ОХОТА НА МЕДВЕДЯ
На другой день (7-го сентября), мы продолжали наше путешествие. От китайского охотничьего балагана шло две тропы. Одна вниз по реке Синанце, а другая — вправо по реке Аохобе (по-удэгейски Эhе, что значит «черт»). Если бы я пошел по Синанце, то вышел бы прямо к заливу Джигит. Тогда побережье моря между реками Тютихе и Иодзыхе осталось бы неосмотренным. Поэтому я решил спуститься к морю по реке Аохобе, а Синанцу осмотреть впоследствии.
Сначала путь наш лежал на юг по небольшой тропинке, проложенной по самому верхнему правому притоку реки Синанцы, длиною в две или три версты.
Горы в этих местах состоят из порфиров, известняков и оруденелых фельзитов. Во многих местах я видел прожилки серебросвинцовой руды, цинковой обманки и медного колчедана.
Поднявшись на перевал высотою в 940 футов, я стал осматриваться. На северо-западе высокой грядой тянулся голый Сихотэ-Алинь, на юге виднелась река Тютихе, на востоке — Мутухе, и прямо на запад шла река Дунца — приток Аохобе. По ней нам и надлежало идти. Всюду на горах лес уничтожен пожарами; он сохранился только в долинах кое-где, как бы отдельными оазисами-островками.
После короткого отдыха на перевале мы начали спускаться к реке Дунце, протекающей по небольшой извилистой долине, поросшей березой, бархатом и тополем. Вскоре мы наткнулись на какой-то забор. Это оказалась лудева. Она пересекала долину Аохобе поперек и шла дальше по правому ее притоку на протяжении 14 верст.
При лудеве находилась фанза с двором, окруженным высоким частоколом. Здесь обыкновенно производится операция снимания пантов с живых оленей. За фанзой около забора были выстроены какие-то клетки, похожие на стойла. В этих клетках китайцы держат оленей до тех пор, пока их рога не достигнут наибольшей ценности.
Справа у забора стоял амбар на сваях. В нем хранились кожи изюбрей, сухие рога и более десяти пудов жил, вытянутых из задних ног животных. Сваренные панты и высушенные оленьи хвосты висели рядами под коньком у самой крыши.
В фанзе мы застали четырех китайцев. Сначала они испугались, но затем, когда увидели, что мы им зла не хотим причинить, успокоились, и раболепство их сменилось обыкновенной услужливостью.
Вечером в фанзу пришли еще три китайца. Они что-то рассказывали и ужасно ругались, а Дерсу смеялся. Я долго не мог понять, в чем дело. Оказалось, что в одну из ям попал медведь. Конечно, он сейчас же вылез оттуда и принялся ломать забор и разбрасывать покрышки, которыми были замаскированы ямы. Теперь китайцам предстояла большая работа по приведению их в порядок.
Лудевая фанза была маленькая, и китайцев набралось в ней много, поэтому я решил пройти еще несколько верст и заночевать под открытым небом.
Дальше тропа пошла по долине реки Аохобе, придерживаясь левой ее стороны. Здесь особенно развиты речные террасы с массивно-кристаллическим основанием, высотою до двух саженей. Средняя часть долины Аохобе свободна от леса, но тем не менее совершенно непригодна для занятия земледелием. Тонкий слой земли едва прикрывает жесткую каменистую почву и легко смывается водою. По теневым склонам гор растет редкий смешанный лес, состоящий из кедра, бархата, липы, дуба, тополя, березы, ореха и т.д. На солнцепеках — кустарники, преимущественно лещина, леспедеца, калина и таволга. Около реки, в таких местах, где больше влаги, — заросли тонкоствольных тальников, ольхи и осины.
В нижней части живет много китайцев. На реке Аохобе они появились не более 20 лет тому назад. Раньше здесь жили удэхейцы, впоследствии вымершие и частью переселившиеся на другое место.
Если смотреть на долину со стороны моря, то она кажется очень короткой. Когда-то это был глубокий морской залив, и устье Аохобе находилось там, где суживается долина. Шаг за шагом отходило море и уступало место суше. Но самое интересное в долине — это сама река. Верстах в пяти от моря она иссякает и течет иод камнями. Только во время дождей вода выступает на дневную поверхность и тогда идет очень стремительно.
С Тютихе на Аохобе можно попасть и другой дорогой. Расстояние между ними всего только семь верст. Тропа начинается от того озерка, где мы с Дерсу стреляли уток. Она идет по ключику на перевал, высота которого равна 1015 футов. Редколесье по склонам гор, одиночные старые дубы в долинах и густые кустарниковые заросли по увалам — обычные для всего побережья. Спуск на Аохобе в два раза длиннее, чем подъем со стороны Тютихе. Тропа эта продолжается и далее но побережью моря.
Между рекой Синанцой, о которой говорилось выше, и рекой Аохобе тянется невысокий горный хребет, состоящий из кварцевого порфира. От него к морю идет несколько отрогов, между которыми текут небольшие горные речки, имеющие обычно китайские числительные названия: Турлдагоу, Эрлдагоу, Сандагоу и Сыдагоу. Тропа пересекает их в самых истоках. Первый перевал имеет высоту 490, второй — 420, третий — 430 и четвертый — 360 футов.
После полудня мы как-то сбились с дороги и попали на зверовую тропу. Она завела нас далеко в сторону. Перейдя через горный отрог, покрытый осыпями и почти лишенный растительности, мы случайно вышли на какую-то речку. Она оказалась притоком Мутухе. Русло ее во многих местах было завалено буреломным лесом. По этим завалам можно судить о размерах наводнений. Видно, что на Мутухе они коротки, но чрезвычайно стремительны, что объясняется близостью гор и крутизной их склонов.
Пока земля прикрыта дерном, она может еще сопротивляться воде, но как только цельность дернового слоя нарушена, начинается размывание. Быстро идущая вода уносит с собою легкие стицы земли, оставляя на месте только щебень. От ила, который вместе с пресною водою выносится реками, море около берегов полосою в несколько верст из темно-зеленого становится грязно-желтым.
Долину реки Мутухе можно считать самым зверовым местом на побережье моря. Из зарослей леспедецы и орешника то и дело выбегали олени, козули и кабаны. Казаки ахали, волновались, и мне стоило немало трудов удержать их от стрельбы и бесполезного истребления животных. Часа в три дня я подал сигнал к остановке.
Мне очень хотелось убить медведя. Другие бьют медведей один на один, думал я. Почему бы мне не сделать то же? Охотничий задор разжег во мне чувство тщеславия, и я решил попытать счастье.
Многие охотники рассказывают о том, что они били медведя без всякого страха, и выставляют при этом только комичные стороны охоты. По рассказам одних, медведь убегает после выстрела; другие говорят, что он становится на задние лапы и идет навстречу охотнику и что в это время в него можно влепить несколько пуль. Дерсу не соглашался с этим. Слушая такие рассказы, он сердился, плевался, но никогда не вступал в пререкания.
Узнав, что я хочу идти на медведя один, он посоветовал мне быть осторожнее и предлагал свои услуги. Его уговоры еще больше подзадорили меня, и я еще тверже решил во что бы то ни стало поохотиться за «косолапым» в одиночку.
Я отошел от бивака не более полверсты, но уже успел вспугнуть двух козуль и кабана. Здесь было так много зверя, что получалось впечатление зверинца, где животные собраны в одно место и ходят на свободе.
Перейдя ручей, я остановился среди редколесья и стал ждать. Через несколько минут я увидел оленя; он пробежал по опушке леса; рядом в орешнике шумели кабаны и взвизгивали поросята.
Вдруг впереди меня послышался треск сучьев, и вслед за тем я услышал чьи-то редкие шаги. Кто-то шел мерною тяжелою походкой. Я испугался и хотел было уйти назад, но поборол в себе чувство страха и остался на месте. Вслед за тем я увидел в кустах какую-то темную массу. Это был большой медведь. Он шел наискось по увалу и был немного выше меня. Он часто останавливался, копался в земле, переворачивал валежник и что-то внимательно под ним рассматривал. Выждав, когда зверь был от меня шагах в сорока, я медленно прицелился и спустил курок. Сквозь дым выстрела я видел, как медведь с ревом быстро повернулся и схватил себя зубами за то место, куда ударила пуля. Что дальше случилось, я плохо помню.
Все произошло так быстро, что я уже не мог разобраться, что чему предшествовало. Тотчас же после выстрела медведь во весь дух бросился ко мне навстречу. Я почувствовал сильный толчок, и в это время произошел второй выстрел. Когда и как я успел зарядить ружье, это для меня самого осталось загадкой. Кажется, я упал на левую сторону. Медведь перевернулся через голову и покатился по склону вправо. Как случилось, что я очутился опять на ногах и как я не выпустил ружья из рук, не помню. Я побежал вдоль увала и в это время услышал за собой погоню. Медведь бежал за мной следом, но уже не так быстро, как раньше. Каждый свой прыжок он сопровождал грузными вздохами и ворчаньем. Вспомнив, что ружье мое заряжено, я остановился и быстро передернул затвор.
«Надо стрелять! От хорошего прицела зависит спасение жизни», — мелькнуло у меня в голове.
Я вставил приклад ружья в плечо, но ни мушки, ни прицела не видел. Я видел только мохнатую голову медведя, его раскрытый рот и злобные глаза. Если бы кто-нибудь в это время посмотрел на меня со стороны, то, наверное, увидел бы, как лицо мое исказилось от страха.
Я ни за что не поверю охотникам, уверяющим, что в зверя, бегущего им навстречу, они стреляют так же спокойно, как в пустую бутылку. Это неправда. Неправда потому, что чувство самосохранения свойственно всякому человеку. Вид разъяренного зверя не может не волновать охотника и непременно отразится на меткости его стрельбы.
Когда медведь был от меня совсем близко, я выстрелил почти в упор. Он опрокинулся, а я отбежал снова. Когда оглянулся назад, то увидел, что медведь катается по земле. В это время с правой стороны я еще услышал шум. Инстинктивно я обернулся и замер на месте. Из кустов показалась голова другого медведя, но сейчас же опять спряталась в зарослях. Тихонько, стараясь не шуметь, я побежал влево и вышел на реку.
Минут двадцать я бесцельно бродил по одному месту, пока не успокоился. Идти на бивак с пустыми руками стыдно. Если я убил медведя, то бросить его было жалко. Но там был еще другой медведь, не раненый. Что делать? Так и бродил до тех пор, пока солнце не ушло за горизонт. Лучи его оставили землю и теперь светили куда-то в небо. Тогда я решил пойти стороной и издали взглянуть на медведей. Чем ближе я подходил к опасному месту, тем становилось страшнее. Нервы мои были напряжены до последней крайности. Каждый шорох заставлял меня испуганно оборачиваться. Всюду мне мерещились медведи, всюду казалось, что они идут за мной по пятам. Я часто останавливался и прислушивался. Наконец я увидел дерево, около которого в последний раз свалился медведь. Оно показалось мне особенно страшным. Я решил обойти его по косогору и посмотреть с гребня увала.
Вдруг я заметил, что в кустах кто-то шевелится. «Медведь!» — подумал я и попятился назад. Но в это время услышал человеческий голос. Это был Дерсу. Я страшно обрадовался и побежал к нему. Увидев меня, гольд сел на лежавшее на земле дерево и стал закуривать свою трубку. Я подошел к нему и спросил, как он попал сюда. Дерсу рассказал мне, что с бивака он услышал мои выстрелы и пошел мне на помощь. По следам он установил, где я стрелял медведя и как он на меня бросился. Затем он указал место, где я упал; дальше следы показали ему, что медведь гнался за мной, и т.д. Одним словом, он рассказал мне все, что со мной случилось.
— Должно быть, подранок ушел, — сказал я своему товарищу.
— Его остался здесь, — ответил Дерсу и указал на большую кучу земли.
Я понял все. Мне вспомнились рассказы охотников о том, что медведь, найдя какое-нибудь мертвое животное, всегда закапывает его в землю. Когда мясо станет разлагаться, он лакомится им. Но я не знал, что медведь закапывает медведя. Для Дерсу это тоже было новинкой.
Через несколько минут мы откопали медведя. Кроме земли, на него было наложено много камней и валежника.
Я стал раскладывать огонь, а Дерсу принялся потрошить зверя. Убитый мною медведь (Ursus arctos L.) был из крупных, черно-бурой масти. Вид этот близок к американскому гризли[изд. 1]. Длина его тела равняется восьми, высота — четырем футам, а вес достигает до двадцати пудов. Он имеет притупленную морду, небольшие уши и маленькие глаза. К гигантской силе его надо прибавить крепкие клыки и когти в три дюйма длиною. Животное это распространено по всему Уссурийскому Краю, но чаще всего встречается в северной его половине и на берегу моря между мысом Гиляк и устьем реки Амура. Любопытно то, что окраска его на юге черная, а чем севернее, тем больше приближается к светло-бурой. Нрав этого медведя довольно добродушный, пока его не трогают, но раненый он становится положительно ужасен. Во время течки самцы очень злы. Они слоняются по тайге, нападают на животных и гоняются даже за рябчиками. Пища его главным образом растительная, но при случае он не прочь полакомиться мясом и рыбой. Берлогу бурый медведь устраивает под корнями деревьев, в расщелинах камней и даже просто в земле. Подобно своим древним сородичам, он чрезвычайно любит забиваться в пещеры и жить в них не только зимою, но даже и в теплое время года. В зимнюю спячку бурые медведи впадают поздно. Некоторые из них бродят по тайге иногда до декабря месяца. Они не любят лазать по деревьям; быть может, препятствием этому служит их большой вес.
В убитого мною медведя попали все три пули. Одна в бок, другая в грудь и третья в голову. Когда Дерсу покончил свою работу, было уже темно. Подложив в костер сырых дров, чтобы они горели до утра, мы тихонько пошли на бивак.
Вечер был тихий и прохладный. Полная луна плыла по ясному безоблачному небу, и, по мере того как свет луны становился ярче, наши тени делались короче и чернее. По дороге мы опять вспугнули диких кабанов. Они с шумом разбежались в разные стороны. Наконец, между деревьями показался свет. Это был наш бивак.
После ужина казаки рано легли спать. За день я так переволновался, что не мог уснуть. Я поднялся, сел к огню и стал думать о пережитом. Ночь была ясная, тихая. Красные блики от огня, черные тени от деревьев и голубоватый свет луны перемешивались между собою. По опушкам сонного леса бродили дикие звери. Иные совсем близко подходили к биваку. Особенным любопытством отличались козули. Наконец я почувствовал дремоту, лег рядом с казаками и уснул крепким сном.
Примечания издательства
- ↑ Эта фраза имеется только в тексте издания 1921 года — Примечание издательства «Альманах „Рубеж“», 2007.