Г. В. ПЛЕХАНОВ[править]
ТОМ XV
ПОД РЕДАКЦИЕЙ
Д. РЯЗАНОВА
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА 1926 ЛЕНИНГРАДПредисловие к брошюре Степана Голубя[править]
Предлагаемое «Письмо рабочего» снабжено таким заглавием, которое, пожалуй, может вызвать много недоумений и даже неудовольствий.
Автор-рабочий приглашает других сознательных рабочих соединить свои усилия для того, чтобы прорвать «плотину интеллигентщины». Почему он находит нужным сделать это? Какую роль он отводит интеллигенции в освободительном движении пролетариата к его великой конечной цели? Не принадлежит ли он к числу тех рабочих, которые, плохо выяснив себе условия успешности рабочего движения, хотели бы китайской стеной отделить работников физического труда от «интеллигентов»? И не таким ли отрицательным отношением к «интеллигентам» вызвано это пренебрежительное выражение «интеллигентщина»? — Вот вопросы, естественно вызываемые заглавием письма в уме читателя, понимающего, как важно для нас теперь выяснение роли интеллигенции в рабочем движении и как легко ошибиться в ту или другую сторону при этом выяснении. А ведь кроме понимающих читателей есть еще непонимающие. Как и всегда, как и везде, непонимающих и тут больше, нежели понимающих, а между непонимающими немалую роль играет у нас тот разряд людей, по мнению которого желательное отношение интеллигенции к рабочему классу, — или, чтобы точнее выразиться: рабочего класса к интеллигенции, — давно уже выяснено не только в общем, но даже и б частностях, и что высказывать какие-нибудь сомнения на этот счет значит просто обнаруживать дух строптивости и неповиновения «компетентным учреждениям».
Для людей этого разряда одного заглавия прилагаемого «письма рабочего» будет совершенно достаточно, чтобы заподозрить какую-нибудь вредную ересь или злостную интригу.
Спешу успокоить читателей всех разрядов, т. е. и понимающих, и непонимающих: т. С. Голубь никаких интриг не затевает и никаких ересей не проповедует. Он очень не любит «интеллигентщины», но он ровно ничего не имеет против «интеллигенции», как таковой. Его отношение к ней характеризуется следующими строками «его письма».
«Мне могут заметить, что я хочу вселить дух ненависти к интеллигенции, но это неверно… Если хоть один товарищ-рабочий поймет меня в этом смысле, то он впадет в глубокую ошибку… Относясь к интеллигенции враждебно, мы были бы не только жалкими слепцами, были бы по отношению к ней не только несправедливыми, но и не оценили бы той громадной силы, какую она для нас представляет, не понимали бы своей пролетарской партии, изгоняя из нее борцов, стоящих на точке зрения пролетариата, борющихся за его интересы — одним словом, вредили бы себе настолько же, насколько вредят нам наши враги».
Как видите, наш автор-рабочий чрезвычайно далек от мысли об изгнании «интеллигентов» из рядов борющегося пролетариата. Он очень ясно видит, как вредно отразилось бы на интересах этого класса подобное изгнание. Еще раз — он восстает не против интеллигенции, а лишь против «интеллигентщины», и в этом восстании мыслящего рабочего против «интеллигентщины» заключается весь интерес предлагаемого письма.
Правда, в своем восстании против «интеллигентщины» наш автор доходит подчас до того, что бьет по интеллигенции. Вот яркий пример. Эпиграфом к своему письму он поставил слова из нагорной проповеди: «Если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, не войдете в царство небесное».
Это — красивый эпиграф. Но этот красивый эпиграф дает основание думать, что наш автор смотрит на «книжников и фарисеев» нашей партии такими же глазами, какими Иисус смотрел на еврейских книжников и фарисеев своего времени. А известно, что Иисус был очень далек от того, чтобы видеть в книжниках и фарисеях «громадную силу», враждебное отношение к которой с его стороны принесло бы вред его собственному делу. Что «книжники и фарисеи» были, по-своему, громадной силой в тогдашнем еврейском народе, это было, разумеется, очень хорошо известно «галилейскому плотнику». Однако ему также хорошо было известно и то, что между ними и этой громадной силой не только невозможен никакой дружеский союз, но неизбежна смертельная борьба и вражда. Мы уже знаем, что т. Голубь относится к современным ему «книжникам» совершенно иначе. Он, как мы уже знаем, видит в них желанных союзников. Ну, а желанных союзников называть фарисеями неудобно: что за союз с фарисеями? Да и странно требовать от рабочих, чтобы они непременно были «праведнее» этих союзников: «праведность» — превосходная вещь, но она ее составляет ничьей частной собственности. Короче, красивый эпиграф т. Голубя неудачен. Он выражает совсем не то, что хочет сказать т. Голубь. Но это просто-напросто литературный пропах, ошибка человека, в руке которого перо ходит далеко не так свободно, как в руке специалиста писательского дела. И хотя это далеко не единственная описка нашего автора; хотя, поднимая руку на «интеллигентщину», он не один раз бьет в своем письме по «интеллигенции», но его описки все-таки остаются описками, и нужно очень плохое зрение для того, чтобы просмотреть из-за них подлинную мысль автора.
Что же за штука эта ненавистная нашему автору «интеллигентщина»? В чем видит он ее главные отличительные признаки?
Если я правильно понимаю т. Голубя, то главной отличительной чертой «интеллигента», зараженного «интеллигентщиной», — является непонимание того, что «освобождение рабочего класса должно быть делом самого рабочего класса». Конечно, «интеллигенты», зараженные «интеллигентщиной», очень не прочь и кстати, и даже совсем некстати повторять эти великие слова основателя Международного Товарищества Рабочих. Но, повторяя эти великие слова, твердя рабочему классу, что он может освободить себя только своими собственными усилиями, они, по своему неразумению, сами же создают препятствия для развития самодеятельности рабочих. А чем меньше развивается самодеятельность рабочих, тем более свирепствует «интеллигентщина» в среде рабочей партии и тем усерднее охраняют интеллигенты, страдающие этом болезнью, препятствия, которые мешают рабочим обнаружить свое стремление к самодеятельности. Получается порочный круг, из которого рабочая партия должна выйти под страхом упадка и разложения.
«Уже давно, — говорит т. Голубь, — сознательные рабочие нашей партии представляют из себя какую-то жалкую категорию лиц, к которым относятся снисходительно[1] наши „комитетчики“. Давно они стонут от безделья, не знают, к чему приложить свои руки, и боевой дух их действительно гаснет, подобно сильной, но не имеющей нефти форсунке. Вместо того, чтобы сознательно уступать рабочим, где только возможно, свое место, поддерживать в них не только энергию участия в сознательной жизни страны, но и энергию сознательной активной критики в каждом новом шаге партийной тактики и программы; вместо того, чтобы стремиться, словом, к поднятию их самодеятельности, мы наблюдаем борьбу с этой самодеятельностью со стороны большинства наших интеллигентов».
Я не знаю, прав ли т. Голубь, говоря, что «большинство» интеллигентов до сих пор относится к самодеятельности рабочих с недоверием. Но я по собственным наблюдениям знаю, что было такое время, когда большинство интеллигентов в самом деле очень скептически относились к мысли о том, что самодеятельность рабочих безусловно необходима для дальнейших успехов пролетарского движения в России. Было бы неуместно пускаться здесь в рассуждения о причинах этого скептического отношения. Достаточно сказать, что оно существовало и что, поскольку оно существует теперь, оно поистине является преступлением против пролетариата. И когда представишь себе, с какою ясностью должны бросаться в глаза сознательным рабочим вредные для дела последствия этого преступного скептицизма, тогда начинаешь очень хорошо понимать как общее настроение автора предлагаемого письма, так и все его, очевидно невольные, преувеличения и описки. Есть такие явления, ввиду которых невозможно оставаться хладнокровным.
Одним из самых ярких примеров недоверчивого отношения «интеллигентов», — да и не одних «интеллигентов», но и рабочих, поддавшихся влиянию «интеллигентщины», — к самодеятельности рабочих может служить осуждение нашим Лондонским съездом идеи рабочего съезда. В этом осуждении, несомненно, сказалась «интеллигентщина», вызывающая справедливое негодование нашего автора. Предлагаемое «письмо» написано раньше Лондонского съезда. Но так как идея рабочего съезда давно уже обсуждается в наших партийных кругах, то т. Голубь и счел нужным отвести вопросу об этом съезде большое место в своем письме. И надо оказать, что именно это место является у него наиболее удачным; можно сказать, что наш автор-рабочий заранее и победоносно опроверг все то, что потом говорилось в Лондоне против рабочего съезда людьми, страдающими болезнью «интеллигентщины».
В относящихся к этому вопросу прекрасных страницах мое недоумение вызывают только две подробности. Во-первых, мне непонятна полемика т. Голубя с П. Б. Аксельродом. Во-вторых, мне кажется, что автор не совсем правильно освещает возможное тактическое значение рабочего съезда.
В небольшой заметке, помещенной в одном из номеров газеты «Социал-Демократ», П. Б. Аксельрод высказался против тех товарищей, которые рассматривают идею рабочего съезда с точки зрения вопроса о том, как отразился бы такой съезд на нашей партийной организации. По его замечанию, товарищи, смотрящие на предмет с этой точки зрения, подменяют общие интересы рабочего класса частными, групповыми или узко-партийными интересами своей организации, во всяком случае являющейся пока еще только зародышем классовой организации пролетарских масс. Т. Голубь решительно высказывается против этого мнения П. Б. Аксельрода и почему-то очень смущается выражением «зародыш», видя в нем что-то обидное для партии. Он между прочим пишет:
«Рабочий класс является не только силой настоящего, а и силой будущего. Он должен иметь главным[2] образом свою социалистическую партию и, рекомендуя ему организоваться в политическую силу, нельзя относиться с полуиронией к этому непременному и великому главному… Нельзя, размахивая по всем по трем, устраивать какую-то масленицу политической, политической и опять политической организации, игнорируя настоящую рабочую, классовую партию, как бы молода она ни была и какими бы ни обладала она несовершенствами. У рабочего-социалиста есть одна партия — социал-демократия».
По-моему, тут огромное недоразумение, виноват в котором не П. Б. Аксельрод!
П. Б. Аксельрод никогда не сомневался в том, что у рабочего-социалиста одна партия — социал-демократия. Но он видит, что эта партия, к сожалению, пока еще не вышла из состояния зародыша, — тут у Аксельрода именно сожаление, а вовсе не полуирония, — и он ставит своим товарищам на вид, что не пролетариат существует для этой пока еще очень молодой партии, а эта пока еще очень молодая партия существует для пролетариата. Разве же это не так? И разве же не видит г. Голубь, что, делая это напоминание, П. Б. Аксельрод высказывается против той самой «интеллигентщины», против которой направлено и настоящее письмо? Ведь люди, страдающие «интеллигентщиной», например, автор брошюры «Рабочий съезд или съезд рабочей партии», с которым спорит т. Голубь в своем письме, — ведь эти люди твердо убеждены в том, что не суббота для человека, а человек для субботы; ведь они именно будут готовы остановить все дальнейшее развитие рабочего движения, если только им покажется, что оно грозит прочности той организации партии, которая существовала до сих пор и неудобство которой для сознательных рабочих так сильно оттенено в предлагаемом «письме». Как же не понял т. Голубь, что ему нельзя быть в этом случае противником П. Б. Аксельрода, а можно быть только его единомышленником? Что касается возможного тактического значения рабочего съезда, то наш автор говорит: «Объединить демократию — отчасти уже и значит созвать беспартийный рабочий конгресс». Я думаю, что это хорошая мысль, но эта хорошая мысль выражена так, что может подать повод к ошибочным выводам. Совершенно верно, что съезд даст сильный размах рабочему движению и тем самым поставит пролетариат в то положение, которое ему принадлежит по праву и из которого он вышел теперь, — надо надеяться не навсегда, — лишь благодаря политическим ошибкам «интеллигентщины»: в положение гегемона (руководителя), вокруг которого будут группироваться, к которому будут тяготеть все демократические элементы страны. Это и есть, я думаю, мысль т. Голубя. Но, к сожалению, он недостаточно отметил, что иное дело объединение всех демократических элементов, а иное дело полное слияние с ними. Объединение (т. е. союз) необходимо, полное же слияние было бы гибельно для социал-демократии. Охотно подавая руку всем тем общественным группам, которые могут помочь ей в достижении ее целей, партия пролетариата должна в то же время оставаться сама собой, т. е. именно партией пролетариата. Ее превращение в неопределенную партию трудящихся, чего очень хотелось бы социалистам-революционерам, было бы шагом назад в ее развитии.
Говоря это, я уверен, что я не говорю ничего нового т. Голубю; я уверен, что он и сам так думает. Но, повторяю, в его «письме» встречаются некоторые выражения, могущие дать неразумной «интеллигентщине» предлог для обвинения его в противоречии с самим собой, в пренебрежении чистотой принципов и т. п. и т. п., и мне хотелось сделать оговорку, которая предупредит, может быть, хоть часть таких нападок, заблаговременно ставя на вид их неосновательность.
Если глава, посвященная т. Голубем вопросу о рабочем съезде, кажется мне не только интересной, но и очень поучительной, то глава, посвященная вопросу о наших фракционных разногласиях, распрях и дрязгах, оставляет меня, — скажу это откровенно, по-товарищески, — совсем неудовлетворенным. Т. Голубь пишет: «Разобравшись и вдумавшись в то отношение, какое проявляют наши рабочие и интеллигенты к раздвоению в единой по существу социал-демократической партии, нетрудно заключить, что раскол свалился к нам, как гром на голову, сверху, от „теоретиков“, каким-то „чужим клином“ врезался в рабочую семью и энергично старается разбить ее на две части, затем на несколько отрядиков, каждый из которых будет — надо полагать — иметь своего „дядьку“ и числиться под номером таким-то. Право, все это было бы смешно, если б не было так грустно и если бы не призывало нас всех вместо смеха к делу».
Выходит, что «раздвоение» создано не «интеллигентщиной», а именно «теоретиками». Допустим, что это так, хотя это и не так, но вопрос ведь не в том, чтобы найти виноватого, а в том, как поправить дело. И вот на этот-то существенный вопрос т. Голубь отвечает совсем неудовлетворительно. Если послушать его, то можно подумать, что сознательным рабочим предстоит у нас нетрудная роль няньки, которая накричит на передравшихся между собой злых детей-«интеллигентов» и тем водворит в детской порядок и спокойствие. Я ничего не имею против нянюшкина крика. Почему не покричать? Покричать очень даже не мешает. Но одного крика недостаточно, вот где беда! Т. Голубь ссылается на Амстердамский международный съезд 1904 года, объединивший французских социалистов. Однако Амстердамский съезд, давая свой знаменитый совет французским социалистам насчет объединения, одним хорошим советом не ограничился. Он устранил ту причину, которая вызвала раскол. И сделал он это тем, что дал пролетариату западных, — конституционных, — стран довольно определенную тактическую инструкцию насчет отношения к буржуазным партиям. Чтобы устранить наш раскол, нужно решить наши тактические споры, споры, ведущиеся в неконституционной, — de facto, — стране, т. е. в обстановке, совсем не похожей на западную. И, несомненно, пролетариат может решить эти тактические споры. Несомненно, он должен решить их. Несомненно, что только от него и зависит в конце концов их решение. Но, чтобы решить их, сознательным рабочим нужно вдумчивее отнестись к ним и перестать смотреть на них, как на «чужой клин», как на пустую забаву «теоретиков». Эти опоры не забава. О, нет! В них дело идет о существовании нашей партии. И тут не поможешь делу строгим выговором «интеллигентщине». Тут рабочие должны решить вопрос по существу. И чем скорее они решат его, тем скорее покончат они и с «интеллигентщиной»; пусть же поскорее приступают они к его решению. Т. Голубь сам касается в своем письме тактических вопросов. И поскольку он касается их, он решает их правильно. Но он именно только касается их, а надо подойти к ним вплотную, надо разобрать их до корня. Будем надеяться, что за этим первым письмом у т. Голубя последует второе, посвященное жгучим вопросам нашей партийной тактики.
Еще два слова: т. Голубь цитирует Бебеля, сказавшего, что когда его бранит буржуазия, то он говорит себе: «стало быть, я прав». Это очень остроумно сказано. Но то, что говорится остроумно, надо и понимать с остроумием, а я боюсь, что у нас многие поймут эти слова Бебеля… совсем иначе: они подумают, что, стало быть, всегда неправы все те, которых по тому или другому поводу одобряет буржуазия. Но ведь это вздор. Нынешней весною Жюля Гэда за его выступление в Лилле против синдикализма очень одобрил буржуазный «Temps». Одобряла Гэда буржуазия и за его борьбу с Эрвэ. Значит ли это, что Гэд ошибался?
Т. Голубь называет шалостью, — он у меня же и берет это выражение, — мое возражение тем товарищам, которые пугали меня тем, что меня хвалят наши либеральные публицисты. Я ответил: — а вы удостоились похвал со стороны анархистов. Т. Голубь восклицает по этому поводу: «какая же это полемика»? Но я, — признаюсь, — не понимаю, что собственно огорчило его в данном случае.
Вопрос о том, как относиться к похвалам и порицаниям, идущим к нам из других лагерей, выяснен у нас очень плохо. Это, — пусть извинит меня т. Голубь, — сказалось даже и на предлагаемом письме. А если это так, то что же может быть огорчительного в замечании, напоминающем о вреде и несостоятельности одностороннего ответа на этот вопрос?
Вот все, что мне хотелось сказать по поводу «письма» т. Голубя. Я от души желаю ему как можно больше внимательных и добросовестных читателей. Мне вспоминается пословица: «Лиха беда начать». Мне хочется верить, что голос т. Голубя не останется одиноким; что вслед за ним начнут высказываться и другие, подобные ему, — т. е. мыслящие и преданные своему великому делу, — рабочие.
Добро пожаловать, товарищи! В литературе нашей рабочей партии давно уже замечается недостаток в писателях-рабочих.
Париж, 1908 г.