Густав Эмар
[править]Профиль перуанского бандита
[править]ГЛАВА I
Попутчик
[править]В мае месяце 1840 года дела мои вынудили меня немедленно выехать из Вальпараисо, где я прожил уже несколько месяцев, и поспешить в Лиму:
Так как дела эти не терпели отлагательства и я не мог ждать английского парохода, который в это время делал рейсы между Вальпараисо и Мазаланом и заходил во все главные порты берега, я отправился на мексиканской шхуне, которая теперь же отправлялась в Калао. Случай мне благоприятствовал, переезд был непродолжительный, и через несколько дней шхуна бросила якорь на Калаоском рейде.
Я прибыл в порт через столько времени, сколько его потребовалось для того, чтобы добыть лошадь и условиться с арьеро о перевозке моего багажа, которого хотя было и немного; но им нагрузили двух мулов.
От Лимы до Калао около трех лье; это расстояние можно было проехать на лошадях в один час. Теперь там проведена железная дорога.
Я мог бы взять место в дилижансе, который в то время ходил два раза в день; но эти экипажи были неудобны, дурно устроены, ходили весьма медленно и по непонятной причине путешественники, которые в них ездили, всегда теряли дорогой половину своего багажа.
Поэтому я решился, как уже сказал выше, отправиться верхом.
Мне чрезвычайно трудно было найти арьеро; не потому, чтобы их не было в Калао; их в нем было свободных до двадцати пяти или тридцати.
Но в народе распространились зловещие слухи.
На дороге, говорили они, орудовала шайка отважных сальтеадоров, которые грабили и беспощадно убивали всех неосторожных путешественников, которые отваживались одиноко ехать в Лиму. Ежедневно совершались убийства. Дилижансы отправлялись только с конвоем двадцати пяти солдат; часто этот конвой уничтожался бандитами. Самое ужасное в этом деле было то, что в продолжение шести месяцев несмотря на тщательнейшие розыски, полиция не могла схватить ни одного из них, и она выбивалась из сил.
У меня есть та дурная или хорошая сторона, что раз задумав что-либо, я никогда не отступаю; то что я задумал, должно исполниться, каковы бы не были последствия.
Я не испугался рассказов, более или менее преувеличенных страхом, которые мне надоели, и продолжал упорно искать арьеро.
Наконец я нашел его. Правда, я очень дорого заплатил ему, и этот честный человек, как он пренаивно признался мне, не зная, не буду ли я убит или ограблен в пути, потребовал, чтобы я заплатил ему вперед; для того, разумеется, чтобы не потерять заработок за такую отважную экспедицию.
Это замечание было весьма справедливо, и я заплатил.
Он переменил своих мулов, я сел на свою лошадь, и через десять минут мы были уже в дороге.
Я был вооружен с ног до головы и решился силой пробиться сквозь разбойников, если бы они заградили мне путь.
Я хотел дать саблю и ружье моему арьеро; но он отказался и ответил мне насмешливо, подобно всем индейцам:
— Нет, нет, сеньор, пусть защищаются богатые люди; но я беден и на меня не нападут.
Я был спокоен; я знал насколько в случае нападения я мог полагаться на моего попутчика. Я захохотал и не обращал более на это внимания.
Едва мы миновали последние дома Калао, как вдруг за нами послышался громкий крик; я обернулся и увидал всадника, который мчался к нам во весь опор, делая нам знак, чтобы мы остановились.
— Поедем скорее, сеньор, — крикнул мой арьеро, подходя ко мне.
— Глупый! — ответил я ему. — Разве ты не видишь, что этот всадник один? Осмелятся ли они напасть на нас вблизи порта?
— Квиен сабе? Как знать? — шепнул он, покачивая головой.
— Ну, остановись, и спросим, чего хочет от нас этот кабальеро.
Я остановил лошадь, и арьеро сделал то же, ворча себе под нос.
Я рассматривал всадника, который мчался к нам, это был молодой человек лет не более двадцати пяти; черты его лица были красивы и выразительны; большой нос, широкий лоб, проницательный взор и насмешливая улыбка составляли физиономию, в который ничего не было вульгарного; он был высок и строен, жесты его были изящны; на нем был богатый и со вкусом сшитый костюм. Он хорошо сидел в седле и чрезвычайно грациозно управлял великолепной лошадью, черной как вороново крыло, которая по-видимому была очень высокой цены.
Я припомнил, что я видел эту личность два или три раза в фонде, в которой я останавливался и даже разговаривал с ним.
— Извините меня, кабальеро, — сказал он мне, весело поклонившись и останавливая свою лошадь, поравнявшись со мною, — за то, что я позволяю себе остановить вас в пути; не более четверти часа, как я узнал о вашем намерении отправиться в Лиму и так как чрезвычайно важные дела вызывают меня в город сегодня, я вам откровенно предлагаю принять меня своим попутчиком.
— Я принимаю ваше предложение также откровенно, как откровенно вы делаете его мне, сеньор, — ответил я, — и мне будет очень приятно проехать этот путь в вашем обществе.
— Ну, так это дело кончено, мы можем отправиться в путь.
И мы пустили лошадей вскачь, и наше путешествие продолжалось.
ГЛАВА II
Путешествие
[править]Знакомство быстро завязывается между мужчинами ровесниками; моему новому товарищу и мне, нам обоим не было и пятидесяти лет.
Между нами завязалась живая беседа и не проехали мы и десяти минут вместе, как уже мы знали один о другом все, что мы могли знать.
Дон Дьего Рамирез, так назывался молодой человек, был сын богатого гачиандеро в окрестностях Лимы. Как единственный сын он был воспитан своим отцом, который обожал его. Год или два он служил офицером в Перуанской армии; но строгая дисциплина скоро надоела ему; он вышел в отставку для того, чтобы заняться оптовой торговлей.
В то время он ухаживал за прелестной молодой девушкой в Лиме, по имени донна Круз де Табоада, на которой хотел жениться. И теперь, с целью ускорить приготовления к свадьбе, он, несмотря на предупреждения, что дороги были не безопасны, решился присоединиться ко мне, чтобы скорее прибыть в Лиму.
— Ах!.. — сказал я ему, заметив только тогда, что он не был вооружен. — Чем станете вы защищаться в случае, ежели нас атакуют?
— Ба! — ответил он мне, улыбаясь. — Разве здесь есть разбойники? Неужели вы боитесь их, дон Густаво?
— Конечно, я боюсь их, — ответил я, — но видите ли вы, когда понадобится, — добавил я, показывая свое оружие, — я могу им ответить.
— Как, вы станете защищаться?
— Я думаю, — возразил я.
— А если они убьют вас?
— Не думаю! — сказал я. — Ваши перуанские разбойники, я убежден в этом, не так жестоки, как хотят казаться. Я видел и не таких; но я еще жив.
Дон Дьего бросил на меня странный взор и промолчал.
Спустя пять минут, мы прибыли в довольно бедную корчму, которую туземцы называют Легуа, то есть место, потому что она находится на полпути из Калао в Лиму.
Эта корчма пользовалась здесь, справедливо или нет, пресквернейшей репутацией, которую ее положение близ густого леса несколько оправдывало.
На опушке этого пресловутого леса, служившего неприступным убежищем для бандитов, по рассказам, останавливали и убивали путешественников.
Очевидно было, что хозяин этой корчмы был в сговоре с сальтеадорами. Этот человек был хитрый и пронырливый индеец, который до сих пор умел так хорошо принимать все меры предосторожности, что несмотря на то, что полиция знала об этом сговоре, ей никогда не удавалось уличить его, и она поневоле должна была оставлять его на свободе.
Подъехав к корчме, дон Дьего, остановив свою лошадь, соскочил с нее и весело сказал мне:
— В ожидании, пока нас не зарежут, недурно было бы выпить чего-нибудь, как вы думаете?
С этим я не мог не согласиться. Я также сошел с лошади и вошел в корчму с притворным спокойствием, в сущности же, сознаюсь, я сильно струсил.
— Держи лошадей, плут, — грубо сказал дон Дьего арьеро, который подошел ко мне и хотел что-то сказать.
Бедняга потупил голову с испугом и остался на дворе.
Внутренность трактира отвечала внешности и действительно походила на притон.
В темной и низкой зале, за хромыми столами, сидело семь или восемь человек подозрительной наружности, попивая водку, они ругались как язычники и играли в монте; но на столе перед ними ничего не лежало.
Когда мы вошли, они украдкой оглядели нас, что мне показалось очень дурным предзнаменованием.
Я должен сознаться, что тогда горько раскаивался в своей неосторожности, с какой бросился один в этот притон.
Но отступать уже было невозможно; надо было взять смелостью; я так и поступил.
В то время, как дон Дьего приказывал трактирщику подать нам два стакана водки, я свернул сигаретку и подошел к игроку, у которого попросил огня.
Этот человек поднял голову с удивлением и некоторое время всматривался в меня, как будто не понял моей просьбы. Наконец он решился вынуть из своего рта сигару и подать ее мне.
Я спокойно закурил свою сигаретку и возвратился к моему попутчику.
— Ну! — сказал я дон Дьего, остановив его в то время, когда он хотел выпить. — У нас во Франции так водится, что когда мы пьем с человеком, которого мы уважаем, то мы чокаемся своим стаканом об его стакан и пьем за его здоровье; это вроде освящения дружбы, которую мы питаем к нему.
— Не хотите ли вы, любезный дон Дьего, — продолжал я, протягивая свой кубок, — выполнить этот обычай моей родины?
Молодой перуанец слегка покраснел; но тотчас же опомнился.
— Хорошо, — сказал он, чокнувшись своим стаканом об мой, — за ваше здоровье, дон Густаво.
— За ваше здоровье, дон Дьего! — ответил я. И я опорожнил свой стакан.
Когда я оборотился, игроки исчезли; они вышли так тихо, что я не заметил.
— Теперь, — сказал молодой человек, — мы можем, мне кажется, продолжать наш путь.
— Как вам угодно, — ответил я, бросив два реала на стойку.
Несмотря на все уверения и насмешки дона Дьего, я проехал через лес, держа в руках пистолеты на всякий случай.
Между тем, несмотря на то, что я слышал в чаще таинственный шорох, ничто не подтверждало моих опасений, и это весьма подозрительное место я проехал беспрепятственно.
Через четверть часа мы подъехали к триумфальным воротам города Лимы.
— Тут мы расстанемся, — сказал мне дон Дьего, — благодарю вас кабальеро за вашу приятную компанию во время этого короткого переезда.
Потом он добавил с насмешливой улыбкой.
— Я теперь надеюсь, что вы не верите этой нелепой сказке о разбойниках, которой вам забили голову в Калао.
— Правда, что я не видал их; но из этого еще не следует, чтобы почтенных бандитов, о которых мне так много рассказывали, не было, — ответил я, засмеявшись. — Как знать, не были ли они заняты где-нибудь в другом месте?
— Может быть.
— Я надеюсь, — сказал он, — что я буду иметь удовольствие видеть вас скоро у дона Антонио де Табоада, на которого, как мне известно, у вас есть векселя. Вы увидите его дочь донну Круз, это ангел!
И не дожидаясь моего ответа, он поклонился мне, пришпорил свою лошадь, пустился рысью и вскоре исчез в городе.
ГЛАВА III
Лима
[править]Последние слова моего попутчика сильно заинтересовали меня; я рассказывал ему только поверхностно о моих делах и прекрасно помнил, что не сказал ни слова о векселях на большие суммы, которые были у меня на банкира Табоада. Откуда узнал он об этом?
Его внезапный отъезд и почти угрожающий взгляд, который он бросил на моего арьеро при расставании со мной, сильно пробудили мое любопытство.
Тщетно расспрашивал я своего арьеро; этот честный человек со времени нашей встречи с доном Дьего по выезде из Калао буквально сделался глухим и немым. На все мои вопросы он только покачивал головой, с испугом осматриваясь вокруг и дрожа всем телом; я не мог ничего добиться от него.
Потеряв надежду получить от него желаемые сведения, я поспешил отпустить его по прибытии в Колле Меркадес в фонду Копулы, где я обыкновенно останавливался во время моих поездок в Лиму.
Дела, призывавшие меня в древнюю резиденцию Пи-зарро, были, повторяю, очень важны; они заняли меня в продолжение нескольких дней.
Я часто бывал у дона Антонио де Табоада и был счастлив видеть дочь его донну Круз.
Портрет ее, сделанный мне доном Дьего, был гораздо хуже оригинала. Это действительно была красавица — девушка, не более пятнадцати лет; я вполне понимал, что она должна была внушить столь же сильную страсть, какую этот молодой человек питал к ней.
Торговые отношения, поддерживаемые в продолжение многих лет, упрочили между мной и доном Антонио де Табоада откровенную и неразрывную дружбу; я бывал у него почти ежедневно, часто он оставлял меня завтракать или обедать у себя; наконец я был принят у него как свой.
Мое положение в этом доме дозволяло мне узнать характер молодой девушки; я часто разговаривал с нею.
Характер ее был ангельской кротости; она более походила на ребенка, чем на молодую девушку. А между тем я легко мог заметить сильную любовь, которую она питала к дону Дьего Рамирезу.
Эта целомудренная любовь была также чиста как любовь ангела; она была полна самоотвержения и преданности молодой девушки. Любил ли ее так же молодой человек? Не знаю; во когда донна Круз говорила о нем, то чувствовалось по вибрациям ее голоса, по блеску ее прекрасных глаз и румянцу ее щек, что в этой любви она видела все свои радости и надежды жизни.
Я рассказал донне Круз о странной своей встрече с ее женихом, о том как мы ехали вместе из Калао в Лиму и нашей внезапной разлуке у городских ворот.
Молодая девушка слушала меня с величайшим вниманием; потом она ответила мне дрожащим от волнения голосом:
— Ох! Это истинный кабальеро; любите ли вы его, дон Густаво?
Как я узнал, дон Дьего весьма часто теперь приезжал к своей невесте, потому что их свадьба приближалась.
Странно, но мы никогда не встречались у дона Антонио де Табоада; он всегда уходил, как только я приходил или возвращался через несколько минут после меня.
Это заинтриговало меня и еще более усилило мое любопытство.
К тому же, хотя я и имел в Лиме обширные знакомства, но слышал о доне Дьего только от одной донны Круз.
Он казалось обладал шапкой-невидимкой; никто не мог ничего сказать мне о нем.
А между тем бандиты продолжали свои операции с энергией, которая ежедневно усиливалась; не довольствуясь уже разбоями на большой дороге, они начали делать набеги в город.
Каждое утро извещали о новых убийствах, производившихся с беспримерной дерзостью и варварскими утонченными жестокостями, почти у дверей дворца президента и на глазах полиции.
Все народонаселение было приведено в ужас. Никто не осмеливался выходить без оружия как ночью, так и днем.
Сильные патрули расхаживали по улицам от восхода солнца, и, несмотря на эти предосторожности, каждую ночь находили два или три трупа.
Дела дошли до того, что город стал походить на осажденную крепость.
Коммерческие дела почти совершенно прекратились. Лавки и магазины опустели.
Правительство, желая сохранить лицо, приказало произвести несколько ужасных казней; но ничего не помогало: грабежи и убийства продолжались.
Уже около месяца я находился в Лиме; дела мои были почти окончены; но не желая глупо погибнуть в пути, я не решался ехать один и выжидал благоприятного случая для того, чтобы возвратиться в Калао.
Однажды утром, в то время как я одиноко завтракал в зале фонда Копула, читая рассказ о новом преступлении, вошел слуга и подал мне письмо.
Это письмо было от дона Антонио де Табоада, он уведомлял меня о своем возвращении в тот же вечер из шакры, которая у него была в окрестностях Лимы, и в которой он находился уже несколько дней; он приглашал меня на следующий день к себе к десяти часам дня для того, чтобы присутствовать при венчании его дочери.
— Каково, — воскликнул я, прочитав письмо, — в этот раз я увижу наконец этого невидимку дона Дьего Рамирез. Будет же он наконец под венцом, — думал я, — или нет?
Но мне было суждено встретиться с ним раньше, как это увидит читатель.
ГЛАВА IV
Прогулка
[править]Перуанские шакры — фермы, на которых разводят скот, по своей величине не имеют ничего подобного себе в Европе.
На обширных прилегающих к ним полях они возделывают маис, канноты, уку, картофель, альфальфу, наконец все хлебные растения, которые в великолепном климате Перу родятся без обработки.
Огромные стада овец, быков и коз смирно пасутся на обширных лугах.
Шакра дона Антонио де Табоада называлась Буэна Виста; она находилась от Лимы только в трех-четырех лье по дороге в Хуачо.
Несколько раз приглашал меня дон Антонио посетить его шакру и провести в ней дня два, и я дал ему обещание; к несчастью, занятия мои не дали мне осуществить этот проект.
По прочтении письма дона Антонио, мне пришла в голову странная фантазия: я решился сделать ему сюрприз, отправившись в его шакру с тем, чтобы возвратиться с ним в город. Я знал, что этим я доставлю ему удовольствие; никакое серьезное занятие не удерживало меня в Лиме, потому что дела мои почти все были окончены, я решился выполнить этот проект и заранее наслаждался тем удивлением, какое произведет на дона Антонио и его дочь мой неожиданный приезд.
Мои приготовления скоро были окончены. Я оседлал сам свою лошадь; но так как мне вовсе не хотелось быть убитым во время моей поездки бандитами, занявшими все дороги, я захватил с собой пару пистолетов и вложил их в чушки моего седла; вторую пару я привязал к поясу, прикрыв их своим пончо; я взял еще с собой длинный прямой нож, двустволку и, вооружившись таким образом, сел на лошадь и пустился в путь.
Было уже около полудня; я рассчитал, что мог, не торопясь, приехать к трем часам в Буэна Виста. Это была прекрасная прогулка.
У моста на Римаке я встретил всадника, который подъехал ко мне, хохоча.
Этот всадник был француз, с которым я давно уже был знаком; это был молодец геркулесовского роста и силы; он прежде служил в карабинерах. Подобно всем, он отправился в Америку искать счастья и открыл кузницу на углу улиц Кале Плятерос и Кале Сан-Августин.
— Эй, дружище! — сказал он мне, хохоча. — Не отправляетесь ли вы на войну?
— Почему это? — ответил я ему.
— Ну потому, не в обиду будь вам сказано, вы везете с собой целый арсенал.
— Я еду не на войну, это правда, — ответил я, — я еду в деревню и сознаюсь вам откровенно, что мне не было бы приятно, если бы меня зарезали эти мошенники, которые заняли теперь все дороги.
— Черт возьми! Я это знаю; а далеко ли вы держите путь?
— Недалеко: я еду в шакру Антонио де Табоада.
— Ах! — воскликнул он весело. — Вот так прекрасная мысль.
— Почему же?
— Потому что, если вы согласитесь, я отправлюсь с вами.
— Ба!..
— Действительно, у меня давно уже есть расчет с управляющим дона Антонио и так как вы едете в Буэна Виста, я воспользуюсь этим обстоятельством и отправлюсь туда с вами для окончания дела.
— Хорошо! Но я уже в дороге.
— Я прошу у вас только десять минут для того, чтобы переменить мою лошадь и захватить с собой мое оружие.
— Э! — сказал я, засмеявшись, — кажется, что и вы не желаете быть зарезанным.
— Пардье! — сказал он тем же тоном. — Это дело решенное?
— Совершенно!
При этом Петр Дюран, так звали карабинера, пустился галопом к plaza Major и вскоре исчез.
Я поехал шагом и покорно сознаюсь, что обрадовался случаю, доставившему мне попутчика.
Петр Дюран был храбр и силен как атлет; он мог, при случае, справиться с тремя.
Он сдержал данное мне слово и догнал меня в то время, когда я был у заставы.
Не знаю, не испугались ли бандиты его воинственного вида; но во время нашего двухчасового переезда в Буэна Виста все люди, которые попадались нам по пути, чрезвычайно вежливо кланялись нам и не обнаруживали нам ничего враждебного.
— Ну, — сказал я своему попутчику в то время, когда строения шакры были у нас перед носом, — мне не везет, я много слышу о разбойниках, но не вижу их.
— Ба! — ответил он мне, смеясь. — Не увидим ли мы их здесь!
ГЛАВА V
Перст Божий
[править]Вероятно управляющий обходил окрестности шакры, потому что мы увидали его издалека. Он поспешил к нам навстречу и с горячностью, свойственной южным народам, приветствовал нас, изъявляя свою радость. Он закончил тем, что спросил нас о цели нашего приезда и не желаем ли мы отдохнуть в Буэна Виста. Я ответил ему от имени моего спутника и от моего собственного, что я тем более рассчитывал отдохнуть в Буэна Виста, что нарочно приехал в эту шакру.
При этом известии лицо почтенного управляющего приняло выражение крайнего недоумения.
— Неужели это вам неприятно? — спросил я у него.
— Мне!.. — ответил он мне. — Почему же?
— Но в таком случае, — сказал я ему, — почему вы так изумились, узнав, что мы хотим остаться здесь?
— Потому, — ответил он мне, — что вы никого не найдете в шакре.
— Как, разве в шакре никого нет? — спросил я с изумлением. — Я получил сегодня письмо от дона Антонио!
— Я верю вам; но вчера вечером дон Антонио был еще здесь.
— А где же он теперь?
— Моему господину захотелось до возвращения в город посетить сеньора дона Ремиго де Тальвез, и сегодня утром дон Антонио с дочерью уехали завтракать в шакру дель Пало-Верде, где они намерены пробыть весь день, а может быть и ночь.
— Каково! — воскликнул я. — Я вынужден сознаться, что мне не везет и что этот визит дона Антонио расстроил все мои планы.
— Несмотря на это, войдите в шакру отдохнуть, — вежливо сказал мне управляющий. — Вы сделали длинный переезд, ваши лошади утомились, и сами вы нуждаетесь в отдыхе; войдите же.
Я недолго заставлял просить себя и вошел в шакру, следуя за Петром Дюраном, который во время всего этого разговора делал ужасные гримасы, не произнося ни одного слова.
Пообедав с волчьим аппетитом, я расспросил управляющего, где находится Пало-Верде и далеко ли оно от шакры Буэна Виста.
— Дорогу отыскать нетрудно, — ответил он мне, — и на хороших лошадях можно доехать за три часа.
Этот ответ заставил меня призадуматься. Отправившись из Лимы с единственной целью сделать сюрприз дону Антонио, я не знаю почему, хотя мне нечего было сообщать ему, сильно захотел увидаться с ним. Это желание было так сильно, что я тотчас же решился и, обратившись к управляющему, я попросил у него, чтобы он провел нас до Пало-Верде.
— А ты поедешь с нами, Петр? — спросил я у карабинера.
— Охотно! — ответил он мне. — Об этом нечего и спрашивать! Неужели вы думаете, что я останусь здесь один?
— Теперь половина пятого, — продолжал я, — мы приедем в Пало-Верде к ужину. Я хорошо знаю дона Ремиго де Тальвез и мы можем приехать к нему запросто; к тому же, — добавил я, засмеявшись, — ежели нас примут дурно, мы уедем, вот и все.
Управляющий не сделал ни малейшего возражения и совершенно мне подчинился, он был любезен до того, что приказал нам оседлать свежих лошадей.
Пробило пять часов, когда мы выехали из Буэна Виста.
Управляющий, провожавший нас, походил на Геркулеса; ему было около 40 лет и он сильно был предан своему господину, в доме которого родился.
Мы ехали крупной рысью, весело разговаривая между собой и останавливались иногда у кабаков, которые попадались нам на дороге, будто бы для того, чтобы закурить сигары, но в сущности для того, чтобы выпить или куй де шика [пиво из маиса], или траго д’агвардиенте де писко.
Нас захватила ночь на половине дороги от шакры; но это не тревожило нас; погода была великолепная, проводник наш знал прекрасно дорогу, в сущности это была прекрасная прогулка.
А между тем, чем более мы продвигались вперед, тем более я чувствовал грусть, какое-то предчувствие сжимало мое сердце, моя сильная веселость при отъезде превратилась в печаль.
Несколько времени мы ехали молча, погоняя наших лошадей без всякой надобности.
Вдруг я остановился; странный шум долетел до нас.
— Что с вами? — спросил меня Петр.
— Разве вы не слыхали? — ответил я ему.
Мои попутчики стали прислушиваться; шум повторился опять.
— Ну что же? — воскликнул я.
— Там что-то происходит, — воскликнул управляющий, сойдя с лошади, — и что бы там ни было, мы отправимся туда!
Он лег на землю и пролежал неподвижно минуты две. Вдруг он поднялся и, вскочив в седло, воскликнул:
— Скорее! Скорее! Шакру атакуют.
— Что вы слыхали? — спросил я у него.
— Атакуют шакру, говорю вам. Теперь все ясно для меня. Дом окружен многочисленным отрядом кавалеристов, как это доказывает долетевший до меня топот.
— Что делать? — шепнул я. — Нас всего трое.
— Да, — воскликнул Петр, — но мы люди храбрые и мы не дозволим перерезать наших друзей и поможем им.
— Ну, так вперед же и да хранит нас Бог! — ответил я. — Потому что я надеюсь, что нам придется сразиться!
Мы понеслись во весь опор к шакре.
По мере того, как мы приближались, шум становился яснее. Он вскоре принял размеры истинной битвы; зловещий свет постоянно рассекал мрак, слышалась сильная перестрелка, бешеные крики и стоны.
Когда повернули по тропинке, ведущей к шакре, нас вдруг остановило ужасное зрелище.
Шакра де Пало-Верде окружена была со всех сторон пламенем; зловещие фигуры бегали вокруг здания, объятого пламенем, и старались проникнуть в дом, который хозяин со слугами храбро защищали.
Но приближалось уже время, когда всякое сопротивление становилось невозможным и несмотря на их геройскую защиту, жители шакры принуждены будут сдаться.
Нельзя было тратить более ни одной минуты, а следовало скорее помочь осажденным.
Не разговаривая, мои спутники и я, мы поняли друг друга.
Каждый из нас подтянул узду, взял ее в зубы, взял по пистолету в каждую руку и бросился на бандитов.
Эта непредвиденная атака произвела истинную панику среди ослабевших уже от упорного сопротивления бандитов, которое они встретили со стороны дона Ремиго и его людей, так как мы узнали позже, что налетчики полагали, что дона Ремиго не было дома; они вообразили, что справятся с его слугами, но их расчет вдвойне не удался: не только дон Ремиго был дома; но еще в этот день к нему приехал дон Антонио де Табоада и не только он оказал ему помощь; но еще и слуги, сопровождавшие его, много помогли ему.
Бандитам показалось, что их атаковала превосходящая сила; они начали действовать слабее и наконец все разбежались и так быстро, что мы не успели захватить ни одного из них. К тому же они вычернили себе лицо, вероятно для того, чтобы их не узнали в чем они имели полный успех.
Вдруг в отдаленном покое раздался крик и за ним немедленно последовал выстрел.
— Боже мой! — воскликнул дон Ремиго. — Что там еще случилось?
— Это здесь, в покоях моей дочери, — воскликнул дон Антонио, бросаясь по направлению, куда ему указывали.
За ним последовали все.
Дверь комнаты отворилась, мы вошли, и ужасное зрелище представилось нашим глазам.
Донна Круз держала в руке еще дымившийся пистолет и стояла на коленях у трупа человека, лежавшего на земле и которому она что-то быстро говорила.
Когда она увидала нас, она обратилась к нам и захохотала как сумасшедшая.
— Войдите сеньоры, — сказала она, — бандиты побеждены; они хотели похитить меня; но мой жених защитит меня; смотрите на него, он спит… не разбудите его.
По инстинктивному движению я невольно бросился к трупу и сдернул с него черный креп, закрывавший его лицо.
Тогда я отступил, вскрикнув от ужаса… я узнал дона Дьего Рамиреза.
Донна Круз сошла с ума!.. И никогда более она не выздоравливала.
Спустя три месяца после этого ужасного события, молодая девушка умерла в объятиях своего безутешного отца.
Но никто не мог узнать, каким образом дон Дьего пробрался в спальню молодой девушки, потому что наверное не знал о ее приезде в шакру и убил ли он сам себя от отчаяния или убила его сама молодая девушка в первом движении ужаса.
Позже выяснилось, что дон Дьего Рамирез был атаманом шайки неуловимых бандитов, которые долго хозяйничали в окрестностях Лимы и в самом городе.
Я не удивлялся более удачливости, с какой я совершил мое первое путешествие из Калао в Лиму в сопровождении этого почтенного кабальеро и понял, почему мой арьеро, вероятно более меня знавший тайную историю моего попутчика, так сильно испугался при виде его.