое достоинство. А именно, из нее видно, что г. Иванов-Разумник добросовестно изучил произведения Блока. Другой вопрос, привело ли это «изучение» к благим результатам; понял ли критик основу творчества Блока. Мне лично кажется, что не совсем. Правильно ощущая внутреннее одиночество Блока, смутно чувствуя связь одиночества с обостренным индивидуализмом, критик неверно истолковал причины этого одиночества и пришел к мало доказанным выводам. Так, его положение, что модернисты бросились в «символизм», чтобы спастись от «декадентства», свидетельствует о недостаточном понимании самих терминов «декадентство» и «символизм».
Нельзя «бросаться» в символизм. Символизм не есть литературная теория. Это — особое мироощущение. Можно бросаться от Бергсона к Авенариусу и обратно. Но как бы Блок ни старался, он никуда от символизма не уйдет, потому что он родился символистом и, начиная с первой своей книжки (1898—1904), был уже таковым.
Г. Иванов-Разумник признает, что «Стихи о прекрасной Даме» определили собой весь поэтический путь Блока, но считает, что символизм Блока не настоящий. По существу своему, Блок декадент, и весь его символизм — псевдо-символизм. — Спорить с г. Ивановым-Разумником трудно, потому что он не определяет, что такое символизм в его понимании. Разговор об этом он «откладывает до следующего раза». Но и теперь уже можно сказать, что самая отправная точка г. Иванова-Разумника неверна.
Символизм понятие очень широкое, но достаточно определенное. Противополагать его следует не «декадентству» (понятие гибридное), а натурализму, который, в плоскости метафизической, выражается в позитивизме. Самая сущность, весь смысл современной борьбы литературных «школ» заключен как раз в борьбе символизма с натурализмом. На той и другой стороне есть победы и поражения. Обе стороны научились многому, впереди виднеется синтез обоих направлений, победа реализма, как углубленного символического понимания действительности.
Да, Блок пребывает в одиночестве. Но вовсе не потому, что он «декадент», а потому, что он индивидуалист. По существу же, символизм не ограничен индивидуализмом. Католическую церковь, особенно в эпоху ее расцвета, нельзя обвинять в отсутствии начала «общественности». Однако и в ней было много мистиков-индивидуалистов, потерявших ощущение связи с церковью.
Позитивизм, как он сложился в истории человеческой мысли, всегда был тесно связан с общественностью. Однако Штирнер, которого нельзя заподозрить в «символизме», духовный отец позитивистического «одиночества» и даже «декадентства». Декадентство гораздо больше связано с позитивизмом, нежели с символизмом. Вот этого не хотят понять наши критики. От этого идет непомерная путаница. Декадент — настоящий позитивист, только с резко выраженным субъективизмом. Он занят собой, своими ощущениями, капризами, своей психологией. Он сенсуалист, отличающийся от обычного натуралиста только утонченностью своих восприятий, преобладанием центростремительной, а не центробежной силы. Он только лирик, чуждый всякого эпоса. Но из этого не следует, что он символист. И если уж подбрасывает это незаконное дитя какому-нибудь отцу, то, конечно, позитивизму, а не символизму.
Пребывая в одиночестве, Блок вовсе не изменяет символизму. Из его одиночества никак нельзя вывести заключения, что он «псевдосимволист»,
Иванов-Разумник утверждает, что Блок — ученик Владимира Соловьева, но считает его учеником плохим. «Учитель был подлинным символистом, подлинным мистиком, подлинным романтиком (?) и для него „Вечная женственность“ — глубокое мистическое построение, высшая религиозная реальность». Блок только декадент. «Прекрасная Дама для него только мечта о недостижимом. Только попытка спастись в символизме от вечного одиночества замкнутой в самой себе души».
Это неверно. И Соловьев, и Блок — подлинные символисты. Но Соловьев был богаче Блока. Он не ограничивался символическим мироощущением, как Блок, он стоял на твердом камне веры, он чувствовал себя членом громадного коллектива, который на языке религиозном должен быть назван церковностью. «Церковности» у Блока действительно нет. Но вовсе не потому, что он декадент, так же, как и Штирнер не был общественником вовсе не потому, что он не настоящий позитивист. И у того, и у другого нет главного постулата действия — веры, нет непосредственного ощущения связи с людьми, как данного. Здесь дело не в ошибке сознания, а в ошибке воли. И крест Блока именно в том, что воля его не идет за его сознанием. Без воли же невозможно никакое действие, а, следовательно, и никакая общественность. Невозможен выход из одиночества.
С этой точки зрения, новая драма Блока — особенно огорчительна. В прежних вещах поэта был порыв, была мятежность. Его нежная душа билась в клетке одиночества, ранила свои крылья, но, казалось, вот-вот она, как орел, мощным взмахом крыльев вырвется на свободу. Ураган 1905 г. как будто освободил и Блока. Но наступило успокоение. И Блок поник.
В новой драме нет мятежа, нет движения. Это круг. И круг, сделанный не «от руки», а циркулем. По своей внешности, драма как бы совершенна. Но это совершенство не радует. От него веет холодом.
Возьмите «Тристана и Изольду» в обработке Вагнера. Драма эта горит огнем. Шопенгауэровский пессимизм побеждается невероятным темпераментом. Жизнь бьет через край в этой поэме розы и смерти. В ней такой порыв, что никаким циркулем его не очертишь.
У Блока — холодный мрамор. Совершенство — усталой души.
Но, увы! Именно холод совершенства и понравился, по-видимому, нашей критике.
Ни одна из его прежних книг не встретила такого быстрого отклика, такого поощрения, как «Роза и Крест». С. А. Адрианов пришел прямо в восторг от новой драмы.
Рассказав сюжет, критик прибавляет: «Таков скелет сюжета, послужившего основой для чудной драмы Блока, скелет, превращенный дивной силой творческого гения в прекраснейшее, богоподобное тело».
He преувеличил ли почтенный критик? И следует ли доходить до такого увлечения даже в дружеских отзывах?
Любопытно отметить и разноречия дружеской критики.
Иванов-Разумник утверждает, что Блок псевдо-символист, декадент, что его «крест стоит в стеклянной пустыне одиночества».
Адрианов — наоборот, видит в новой драме «общественный поворот». Блок, по мнению Адрианова, «облекся в крепкие латы», и в этом свидетельство, что «психологический кризис русской жизни уже повернул к разрешению и среди обстоящих нас вьюг загорается новый крест».
Как тут разобраться, не только автору, но и читателю? Утешение только в том, что русский читатель перерос русскую критику. Он самостоятельно избирает своих любимцев, по-видимому, не считаясь с мнением критики.
Блок, несомненно, принадлежит к числу любимцев многих русских читателей. И да послужит это ему утешением.
Впервые опубликовано: 'Речь". 1913. 18 ноября. № 316. С. 3.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/filosofov/filosofov_poet_i_kitiki.html