Виктор Ирецкий[править]
Проказы короля
1[править]
Каждый завоеватель увековечивает свои победы. Один воздвигает величественные монументы, другой — храмы, третий — дворцы.
Август Второй, электор Саксонский, он же король Польский по избрании сейма, постарался отметить свое земное бытие памятником своих сердечных завоеваний и в прекрасном дрезденском дворце, им самим выстроенном, отвел обширную залу для портретов тех женщин, которые были его возлюбленными.
В те времена подражали Версалю, и пышность, великолепие и успех у женщин рассматривались, как знаки гениальности. В этом смысле гениален был и Август Второй, о чем и поныне свидетельствуют упомянутые дрезденские портреты полутораста красавиц, а также старинная книга, изданная в Амстердаме через два года после смерти веселого короля.
Безымянный автор ее, рассказывая о короле-курфюрсте, ни одним словом не упоминает о его деяниях, как государя Саксонии, Польши и Литвы, но зато восторженно описывает любовные похождения этого умелого обольстителя, не щадившего ничьего целомудрия и оставившего после себя огромное множество незаконных детей. Не оттого ли он был прозван Августом Сильным?
Утверждали еще, что в затаенном желании затмить причуды французского короля Людовика XIV было у Августа намерение рядом с галереей побежденных красавиц устроить и вторую галерею — из портретов тех мужей, которым он милостиво наставил рога, но эту причуду он не осуществил по недостатку времени.
Все же и портретным памятником своих сердечных побед веселый король себя достаточно увековечил. По крайней мере, другой такой обширной галереи нигде не имеется, и недаром она была воспета даже в поэзии.
Оставим, однако, это неизбежное суесловие вступительных замечаний. Пора перейти к делу, и потому кратко скажем, что среди многочисленных дрезденских портретов есть один, изображающий красивую Генриетту Дюваль, дочь французского виноторговца из Варшавы.
Об этой Дюваль, собственно, идет речь.
2[править]
Будучи государем Саксонии и Польши, Август, как это полагается в таких случаях, имел две столицы и подолгу живал то в Дрездене, то в Варшаве. Но так как супруга его, королева Христина, была ревностнейшей лютеранкой и ни под каким видом не пожелала жить в строго-католической Варшаве, Август охотно согласился на это, предпочитая находиться подальше от ревнивой супруги, дабы она не служила помехой его любовным развлечениям.
И хотя Тарноградская конфедерация, справедливо полагая, что благонравная жизнь короля в обществе супруги обойдется стране значительно дешевле, чем его холостая расточительность, сурово потребовала, чтобы королева немедленно переехала на постоянное жительство в Варшаву, — король сумел противостоять этому требованию польского дворянства и пребывал в Варшаве один, широко пользуясь личной свободой. Однако, это ему только казалось, ибо в действительности он подпал под еще более строгую опеку одной из тех женщин, портреты которых он тщательно собирал в Дрездене, — а именно под опеку прекрасной графини Козель.
Влюбчивый король был всецело в ее власти. Но, чтобы вернее удержать в своих руках его летучее сердце, предусмотрительная графиня установила над своим другом неусыпный надзор, дав ему в адъютанты своего родного брата, а последний был неотступно возле короля.
Давно, однако, известно, что точнейшие расчеты человеческие часто бывают ошибочны, и тот, кто приставлен был к Августу для охраны его верности, неожиданно оказался его искусителем.
Случилось однажды, что король заметил ежевечернее отсутствие своего молодого адъютанта и потребовал объяснений. Адъютант смутился, хотя и мог бы повторить справедливое изречение римского поэта Клавдиана — Regis ad exemplar, totus componitur orbis — примером государя складывается весь мир.
— Уж не попал ли ты в сети какой-нибудь красотки? — спросил король.
— Попался, ваше величество, — правдиво ответил брат графини Козель.
— Ну и что же? — продолжал допытываться Август. — Блаженствуешь?
— Еще нет, — признался адъютант. — Да и вряд ли удастся взять эту крепость.
— Неприступна?
— Испытайте сами, ваше величество, — неосторожно сорвалось с языка охранителя верности короля, и этого было достаточно, чтобы у Августа пробудилось обычное любопытство.
Он тотчас же осведомился, кто такая эта недоступная красавица, и узнал: дочь француза Дюваля, владельца винного погребка.
— Посмотрим и убедимся, — сказал король и в тот же вечер, переодевшись в платье саксонского офицера, отправился с влюбленным юношей в погребок.
Отменный знаток красоты, король очень скоро удостоверился, что семнадцатилетнюю Генриетту недаром Варшава определила, как первую красавицу. Август одобрил вкус своего адъютанта, дружески хлопнул его по плечу и великодушно сказал ему:
— Не отчаивайся! Я помогу тебе.
Но всем известно, что в великодушии льва замечаются иногда и львиные когти, и когда адъютант убедил Генриетту в мундире офицера польских гвардейцев явиться на другой день в королевский дворец для получения от его величества секретных приказаний, она пробыла в апартаментах Августа слишком долго для простого офицера. Очевидно, беседа с ней была особенной важности. Адъютант ликовал. Адъютант предвкушал радость.
Но, должно быть, королю не удалось сразу расположить девушку к молодому человеку, и понадобилось для этого еще несколько таких же продолжительных бесед.
Адъютант терпеливо ждал благосклонности Генриетты, и немало было им выпито дорогого бургондского вина у ее отца, пока, наконец, он не узнал, что она сделалась матерью. Юный воздыхатель был потрясен, но зато король нисколько не удивился.
Напротив, его величество был в самых радостных чувствах, тем более, что в тот же день 1702-го года он получил точно такой же подарок и от графини Козель, также родившей девочку.
3[править]
В то время, как дочь графини росла в изобилии и роскоши, ибо ее воспитывали, как принцессу королевской крови, дочь простодушной Генриетты Дюваль, не позаботившейся ни о каких доказательствах своей близости с королем, пребывала в обычных невзгодах внебрачного ребенка.
К тому же венценосный отец малютки, после нескольких лет безмятежной жизни, стал испытывать неудачи в длительном поединке с Карлом XII, любимцем Беллоны, музы войны, и не имел времени заняться участью своей дочери. При этом мать ее, прекрасная Генриетта, вскоре умерла, и маленькая Анна росла в заброшенности уличной девочки, тайна рождения которой упорно скрывалась.
Между тем, шли годы. Король заметно старел, сделался мрачным, и пополнение дрезденской галереи занимало его значительно меньше, потому, что, по слову Горация, Multa recendentes adimunt — многого лишают уходящие годы… Вследствие этого опустел королевский замок, не показывались в нем красивые женщины, прекратились балы. И опять-таки, Homines in regis mores se formant — люди следуют нравам государя. Польша заскучала.
И вдруг точно проснулся король.
Оживился и дворец, и снова начались пышные балы, как бы возвращавшие шумную молодость ветреного короля-курфюрста.
Виновником этой разительной перемены был граф Рутовский, командир полка королевских гвардейцев.
4[править]
Граф Рутовский был побочным сыном короля от пленной турчанки (портрет ее в Дрездене по недосмотру отсутствует).
Сердце он имел доброе, нрав же унаследовал от причудливого отца и больше всего думал о занимательных развлечениях. Вдобавок, в сыновней преданности к королю скорбел об его унынии в опустевшем дворце и не раз думал о том, как бы его отвлечь от сумрачных мыслей.
Узнав из глухой молвы, что в Варшаве где-то проживает забытая дочь его отца, он отыскал ее, чтобы этим обрадовать родителя, а заодно устроить ее будущую судьбу. Не объявляя молодой девушке тайну ее рождения, чтобы не вскружить ей голову, он поспешил дать ей воспитание, сообразное с тем положением, которое ожидало ее. А затем под разными предлогами уговорил Анну надеть мундир полка, которым он командовал, и явиться в таковом на королевский смотр.
Его расчет был правильным. На смотру, обходя ряды полка, Август с радостным изумлением остановился перед молоденьким офицером, напомнившим ему другого такого же офицера, который двадцать лет назад явился во дворец для получения секретных приказаний особой важности.
Взволнованный старыми воспоминаниями о Генриетте Дюваль, которая как бы возрождалась, ибо Анна была до странности похожа на свою мать, король отошел в сторону, подозвал графа Рутовского и очень скоро узнал от него тайну маскарада.
Несколько дней спустя Анна появилась во дворце, вызывая недоумение придворных, а также лукавые улыбки, ибо решили, что это новая фаворитка и на этот раз, вероятно, последняя, тем более, что заметили необычную к ней привязанность короля. Но Август поспешил раскрыть свой секрет и признал девушку своей дочерью, повелев именовать ее Ожельской, от слова орел (OrzeB), желая тем показать, что по происхождению своему Анна связана с обозначением высшего знака польского государства.
Вот почему заново были отделаны обветшавшие залы дворца, а в них снова зажглись огни и, как прежде, пестрой толпой устремлялись во дворец приглашаемые гости.
И правы были те, кто подметил особую нежность короля к этой юной девушке, потому что неугомонные страсти его уже остыли, и на смену им пришло чувство отцовское, умирающее последним. Он так боготворил Анну, что, узнав впоследствии о ее решении не ограничивать себя узами брака и пользоваться полной свободой, легко предоставил ей таковую, считая, что эта склонность передалась ей по наследству от него и не поддается оспариванию. И когда Анна родила ребенка, не будучи замужем, он весело улыбнулся и сказал окружающим:
— Моя дочь!
Но, как известно, нет такой женщины, которая бы не захотела семейного покоя. Не желала этого и Анна, и тогда Август поспешил найти для нее иностранного принца, прикрывшего своей герцогской мантией и грех ее родителя, и ее собственные грехи.
Источник текста: газета «Сегодня» (Рига). 1934. № 56, 25 февраля, с подз. «Исторический рассказ».