Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
Том второй. (Статьи, рецензии, заметки 1925—1934 гг.)
Под редакцией Роберта Хьюза
Berkeley Slavic Specialties
ПУШКИН В ИЗДАНИИ «ПЕТРОПОЛИСА»[править]
Недавно выпущенные берлинским издательством «Петрополис» сочинения Пушкина (только художественные: без статей, дневников, писем, даже без Истории Пугачевского бунта) — в смысле внешности не оставляют желать ничего лучшего. Бумага, шрифт, переплет — превосходны. Все это — при крайней к тому же дешевизне — большой соблазн для читателя. К сожалению, внутренние качества книги никак не могут равняться с внешними.
«Петрополис» почему-то не обозначил, под чьей редакцией выпущено его издание. Однако, если нам память не изменяет, это — перепечатка госиздатского «Пушкина», вышедшего несколько лет тому назад под редакцией Томашевского и Халабаева. Впрочем, кто бы ни были редакторы этой книги, приходится сказать, что они стали жертвой поверия, распространенного не только в читательских кругах, но и среди историков литературы: поверия о том, будто возможно издать сочинения Пушкина, не «загромождая» книги отрывками, набросками, черновиками и даже законченными, но «неудачными» пьесами, которые были забракованы и отвергнуты самим Пушкиным. Что же получилось? Мы почти не станем касаться вопроса о тексте: он слишком сложен. Скажем лишь о составе издания, т. е. о том, что в него вошло и что не вошло.
Редакторы исходили из принципа — включать только то, что получило окончательное одобрение самого Пушкина, т. е. вошло в книги, изданные при его жизни. Однако от этого принципа им тотчас пришлось отступить, прибавив к отделу поэм «Медного всадника», а к отделу сказок — «Сказку о попе». Тут еще не было нарушения «пушкинской воли», потому что эти произведения Пушкин хотел, но не мог напечатать по цензурным условиям. Но вслед за тем редакторам показалось странным не напечатать «Галуба», и они его напечатали, несмотря на то что «Галуб» представляет собой незаконченный отрывок, которого Пушкин в таком виде не напечатал бы. Итак, воля Пушкина оказалась нарушена, а в принципах издания пробита первая брешь. Но спрашивается: почему, поместив «Галуба», редакторы все-таки выбросили «Гавриилиаду», вещь вполне законченную и точно так же не пролезшую сквозь цензуру, как «Медный всадник»? Меж тем, нет никаких неопровержимых данных считать, что Пушкин не напечатал бы «Гавриилиаду», если бы у него была к тому возможность. Тут редакторский произвол решил дело.
Постановив не печатать вещей неотделанных и неконченных, редакторам пришлось бы отказаться из числа драматических произведений от «Каменного гостя» и уж подавно — от «Русалки». Конечно, это было бы нелепо, и они включили эти произведения. Но спрашивается: почему, нарушая принцип ради «Русалки», не нарушить его ради набросков «Вадима»? Только потому, что к «Вадиму» Пушкин не возвращался четырнадцать лет? Но может быть, он не вернулся бы и к «Русалке»? Вопрос остается открытым, а предпочтение, оказанное «Русалке», — произвольным или основанным на эстетическом отборе, со стороны редактора недопустимом.
Еще больший произвол — в отделе прозы. Естественно здесь увидеть «Дубровского», которого Пушкин закончил, но не успел напечатать. Но почему редакторы напечатали все сохранившиеся до нас главы «Арапа Петра Великого», а не одну только главу, как печатал сам Пушкин? Рядом с «Арапом Петра Великого» находим «Историю села Горюхина», «Египетские ночи» и даже «Сцены из рыцарских времен»: все вещи неконченные и как будто не подлежащие включению. Наряду с этим отброшены другие отрывки, по-своему весьма существенные: например — «Цесарь путешествовал», «Солнце клонилось к западу», «Мы проводили вечер на даче», «Ах, расскажите, расскажите!» Нет даже начала романа в письмах, произведения, довольно значительного по объему (оно почти равняется «Египетским ночам»). Очевидно, и здесь выбор произведен на основании субъективных «оценок» и вкусов, может быть — вполне справедливых, но ни для кого не обязательных.
Еще хуже обстоит дело с лирическими стихами. Редакторы положили в основу четырехтомное пушкинское издание 1829—1835 гг. Но, конечно, сейчас же и здесь начались отступления от принципа, а потом отступления от отступлений, иными словами — каприз, произвол и неразбериха.
Прежде всего, редакторам пришлось избавлять текст от цензурных искажений и пропусков. Но эта работа естественно повлекла за собой другую: редакторам захотелось исправить и то, что было искажено самим Пушкиным, в угоду различным жизненным обстоятельствам и вопреки внутреннему совершенству стихов. В «окончательный» пушкинский текст редакторы стали вносить поправки, основанные на рукописях, но и тут оказались непоследовательны. В одних случаях поправки были внесены, в других нет. Например, восстановив три заключительных стиха, по интимным соображениям отброшенных Пушкиным в стихотворении «Редеет облаков летучая гряда», — они не восстановили таких же строк в стихотворении «Воспоминание» («Когда для смертного умолкнет шумный день»). Таким образом, получилось, что одни стихотворения помещены в условной печатной редакции, другие же — в рукописной.
Но вернемся к составу издания. Если ограничить лирику Пушкина тем, что вошло в четыре тома его Стихотворений, то собрание окажется слишком не полно. Учитывая это, редакторы приступили к добавлениям. Прежде всего они стали включать пьесы, не напечатанные по цензурным условиям, но почему-то включили всего пять пьес: «Кинжал», «Вольность», «Недвижный страж дремал…» и два послания цензору. Между тем, вполне законченных и отделанных стихотворений, которые по разным причинам нельзя было напечатать при жизни Пушкина, имеется несравненно больше. Почему же редакторы остановили свой «выбор» именно на этих пьесах и только на них? По какому наитию решили они, что именно эти пять и только эти пять включил бы сам Пушкин в свое собрание, если бы мог это сделать? Откуда такая уверенность, что Пушкин ни одного из них не выбросил бы, — хотя он, конечно, выбросил бы «Недвижного стража…» — просто потому, что это стихотворение не кончено и неотделано? Очевидно, и в этом случае редакторы руководствовались своим усмотрением, не обязательным и не убедительным ни для кого.
Далее. Ряд пьес, напечатанных самим Пушкиным в журналах и альманахах, не был включен им в собрание 1829—1835 гг. Но надо иметь в виду, что Пушкин не имел обыкновения включать стихи, напечатанные в журнале, непременно в ближайший по времени том собрания. Поэтому относительно ряда пьес, напечатанных при жизни Пушкина, но не вошедших в его сборник, невозможно решить: как поступил бы Пушкин? включил бы их, скажем, в пятый том, если бы до него дожил, — или отбросил бы навсегда? Учитывая это обстоятельство, редакторы выделили в особый отдел стихи, напечатанные при жизни Пушкина, но не вошедшие в собрание 1829—1835 гг. При этом по основаниям, весьма шатким, они отбросили все стихи, напечатанные до 1825 г., хотя никак невозможно быть уверенными, что Пушкин ни в коем случае не включил бы хоть несколько таких пьес в будущие свои книги. Таким образом, формально расширив границы пушкинского отбора, редакторы и сюда внесли собственный произвол. Впрочем, не только произвол: имеются и недосмотры. Например, стихотворение «Кн. М. А. Голицыной» («Давно об ней воспоминанье») не вошло в книгу, а между тем оно было напечатано после 1825 года — в 1830.
Если бы редакторы остались верны принципу печатать лишь то, что было напечатано самим Пушкиным, им пришлось бы пожертвовать такими с разных точек зрения замечательными стихами, как «Заклинание», «Три ключа», «Для берегов отчизны дальной», «Молитва», «Памятник», и т. д. Чтобы избежать этого, редакторам осталось лишь создать особый отдел, в который они включили стихи, вовсе не напечатанные при жизни Пушкина. При сей оказии у них не было, разумеется, прочных оснований для угадывания, что именно Пушкин сам напечатал бы рано или поздно, а чего он не напечатал бы никогда. Им ничего не оставалось, как выбирать просто по собственному капризу. Тут-то и начались курьезы.
Отбросив перед тем пьесы, даже напечатанные Пушкиным до 1825 г. в журналах и альманахах, но не вошедшие в издание 1829—1835 гг., редакторы не имели оснований быть более снисходительными к таким пьесам этого периода, которых сам Пушкин не печатал вовсе. Поэтому они вполне последовательно отвергли все, написанное до 1825 г. и оставшееся ненапечатанным. Но тут им стало, видимо, жаль стихотворения «Свободы сеятель пустынный», написанного в 1823 г., и они его вставили — в нарушение всех планов издания. Почему только это стихотворение привлекло их симпатию, — объяснить трудно. Вернее всего — они были уверены, что Пушкин не напечатал этого стихотворения только по цензурным причинам. Но почему же в таком случае они не напечатали хотя бы «Ответ на вызов написать стихи в честь ее императорского величества государыни императрицы Елисаветы Алексеевны» или «Восстань, о Греция, восстань» — пьес вполне законченных и тоже не изданных, надо думать, по цензурным соображениям? Заметим кстати, что в число подвергнутых редакторами остракизму стихотворений более позднего периода попало «Так море, древний душегубец» — прекрасная и вполне законченная пьеса, о которой можно быть уверенными, что Пушкин не напечатал ее только из-за цензуры.
Наконец, скажем о пьесах, оставшихся незаконченными. Принципиально отбросив все незаконченное Пушкиным, редакторы рисковали остаться без столь известных и замечательных стихотворений, как «Осень», «В начале жизни школу помню я», «Вновь я посетил», «Когда за городом» и т. д. Вот они и включили в свое издание ряд таких пьес, но — только из числа относящихся к периоду после 1830 года. Почему только пьесы этого периода оказались пощажены — опять-таки понять невозможно. А с другой стороны — невозможно понять, почему далеко не все незаконченные пьесы этого периода были пощажены. Почему, например, за бортом очутились такие стихотворения, как, например: «Мы рождены, мой брат названый», «О, нет, мне жизнь не надоела», «Два чувства дивно близки нам», «Французских рифмачей суровый судия», «Я думал, сердце позабыло», «Напрасно я бегу»?.. Я нарочно называю только стихотворения, в которых, несмотря на незаконченность, основная мысль успела уже выразиться и без которых Пушкин — не Пушкин. Главное же — нет никаких принципиальных причин отбрасывать эти стихи, печатая рядом другие, столь же незаконченные (хотя бы даже «Пора, мой друг, пора…»).
Тут и встают вопросы: какие же пьесы имеем мы вообще право отбрасывать, как незаконченные? Как и кто может определить ту степень незаконченности, которая давала бы право исключать одну пьесу и в то же время печатать другую? В данном издании, впрочем, редакторы пошли еще дальше. Напечатав некоторые незаконченные пьесы последних лет, они произвольно выбросили ряд вполне законченных стихотворений той же эпохи, например: «Гонимый рока самовластьем», «Долго сих листов заветных», «В тревоге пестрой и бесплодной», «Когда б не смутное влеченье». Ничем, кроме редакторской прихоти, таких пропусков и такой непоследовательности объяснить нельзя. И приходится сказать, что эта редакторская прихоть, сопряженная, видимо, с более или менее «халтурным» отношением к делу, превратила изданное «Петрополисом» собрание сочинений Пушкина в нечто слишком неполное, сумбурное и неудовлетворительное ни с какой точки зрения, кроме типографской. Должен заметить, что по недостатку места я не коснулся еще многих существенных промахов этой книги.
Она может принести пользу разве только в одном отношении: просматривая ее состав, лишний раз приходишь к убеждению, что Пушкина надо печатать либо полностью, т. е. включая все, им написанное, и не дерзая производить отбор, который всегда будет покоиться на шатких и спорных основаниях, — либо уж по крайней мере не вводить читателей в заблуждение и прямо обозначать на обложке: «Сочинения Пушкина, пришедшиеся по вкусу господину такому-то» или «господам таким-то». В данном же случае приходится искренно пожалеть о средствах и стараниях, затраченных издателями на издание этого тома.
1929
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Впервые — Возрождение, 1929/1605 (24 октября), под рубрикой «Летучие листы». Печатается с поправкой, сделанной Ходасевичем в Возрождении, 1929/1606 (25 октября).
«<…> это — перепечатка госиздатского „Пушкина“…» — имеется в виду изд.: Пушкин А. С. Сочинения. Ред. Б. Томашевского и К. Халабаева. Л., ГИЗ, 1924.