ВОЗВРАЩЕНИЕ К МОРЮ
За перевалом, следуя течению воды к востоку, мы часа в три с половиной дня вышли на реку Инза-Лаза-Гоу (Долина серебряной скалы), впадающей в Тютихе с правой стороны недалеко от моря. Река эта будет самым большим и ближайшим к морю притоком Тютихе.
В верховьях река Инза-Лаза-Гоу состоит тоже из двух речек, именуемых также Сицой и Тунцой. Каждая из них в свою очередь слагается из нескольких мелких ручьев. В этот день мы дошли до слияния их и стали биваком в густом лесу.
Здесь в реке было много мальмы (Salvelinus alpinus malma Walb). Мы ловили ее просто руками. Она подавалась нам ежедневно утром на завтрак и вечером на ужин. Интересно отметить, что рыбка эта особенно распространена в Зауссурийском Крае. Инородцы говорят, что к западу от Сихотэ-Алиня преобладает ленок (Brachymystax lenok. Pall.), которого вовсе нет в прибрежном районе.
Стрелки занялись ловлей рыбы на удочку, а я взял ружье и отправился на разведки в горы. Проходив до самых сумерек и ничего не найдя, я пошел назад по берегу реки. Вдруг в одной яме я услышал шум, похожий па полосканье. Подойдя осторожно к обрыву, я заглянул вниз и увидел двух енотовидных собак. Они так были заняты ловлею рыбы, что совершенно не замечали моего присутствия. Передними ногами еноты стояли в воде и зубами старались схватить шмыгающих мимо них рыбешек. Я долго наблюдал за животными. Иногда они вдруг круто оборачивались назад, бросались за землеройками и принимались торопливо рыть землю. Но вот один из зверьков поднял голову, внимательно посмотрел в мою сторону и издал какой-то звук, похожий на тявканье. Вслед за тем оба енота быстро исчезли в траве и больше уже не показывались около речки.
На биваке я застал всех в сборе. После ужина мы еще с час занимались каждый своей работой, а затем напились чаю и легли спать, кто где нашел для себя удобнее.
Следующий день мы продолжали свой маршрут по реке Инза-Лаза-Гоу. Долина этой реки в средней части суживается, но затем опять начинает расширяться. Горы с правой стороны крутые и скалистые. В их обрывах когда-то нашли прожилки серебро-свинцовой руды, отчего и долина получила свое настоящее название. Долина Инза-Лаза-Гоу большею частью свободна от леса, но так как почва в ней каменистая, она совершенно неудобна для земледелия. Вот почему китайцы игнорировали ее и поселились около устья.
На всем протяжении река принимает в себя только два притока, и оба с правой стороны. Это будут небольшие горные ручьи — Тамчасегоу[1] и Панчасегоу[2]. От места слияния их идет тропа, проложенная тазовскими охотниками и китайцами-соболевщиками. По пути я замечал, что в некоторых местах земля была истоптана и взрыта. Я думал, что это кабаны, но Дерсу указал мне на исковерканное деревцо, лишенное коры и листьев, и сказал:
— Его скоро начинай кричи!
Из объяснений его я понял, что, как только у изюбря окрепнут молодые рога (панты), он старается содрать с них кожу, для чего треплет какое-нибудь деревцо. Другой самец, нридя на это место, понимает, что это значит. Он начинает злиться, рыть землю ногами и бить деревцо рогами.
Река Инза-Лаза-Гоу впадает в реку Тютихе в 5 верстах от моря. Нижняя часть долины последней представляет собой три широкие котловины. Китайские фанзы расположены с левой стороны.
Верстах в двух от устья реки начинаются болота. Песчаные валы и лужи стоячей воды между ними указывают место, до которого раньше доходило море. В приросте суши принимали участие три фактора: отрицательное движение береговой линии, наносы реки и морской прибой.
Около самого залива река вдруг поворачивает налево и течет вдоль берега моря, отделяясь от него только песчаной косой. Раньше устье Тютихе было около северного мыса. Во время наводнения в 1904-ом году река прорвала эту плотину и вышла прямо к бухте. Как только в прежнем русле ослабело течение, море заметало его устье песком. Так образовался слепой рукав, впоследствии обмелевший. В недалеком будущем он превратится в болото. Длинное озеро, которое сохранилось между валами в одной версте от моря, вероятно, было самое глубокое место залива. Нынче озеро это почти все заросло травою.
На нем плавало множество уток. Я остался с Дерсу ради охоты, а отряд ушел вперед. Стрелять уток, плававших на озере, не имело смысла. Без лодки мы все равно не могли бы их достать. Тогда мы стали караулить перелетных. Я стрелял из дробовика, а Дерсу из винтовки, и редкий раз он давал промахи. Глядя на его стрельбу, я невольно вслух высказал ему похвалу.
— Моя раньше хорошо стреляй, — отвечал он. — Никогда пуля мимо ходи нету. Теперь мало-мало плохо.
В это мгновенье над нами высоко пролетала утка. Дерсу быстро поднял ружье и выстрелил. Птица, простреленная пулей, перевернулась в воздухе, камнем полетела вниз и грузно ударилась о землю. Я остановился и в изумлении посматривал то на него, то на утку. Дерсу развеселился. Он предложил мне бросать кверху камни величиной в куриное яйцо. Я бросил десять камней, и восемь из них он в воздухе разбил пулями. Дерсу был доволен. Но не тщеславие говорило в нем, он просто радовался тому, что средства к жизни может еще добывать охотой.
Долго мы бродили около озера и стреляли птиц. Время летело незаметно. Вся долина залилась золотистыми лучами заходящего солнца. Вслед за трудовым днем приближался покой; вся природа готовилась отойти на отдых. Едва солнце успело скрыться за горизонтом, как с другой стороны на землю стала надвигаться темная ночь.
Широкой полосой перед нами расстилались пески; они тянулись версты на три. Далеко впереди, точно караван в пустыне, двигался наш отряд. Собрав поскорее птиц, мы пошли за ним следом.
Около моря караван наш остановился. Через несколько минут кверху взвилась струйка белого дыма — это разложили огонь на биваке. Через полчаса мы были около своих.
Солдаты стали на ночь рядом с маленькой фанзой, построенной из плавникового леса около береговых обрывов. Здесь жили два китайца, занимающиеся сбором съедобных ракушек в полосе мелководья. Большего радушия и большего гостеприимства, чем у них, я нигде не встречал.
За этот переход все сильно устали. На несчастье, я сильно патер пятку. Надо было всем отдохнуть, поэтому я решил сделать дневку и дождаться возвращения Г. И. Гранатмана и А. И. Мерзлякова.
Ночыо больная нога не позволяла мне сомкнуть глаз, и я несказанно был рад, когда стало светать. Сидя у огня, я наблюдал, как к жизни пробуждалась природа.
Раньше всех проснулись бакланы. Они медленно, не торопясь, летели над морем куда-то в одну сторону, вероятно, на корм. Над озером, заросшим травой, носились табуны уток. В море, на земле и в воздухе стояла глубокая тишина.
Дерсу поднялся раньше других и начал греть чай. В это время стало всходить солнце. Словно живое, оно выглянуло из воды одним краешком, затем отделилось от горизонта и стало взбираться вверх по небу.
— Как это красиво! — воскликнул я.
— Его самый главный люди, — ответил мне Дерсу, указывая на солнце. — Его пропади, кругом все пропади.
Он подождал с минуту и затем опять стал говорить:
— Земля тоже люди. Голова его — там (он указал на северо-восток), а ноги — туда (он указал на юго-запад). Огонь и вода тоже два сильные люди. Огонь и вода пропади — тогда все сразу кончай.
В этих простых словах было много анимистического, но было много и мысли. Услышав наш разговор, стали просыпаться стрелки и казаки.
Весь день я просидел на месте. Солдаты тоже отдыхали и только по временам ходили посмотреть лошадей, чтобы они не ушли далеко от бивака.
Сегодня мы устроили походную баню. Для этого была поставлена глухая двускатная палатка. Потом в стороне на кострах накалили камни, а у китайцев в большом котле и двух керосиновых банках согрели воды. Когда все было готово, палатку снаружи смочили водою, внесли в нее раскаленные камни и стали поддавать пар. Получилась довольно хорошая паровая баня. Правда, в палатке было тесно и приходилось мыться по очереди. Пока одни мылись, другие калили камни. Много было шуток, много смеха, но все же все вымылись и даже постирали белье.
Следующие три дня провели за починкой обуви. Прежде всего я позаботился доставить продовольствие Н. А. Палъчевскому, который собирал растения в окрестностях бухты Терней. На наше счастье, в устье реки Тютихе мы застали большую парусную лодку, которая шла на север. Дерсу уговорил хозяина ее, маньчжура Хэй-Ба-Тоу[3], зайти в бухту Терней и передать Н. А. Пальчевскому письма и два ящика с грузом.
Погода эти дни стояла переменная: дули резкие западные ветры; ночи стали прохладные; приближалась осень.
Нога моя скоро прошла, и явилась возможность продолжать путешествие.
Там, где река Тютихе впадает в море, нет ни залива, ни бухты. Незначительное углубление береговой линии внутрь материка не дает укрытия судам во время непогоды. Поэтому, если ветер начинает свежеть, они спешат сняться с якоря и уйти подальше от берега. Бухта Тютихе (будем так называть ее) окаймлена с севера и с юга невысокими горами, лишенными древесной растительности; только по распадкам и вообще в местах, защищенных от морских ветров, кое-где растут группами дуб, черная береза и липа исключительно дровяного характера. Южная возвышенность представляет собой великолепный образчик горы, отмытой по вертикали от вершины до основания и оканчивающейся мысом Бринера. Это — одинокая скала, соединяющаяся с материком намывной косой из песку и гальки. Посредине косы есть небольшая, но довольно глубокая лагуна с соленою водою. К югу от мыса Бринера, саженях в ста от берега, из воды торчат еще две скалы, именуемые, как и всегда, «Братом и Сестрою». Раньше это были береговые ворота. Свод их обрушился, и остались только одни столбы. Если смотреть на мыс Бринера с северного берега бухты Тютихе, то кажется, что столбы эти стоят на песчаном перешейке.
Несколько южнее в береговых обрывах можно наблюдать выходы вулканического туфа с прослойками горючей серы. Горы с северной стороны бухты оканчиваются обрывами высотою в 245-280 футов с узкой намывной полосой прибоя, на которую море выбросило множество морской травы.
Такие травяные завалы всегда служат местопребыванием разного рода куликов. Прежде всего я заметил быстро бегающих на песчаной отмели восточно-сибирских грязовиков. Он и заходили в воду и, казалось, совершенно не обращали внимания на прибой. Рядом с ними были кулички-травники. Эти красноногие смирные птички держались маленькими стайками, ходили по траве и выискивали в ней корм. При приближении человека они испуганно, с криком, снимались с места и летели сначала в море, потом вдруг круто поворачивали в сторону и разом, точно по команде, садились снова на берег. Там, где морская трава чередовалась с полосками песку, можно было видеть уссурийских зуйков. Симпатичные птички эти постоянно заглядывали под щепки, камни и ракушки и то и дело заходили в воду, и только когда сильная прибойная волна дальше обыкновенного забегала на берег, они вспархивали и держались на воздухе до тех пор, пока вода не отходила назад. Невдалеке от них по берегу чинно расхаживали два кулика-сороки и что-то клевали. Около мысов плавали нырковые морские утки-белобоки с серою спиною и пестрые каменушки. Они то и дело ныряли за кормом. Поднявшись на поверхность воды, утки осматривались по сторонам, встряхивали своим коротеньким хвостиком и опять принимались за нырянье. Дальше в море держались тихоокеанские бакланы. Они ныряли очень глубоко и всплывали на поверхность в значительном расстоянии от того места, где погружались в воду. Над морем носилось множество чаек. Из них особенно выделялись восточно-сибирские хохотуньи. Порой они спускались на воду и тогда подымали неистовый крик, действительно напоминающий человеческий смех. Чайки по очереди снимались с воды, перелетали друг через друга и опять садились рядом, при этом одна другую старалась ударить клювом или отнять пойманную добычу. В другой стороне, над самым устьем реки Тютихе, кружились два белохвостых орлана, зорко высматривавших добычу. Вдруг, точно сговорившись, они разом опустились на берег. Вороны, чайки и кулички без спора уступили им свои места.
Последние два дня были грозовые. Особенно сильная гроза была 23-го числа вечером. Уже с утра было видно, что в природе что-то готовится: весь день сильно парило; в воздухе стояла мгла. Она постепенно увеличивалась и после полудня сгустилась настолько, что даже ближние горы приняли неясные и расплывчатые очертания. Небо сделалось белесоватым. На солнце можно было смотреть невооруженным глазом: вокруг него появилась желтая корона.
— Будет Агды (гром), — говорил Дерсу. — Постоянно так начинай.
Часа в два дня с запада донеслись глухие раскаты грома. Все птицы разом куда-то исчезли. Стало сумрачно, точно сверху на землю опустился темный саван, и вслед за тем пошел редкий и крупный дождь. Вдруг могучий удар грома потряс воздух. Сильные молнии сверкали то тут, то там, и не успевали в небе заглохнуть одни раскаты, как появлялись новые. Горное эхо вторило грозе и разносило громовые удары «во все стороны света белого». К дождю присоединился вихрь. Он ломал мелкие сучья, срывал листву с деревьев и высоко подымал их на воздух. Вслед за тем хлынул сильный ливень. Буря эта продолжалась до восьми часов вечера.
На другой день, 24 августа, сразу было три грозы. Я заметил, что по мере приближения к морю грозы затихали. Над водой вспышки молнии происходили только в верхних слоях атмосферы — между облаками. Как и надо было ожидать, последний ливень перешел в мелкий дождь, который продолжался всю ночь и следующие двое суток без перерыва.
26-го августа дождь перестал, и небо немного очистилось. Утром солнце взошло во всей своей лучезарной красоте, но земля еще хранила на себе следы непогоды. Отовсюду сбегала вода; все мелкие ручейки превратились в бурные и пенящиеся потоки.
25 августа на Тютихе пришли Г. И. Гранатман и А. И. Мерзляков. Их путь до фанзы Тадянза[4] лежал сначала по Тадушу, а затем по левому ее притоку Цимухе. Последняя состоит из двух речек, разделенных между собою небольшой возвышенностью, поросшей мелким лесом и кустарниками. Одна речка течет с севера, другая — с востока.
Береговая тропа проложена китайцами очень искусно. Она все время придерживается таких долин, которые идут вдоль берега моря; перевалы избраны самые низкие, подъемы и спуски — возможно пологие.
Высота перевала между обеими упомянутыми речками равняется 660 футам. Все окрестные горы состоят главным образом из кварцитов.
Далее тропа идет по реке Вандагоу[5], впадающей в Тютихе недалеко от устья. Она длиною верст двенадцать, в верхней части — лесистая, в нижней — заболоченная. Лес редкий и носит на себе следы частых пожарищ.
У последней земледельческой фанзы тропа разделяется. Одна идет низом по болотам прямо к морю, другая — к броду на реке Тютихе верстах в пяти от устья.