Предсмертный бред Вергилия[править]
Глубокий интерес к античному миру, к древней истории и литературе Валерий Брюсов проявлял с юношеских лет. Вергилия он любил особенно. Весною 1913 г. Брюсов взялся за перевод "Энеиды, но, к сожалению, не смог завершить его: из 12 книг «Энеиды» им были переведены семь книг полностью и часть восьмой. Своему переводу Брюсов решил предпослать большую вступительную статью о жизни и творчестве Вергилия, но и она не была дописана до конца.
Впервые публикуемый нами рассказ Брюсова «Предсмертный бред Вергилия», повидимому, находится в тесной связи со всей его работой над «Энеидой». Быть может, Брюсов предполагал придать этому произведению полубеллетристическую, полунаучную форму. На это как будто бы указывает то обстоятельство, что небольшой рукописный вариант «Смерть Вергилия» имеет подзаголовок: «19 г. до Р. X.», не свойственный чисто художественному произведению. Вдова поэта — И. М. Брюсова предполагает, что создание этого отрывка следует, по всей вероятности, отнести к первой половине 1914 г.
Здесь, как и в других произведениях Валерия Брюсова, нас поражает его исключительная эрудиция, та легкость и уверенность мастера, с которой он выводит те или иные исторические фигуры, творчески воссоздает картину прошлого.
I[править]
Беспощадное солнце с безоблачного изба палило окрестные скалы и белый мрамор Мегары 1). Напоенный зноем, недвижный воздух казался ядовитым. Не было нигде ни движенья; все живое укрылось, ища хоть клочка, тени; даже ящерицы не мелькали, шелестя спаленной травой. Улицы города были безлюдны; белые стены домов раскалены; камни мостовой дышали жаром.
Все же, у дверей одного дома, два римских воина на-страже, под отвесными лучами "полдня, стояли прямо, не опуская копий. Дисциплина легиона торжествовала над зноем Мегариды. Так стряли бы эти два легионария и под холодным ветром Британии, и Нумирийских песках, и под дождем поросских огрел. Только лица воинов бледнели и их «пальцы судорожно стискивали древко.
Наконец, один из стражей, галл с седеющими усами, глухо спросил более молодого товарища:
— Скажи приятель, ты знаешь, кого мы здесь сторожим?
Войн говорил на той лагерной латыни, далекой от речи Цезаря и Цицерона, которая легла потом в основу французского языка.
Младший из легионариев, видимо, италиец, с усилием приоткрыл тяжелевшие веки. Он был более осведомлен, чем его сотоварищ, но затруднялся, как объяснить ему дело. Потом, подумав, сказал:
— Здесь, в этом доме, поместили Вергилия, писателя…
— Писателя? — переспросил галл. — Почему же ему такой почет?
— Ты этого не поймешь! возразил младший. — Вергилий Марон — великий поэт, прославленный сочинитель стихов.
— Стихов? Он сочиняет песни?
— Ну, да! песни.
— Разве ж это причина ставить двух воинов у его дверей, да еще в такую жару, когда шлемы способны растаять?
Молодой легионарий не знал, что говорить, но, наконец, нашелся:
— Дурень! Вергилий — друг Августа! Понимаешь?
— А!
„Друг Августа!“. Это было понятно галлу. Искоса посмотрел он на скромное жилище, отведенное поэту. Маленький, одноэтажный домик; перед входной дверью — две тонкие колонки, с коринфской капителью; плоская кровля… Галл не то задумался, не то снова витал в оцепенение, вызываемое зноем.
Время проходило. Стражи полусознательно сжимали свои колья. Ничто нигде не шевелилось; не было слышно ни звука…
Но вот чуть-заметно дохнуло предвестьем вечерней прохлады.
II[править]
Стражи вздрогнули и выпрямились.
Звонкий стук копыт загремел в отдалении. Два нумидийских всадника, в полном вооружении, пронеслись по улице (и остановились перед домом Вергилия 2). Потом, перекликнувшись на непонятном языке, отъехали несколько в сторону я стали там как изваяния.
Вслед затем человек десять, одетых как мегарцы, кто побогаче, кто попроще гурьбой показались из-за угла. Они шли быстро, озираясь и осматривая все закоулки; некоторые заглядывали даже во дворы. Главный, повидимому, из пришедших подошел к стражам и спросил отрывисто:
— Какого легиона?
Вопрос был задан так властно, что воины не посмели не ответить: они даже отдали честь копьями, и италиец сказал:
— Одиннадцатого легиона, седьмой центурии…
— Знаю! — покровительственно объявил подошедший. — С какого часа на страже?
— С полудня, господин.
— Подозрительного ничего не видели?
— Не видали никого, господин. Не проходил никто…
— Хорошо!
Начальник сделал знак остальным. Тотчас все пришедшие рассыпались по улице. Одни сели на порогах домов, в позах беспечно отдыхающих людей; другие, группой по-двое, поместились у ворог; оставшиеся стали медленно прогуливаться по улице, как сделал и распоряжавшийся ими. Но было заметно, что все зорко следят за происходящим вокруг: едва, показывалась голова обывателя, привлеченного неожиданным шумом, к ней сейчас же поворачивался десяток лиц с таким строгим вниманием, что любопытный спешил скорее спрятаться. Оба стража даже подметили, что у всех пришедших под одеждой скрыто оружие.
Галл-легионарый вопросительно смотрел на товарища, словно прося совета. Страж-италиец, первую минуту, тоже было смутился, но потом догадался, что это за люди. Он об этим слышал в Афинах, откуда их центурию отправили на время в Мегару, и он сделал глазами знак галлу, чтобы тот был спокоен.
Дело в том, что Август непременно желал иметь вид частного человека: наперекор увещаниям друзей, он желал ходить но улицам, без свиты и стражи, как простой гражданин. Окружающие Августа, Меценат, Агриппа 3), и другие предупреждали его, как это опасно: мало ли в толпе безумцев, которым захочется сыграть роль Брута, и мало ли у принцепса 4) врагов и среди римлян, еще не забывших (проскрипции 5), и за рубежом, среди подданных Фраата! 6). Но Август упорствовал и решительно не позволял, чтобы за ним следовали ликторы7) или вооруженный отряд воинов.
Тогда друзья принцепса решили организовать его охрану, помимо его самого. По всем улицам, в Риме и в провинциальных городах, где должен был пройти Август, посылались вперед особые „агенты“, одетые в костюмы горожан. Эти „охранники“ образовывали тайную цепь, отделявшую Августа от толпы, и каждый миг готовы были броситься ему на помощь, едва только в том встретится надобность. Август видел вокруг себя простолюдинов и пышно одетых прохожих, которые почтительно приветствовали проходящего принцепса, и шел мимо этих переодетых стражей, милостиво отвечая на их поклоны, умиляясь в душе тому, что он так любим в народе, в наивной уверенности, что он совершенно один в толпе…
Появление „агентов“ служило всегда верным предвестием, что сейчас должен показаться Август.
И, действительно, едва пришедшие разместились там я сям, поблизости от дома Вергилия, с поворота улицы показалась маленькая группа из четырех человек: в середине, медленной и мягкой, но намеренно-величавой походкой, шел Октавиан-Август, принцепс сената и народа римского, император и некоронованный монарх Рима; справа от Августа находились два неразлучных друга-поэта: мелкими шажками семенил Тукка и важной поступью, в сознания своего достоинства, выступал Варий 8); слева от Августа, твердым шагом, ступая тяжело, глядя кругом исподлобья, держался пасынок принцепса, будущий его преемник и капрейский деспот, в это время еще двадцатилетний юноша, Тиберий. Август был в белой тоге с широкой пурпурной каймой; Тукка — в греческом иматии; Тиберий — одет по-военному. Все трое разговаривали; вернее, — говорил Август, обдуманно, спокойно, взвешивая каждое слово, а Тукка и Тиберий лишь изредка подавали реплики, первый — с льстивостью царедворца, второй — отрывисто и небрежно.
„Агенты“, изображавшие народ, встретили появление Августа восторженным топотом. Сидевшие встали. Все почтительно, подобострастно кланялись. Только по формальному запрещению, они не кричали своих приветствий громко.
Август, сложив свои сухие губы в улыбку, отвечал на поклоны и, продолжая говорить, — развивал план возрождения Эллады, — приблизился к дому Вергилия.
— Здесь! — кратко заявил Тиберий.
Стражи отдали честь копьями и вытянулись, словно окаменев: сознание что они — в двух шагах от Августа заставляло их внутренно содрогаться, как бы от ужаса.
— Да, наш бедный друг здесь! — произнес принцепс каким-то неживым голосом, потерявшим от постоянной привычки притворяться все оттенки.
Тукка забежал вперед я застучал дверным молотком; но дверь уже отворял юноша-грек, один из последних любимцев поэта, извещенный заранее о посещении Августа и уже давно ожидавший этого мгновенья, стоя за дверью.
III[править]
Август и его спутники вошли в полутемную прихожую, где другой юноша, почтительно кланяясь, поднимал занавес, отделявший соседнюю комнату: жестом, не смея говорить в присутствии такого гостя, юноша приглашал пройти внутрь дома.
— Вы оба идете со мной? — спросил Август.
— Разреши мне дожидаться вас в атрие, — возразил Тиберий, позволявший себе некоторую фамильярность в обращении с отчимом. — Ты знаешь, я — воин и мало смыслю in litteris (в литературе). У вас найдется о чем переговорить наедине со стариком, а я отдохну от перехода по жаре.
Тиберий позировал, выставляя на вид свое пренебрежение к литературе, в придворной среде, где все, подражая принцепсу и его другу Меценату, старались показать себя любителями и тонкими ценителями поэзии. О солдатской грубостью шутил Тиберий и называя Вергилия стариком: поэту шел 51-й год, — возраст, когда римлянин считался в расцвете сил, был „муж“ vir, а не „старец“, senex.
Август сделал знак Варию и Тукке следовать за ним. а Тиберий, пройдя коридор, который вел, конечно, не в атрий, так как мегарский дом был строен по греческому плану, но в соответствующую атрию авту или перестать. — двор, окруженный колоннадою, — выбрал там мраморную скамью и, с напускной небрежностью, развалился на ней, делая вид, что готов задремать.
Между тем юноша, наменявший раба-привратника, ввел высоких посетителей во внутренние покои. У двери, занавешенной темным шелком, он остановился и, кланяясь, сказал по-гречески:
— Я сейчас извещу господина…
Август остановил юношу легким, но повелительным жестом.
— Не надо! Мы войдем без предупреждений.
С юношей Август говорил, также по-гречески, владея языком Демосфена, как родным. Тукка, опять забежав вперед, отдернул занавеску. Все трое вошли в комнату, где лежал больной Вергилий.
Комната была невелика, обставлена очень просто и без окон. Освещали ее три лампы на бронзовом треножнике, тоже отделенным, в углу, шелковой зав навеской, так что свет разливался ослабленный и нежный. Стол черного дерева, с перламутровым… (на этом рукопись обрывается).
Примечания[править]
1) На 51-м году жизни Вергилий отправился в большое путешествие по Греции и Азии. Однако, после прогулки в жаркий солнечный день в Мегере (город лежавший в юго-западной части Мегариды, неподалеку от Саронического залива), поэт, не отличавшийся крепким здоровьем, захворал. От переезда по морю в Афины состояние его ухудшилось. Встретивший Вергилия Октавиан-Август убедил его вернуться в Италию. Но смерть настигла поэта в Брундисии (Бриндизи) 22 сентября 19 г. до нашей эры.
2) Нумидия — страна на севере Африки, граничившая с Карфагеном. Нумидийцы нередко поступали на иноземную службу, образуя прекрасную конницу.
3) Гай Цильний Меценат — государственный деятель, одни из самых влиятельных приближенных Августа, покровитель поэтов и художников, неоднократно принимавший участие в судьбе Вергилия, имя его, как известно, стало нарицательным. Марк Списаний Агриппа — полководец и государственный деятель, приближенный Августа
4) Принцепс — ввалив Августа, бывшего по конституций лишь первым среди сенаторов, фактически же — почти неограниченным монархом,
5) Проскрипция — публичное объявление об опале, о лишении покровительства законов и о конфискации имущества»
6) Очевидно, речь идет о Фраате IV — парфянском царе, враждовавшем с Римом.
7) Ликторы — служители полицейского типа, шедшие впереди высших властителей Рима. I
8) Люций Варий Руф и Плоций Тукка — участники кружка поэтов, собиравшегося у Мецената, близкие друзья Вергилия. Умирая, Вергилий хотел сжечь рукопись «Энеиды», не вполне отделанную им. Однако, друзья его. в особенности Варий и Тукка, воспротивились этому. Позднее «Энеида» была издана именно под их наблюдением.