Бестужев-Рюмин, граф Михаил Петрович — русский посол при различных дворах, старший сын графа Петра Михайловича, род. в 1688 г., ум. в Париже в ночь с 25 на 26 февраля 1760 г. Вместе с братом он поехал в 1708 г. за границу, по желанию и на средства отца, учился в копенгагенской академии и в то же время был прикомандирован к русскому послу в Дании, князю Долгорукову, в качестве "дворянина при посольстве". Затем учился в Берлине и, совершив "вояж" по Европе, вернулся в Россию. Во время прутского похода Бестужев служил волонтером при армии, а, по окончании военных действий, ездил, как "дворянин при посольстве", с бароном Шафировым в Константинополь, откуда был отправлен курьером к Петру. Затем он, очень недолго, состоял при отце в Митаве, для помощи ему в немецком языке, и в том же 1712 г. назначен камер-юнкером к кронпринцессе Софии-Шарлотте, при дворе которой и оставался заведующим конюшней до кончины принцессы в 1715 г. С известием об ее смерти Бестужев был послан к венскому двору и, удостоившись аудиенции у императора и императрицы, доставил их ответные грамоты Петру в Данциг. Здесь Петр праздновал брак Екатерины Иоанновны с герцогом мекленбургским и оставил при ней Бестужева камер-юнкером. В 1719 г. герцогиня Екатерина отказала ему от службы, угождая тем, как объяснял Бестужев-отец, царице Прасковье, возненавидевшей из-за отца и всю его семью. В марте 1720 г. началась самостоятельная дипломатическая служба Бестужева: он был назначен русским резидентом в Лондон, на смену опальному Федору Веселовскому. В это время между Петром и королем Георгом І шла дипломатическая борьба, так как Георг поддерживал против России требования Швеции. В октябре 1720 г. Бестужев подал английским министрам пространный мемориал, где указывалось, как коммерческие выгоды Англии требуют дружбы с Россией, и насколько политика Георга идет вразрез с действительными интересами английского народа. Королевский совет, под предлогом, что Бестужев учинил дипломатическую бестактность, подав мемориал во время отсутствия короля из Англии, предписал ему выехать из королевских владений в восьмидневный срок. Бестужев удалился в Гагу, где пробыл с ноября 1720 г. по май 1721 г., пока не получил приказания вернуться в Россию. По заключении Ништадтского мира Бестужев был послан министром-резидентом в Швецию (с жалованьем в 3000 руб.). В Стокгольме Бестужев пробыл до 1726 г., деятельно участвуя в решении важнейших политических вопросов. Это положение заставило его постоянно вникать в характер внутреннего строя государств, в взаимные отношения партий и в те интересы, какими такие отношения создаются. Немудрено, что позднее он выступает на политическом поприще, как человек с глубоко продуманной системой и программой. Его донесения из Швеции показывают недюжинную наблюдательность, уменье верно понять и людей, и политические партии, и находчиво пользоваться обстоятельствами для достижения предначертанных целей. Первой задачей русской политики в Швеции было обеспечить России на будущее время спокойствие от этого старинного врага, а средством для этого являлось утверждение в Швеции русского влияния. Внутренняя борьба партий — монархической и олигархической — давала простор иностранному воздействию. Власть короля Фридриха Гессен-Кассельского была совершенно ничтожна, но его стремление укрепить ее с помощью крестьянства и упрочить наследство шведского престола за своей кассельской родней — внушало опасения шведскому государственному совету, органу самовластных магнатов. Они искали опоры в России, и седьмым параграфом Ништадтского мира русский Император обязался поддерживать существующую в Швеции форму правления. Бестужев сумел стать опорой этой партии "патриотов", как они себя называли, или "колпаков", как звали их противники. Он понимал, что "пока нынешняя форма правления существует, ни малого опасения со стороны шведской не будет", потому что в Швеции "настоящая Польша стала: всякий себе господин, подчиненные начальников своих не слушают и никакого порядка нет". Поддерживая анархию в Швеции, русское правительство выдвинуло кандидатуру на шведский престол (после бездетного Фридриха) — герцога голштинского, нареченного жениха царевны Анны Петровны. Бестужев доносил, что было бы вполне возможно немедленно добиться избрания герцога в наследники шведского престола, но для этого потребовалось бы много денег на подкуп членов сейма. Пока он добился от сейма признания за Петром титула императорского величества, а за герцогом, несмотря на протесты короля, королевского высочества, с назначением ему пенсии из шведской казны. 22 февраля 1724 г. Бестужев закрепил сближение с господствовавшей шведской партией заключением оборонительного союза между Россией и Швецией. За эти услуги Петр наградил его чином действительного камергера и признал за ним полномочия чрезвычайного посланника, с увеличением его содержания до 5000 руб. В секретных артикулах союзного договора находилось соглашение о попытке вернуть герцогу голштинскому захваченный Данией Шлезвиг. В то время Бестужев, как орудие Петра Великого, добросовестно служил интересам голштинского дома и действовал в Стокгольме за одно с представителем герцога, Бассевичем. Однако, личные отношения между ними были более, чем натянутые. Голштинские агенты хотели удалить Бестужева от шведских дел, чуя в нем защитника не голштинских, а русских интересов. Смерть Петра Великого развязала им руки. Зять Бассевича, Рейхель, обвиняя Бестужева во враждебном отношении к себе, затеял ссору и вызвал Бестужева на дуэль. Шведские вельможи постарались их помирить. Ho когда Бестужев испросил себе разрешение приехать в Петербург для личного участия в переговорах со шведскими послами, Бассевич подал в иностранную коллегию мемориал о том, чтобы Бестужева впредь не посылать в Швецию, а герцог голштинский докладывал о том же Императрице. Действительно, Бестужева оставили в Петербурге в должности камергера, а в мае 1726 г. отправили его чрезвычайным посланником в Польшу. Тут ему пришлось действовать совместно с П. И. Ягужинским, который был прислан на сейм в Гродне, как полномочный министр, со специальным поручением — не допускать утверждения Морица Саксонского, избранного в герцоги курляндские митавским сеймом. Бестужеву дана была инструкция — хлопотать в Польше о признании герцогства Курляндского за Меншиковым, но несообразность подобной затеи быстро выяснилась, и петербургское правительство от нее отказалось, предлагая то одного, то другого кандидата. Эти колебания ставили русских дипломатов в затруднительное положение. Ягужинский раздражался, вел дела кое-как. Бестужев был на втором плане и только в письмах к сестре, княгине Волконской, жаловался, что напрасно чаял проку от Ягужинского, а "человек этот совсем плох". Бестужев особенно возмущался тем, что посольские дела доверяются секретарю из поляков, которого прочат даже в русские резиденты при польском дворе. Наконец, в апреле 1727 г. Ягужинский уехал, и дела польские сосредоточились в руках Бестужева. Петр II, вступив на престол, утвердил его в звании чрезвычайного посланника при польском дворе. Не коснулась его и опала, постигшая его отца. В Польше Бестужев следил за всеми перипетиями курляндского дела, которое привело к оккупации Курляндии русскими войсками. Существеннее была его роль в поддержке прав православного населения; хотя его представления польскому правительству редко имели успех, но белорусы видели в нем своего защитника и обращались в Петербург за разрешением недоразумений по делам своей православной епархии. Для утверждения русского кандидата на белорусской епископии в 1729 г. отправлен к польскому двору полномочный министр князь С. Гр. Долгорукий, хотя Бестужев оставался еще в Варшаве посланником. В эту пору русских дипломатов особенно тревожило сближение Пруссии с Саксонией и вообще усиление прусского влияния, Дела, стоявшие на очереди, были столь важны, что, по обычаю того времени, могли быть поручены только "знатным персонам". Бестужевы-Рюмины, возвышенные Петром за даровитость и образование, долго не могли занять твердого положения в эпоху господства знатных и незнатных вельмож, подчинивших себе Екатерину І и Петра II. С ними, после падения их отца, еще не считались и, пользуясь их услугами, не вверяли им крупных дел. Так было и с Бестужевым в Польше и позднее, когда Императрица Анна Иоанновна перевела его в 1730 г. чрезвычайным посланником в Берлин на смену князя С. Голицына. Иностранные представители были удивлены его смещением из Варшавы, так как он считался способным дипломатом и хорошо знающим Польшу, и объясняли это тем, что в Петербурге усилилось влияние венского двора, а Бестужев считался недостаточно преданным его интересам. Не успел он приехать в Берлин и обменяться с прусскими министрами ратификациями возобновленного между Россией и Пруссией союзного договора и передать Фридриху-Вильгельму ходатайство Анны Иоанновны о примирении его с сыном, — как Императрица нашла нужным, ввиду важности "обращаемых в Европе дел", прислать в Берлин "знатную персону" — Ягужинского, который прибыл в конце 1731 г. Бестужев был отозван и отправлен опять к шведскому двору. Многое тут изменилось за время его отсутствия. Отстранившая Бестужева от шведских дел политическая партия, подкупленный шведским правительством Меншиков, наконец, поглощенные дворцовыми интригами представители придворных партий — дискредитировали авторитета петербургского правительства. Русское влияние В Швеции было подорвано. Политика французского двора и ганноверского дома втянула Швецию в новые отношения, и партия "колпаков" с графом Горном во главе склонилась к французскому союзу, не переставая, однако, брать деньги с русских агентов. Кo времени, когда Бестужев сменил в Стокгольме графа Головкина, положение несколько изменилось к лучшему. Англия и Голландия перешли от союза с Францией к сближению с германским императором, Франция оказалась изолированной, и ее кредит в Швеции пошатнулся. С восшествием на престол Анны Иоанновны голштинская партия, стремившаяся подчинить русскую политику голштинским интересам, потеряла значение. Оказались возможными новые политические комбинации в балтийском вопросе, и Бестужеву пришлось принять участие в их создании. Мир на севере был необходим, чтобы развязать России руки в польском и турецком вопросе. Франция, желая парализовать Россию, манила шведов восстановлением значения Швеции, как первоклассной державы, и работала над усилением партий войны с Россией для возвращения отнятых Петром Великим областей. По смерти Августа II снова выдвинулась кандидатура на польский престол Станислава Лещинского, и шведское правительство склонилось на его сторону, под влиянием Франции. Обещая шведам большие субсидии, Франция подкупила министров, сенаторов и других нужных людей. Бестужев на подкупы отвечал подкупами и стал упорно составлять заново дезорганизованную русскую партию. Швеция была, по счастью, слишком ослаблена внутренней борьбой, лишена средств для энергического вмешательства в польское дело, а помощь Франции сводилась, в сущности, к обещаниям. Министерство было за Францию, но король, после отказа русского правительства от защиты притязаний голштинского герцога, не скрывал расположения к России. Правительство, в целом, выжидало и колебалось. Когда на польском престоле утвердился, при помощи русских, Август III, авторитет России поднялся. Англия оказалась на время надежною союзницей в северных делах; по смерти Георга І, она склонялась к сближению с Россией, так как интересы обоих государств требовали поддержания мира на севере. Она сулила Швеции субсидии больше французских и подчинила своему влиянию партию гр. Горна. Но Бестужев сильно нападал на английское министерство за то, что в вопросе о субсидиях оно не шло дальше слов. Тем не менее, англо-русская партия в Швеции все усиливалась. Пробой ее значения был вопрос о возобновлении шведско-русского союзного договора, срок которому истекал в феврале 1736 г. С помощью английского резидента при шведском дворе Финча, при поддержке короля и графа Горна, Бестужев успешно провел возобновление договора опять на 12 лет; в августе 1735 г. он мог уже прислать в Петербург курьера с документом, скрепленным подписями как его, так и шведских комиссаров. Кроме денежной награды в 10000 руб., Императрица пожаловала ему чин тайного советника и увеличила его содержание с 6-ти на 10000 руб. в год. Правительство поспешило напечатать договор, но противная гр. Горну партия скупала печатные экземпляры и уничтожала их. Борьба партий "шляп", сторонников войны, и "колпаков", сторонников мира с Россией, обострилась до крайней степени. Французское правительство удвоило свои усилия. Турция сулила шведам какие угодно суммы денег и обещала не складывать оружия, пока шведы не вернут себе завоеванных Россией провинций. Партия "шляп" требовала чрезвычайного сейма, который пересмотрел бы вопрос о внешней политике Швеции. Неудача этих стремлений заставила французов изменить тактику: они попытались посеять недоверие между представителями Англии и России и усыпить их бдительность. Бестужев, видя в сближении с французским резидентом средство ослабить противную партию, попал в эту ловушку. Тон доношений Бестужева меняется. Он сообщает в Петербург о добром расположении версальского двора, которому он склонен верить, несмотря на настойчивые предостережения английского министра иностранных дел лорда Гаррингтона и посланников — стокгольмского Финча и Петербургского Рондо. Неожиданный шаг английского представителя в Константинополе Карльсона, который стал обнадеживать Порту шведской помощью, хотя он и был отвергнут и осужден в Лондоне, внушил Бестужеву временное недоверие к англичанам; он зорко следит за сношениями англичан со шведами и подозревает интригу против России. За это уклонение от раз принятой программы пришлось поплатиться и России, и Бестужеву. В 1738 г. на бурном сейме взяла верх партия войны, руководимая гр. Гилленборгом. Французский посол поспешил снять маску; теперь его целью был тройственный союз Франции, Дании и Швеции в противовес англо-русскому соглашению. Король и королева продолжали поддерживать министерство, но маршал сейма и секретная сеймовая комиссия вели свою политику. Предложение Франции платить по 300000 ефимков в год, в течение 3-х лет с тем, чтобы Франция и Швеция вступали в обязательства с другими державами лишь по взаимному соглашению, было принято. Возобновлены дружеские сношения между Швецией и Турцией. Агентом антирусской политики в Турции и Польше вызвался быть майор Синклер, которого тайно послали с депешами на юг. Бестужев, сообщая об этом в Петербург, предложил "анлевировать" Синклера, "а потом пустить слух, что на него напали гайдамаки или кто-нибудь другой", уверяя, что "такой поступок с Синклером будет приятен королю и министерству", как ему сообщено "от знатнейших персон". По приказанию Кабинета, фельдмаршал Миних послал в Польшу двух офицеров с несколькими унтер-офицерами, перехватить Синклера на обратном пути из Константинополя. Дело разгласилось, Синклер был предупрежден и поехал через Польшу с конвоем в Силезию. Здесь он считал себя безопасным, но его догнали близ Нейштеделя, обезоружили, и, обобрав, убили в лесу. В бумагах Синклера не оказалось ничего нового и существенного. Петербургское правительство поспешило отречься от этого дела и отправить его участников в Сибирь. Взрыв негодования в Стокгольме подверг Бестужева серьезной опасности. Офицеры грозили ему участью Синклера. Тем временем партия Гилленборга окончательно взяла верх, и гр. Горн вышел из министерства. Дело Синклера еще более помогло торжеству врагов России. Готовились к войне, но время было упущено, и Россия успела заключить мир с Турцией. Бестужев продолжал еще видеть дела в розовом свете, уверяя, что до войны дело не дойдет, и продолжал тратить крупные суммы для поддержания партии мира. Но английский резидент прекратил выдачу денег, видя безнадежность положения. К началу 1741 г. выяснилось, что войны не миновать. В Петербурге были недовольны Бестужевым за то, что он долго представлял дела в более благоприятном виде, чем следовало. И сам он, прожив два года в тревоге даже за жизнь свою, захворал, когда его тайные сношения в Швеции были открыты, и подкупленный им первый секретарь канцелярии по иностранным делам, барон Гильденштейн, был арестован при выходе из дома русского посланника. Все важные бумаги Бестужев сдал на хранение голландскому министру, а компрометирующие — сжег. Прошло еще несколько месяцев, и 27 июля 1741 г. Бестужев получил официальное уведомление об объявлении войны и о том, что граф Гилленборг гарантирует русским возможность безопасно выехать из шведских владений. Бестужев уехал в Гамбург. Крушение русской политики в Швеции не уничтожило, однако, одного ее результата: сближения с Англией. В том же 1741 г. заключен был между Россией и Англией союзный оборонительный трактат; в переговорах по этому делу участвовал, по настоянию англичан, и М. Бестужев, ездивший из Гамбурга в Ганновер для свидания с королем Георгом II. В октябре 1741 г. Бестужев был отправлен полномочным министром в Варшаву, чтобы вести там дела сообща с бароном Кейзерлингом. В этом звании утвердила его и Елизавета Петровна по вступлении на престол, но через несколько дней Бестужев получил, один за другим, два именных указа, немедленно ехать в Петербург. Король польский при отпуске дал ему орден Белого Орла. Этот спешный вызов Бестужева в Петербург был естественным последствием переворота, отдавшего власть в руки Императрицы Елизаветы Петровны. Формировалось новое правительство из русских людей, взамен низвергнутых немцев, и Бестужевы-Рюмины должны были занять в нем видное место, как представители воспитанного Петром Великим поколения политических деятелей. Людей, пригодных не только по способностям, но и по подготовке для того, чтобы стать во главе государственных дел было немного, и иностранные министры сразу угадали предстоящую Бестужевым роль и объясняли ее не фавором, которым те никогда не пользовались, а тем, что заменить их было некем. И не только по пригодности нужны были Бестужевы: возрождение национального направления русской политики в 40-х гг. ХVIII века совпадало с основными тенденциями их. М. П. Бестужев-Рюмин приехал в Петербург с определенной программой русской внешней политики. Английский полномочный министр в Петербурге Финч, хорошо знавший Бестужева до прежней своей службе в Стокгольме, ожидал от него поддержки союза морских держав с Россией для ограничения стремлений Франции — к политическому преобладанию в Европе, и Пруссии — к усилению на счет соседей. Но для Бестужева эта программа не вытекала из заботы от отвлеченном принципе политического равновесия в Европе; он был не теоретик, а практический деятель, которого долгое участие в шведских делах убедило в важности для России упомянутого союза. По прибытии ко двору, Бестужев занял видное положение. В марте 1742 г. Императрица пожаловала его в обер-гофмаршалы, а в день коронации, 25 апреля 1742 г., он получил орден св. Андрея Первозванного и возведен, вместе с отцом и братом, в графское достоинство. В первые годы царствования Елизаветы положение Бестужевых было довольно шатким. Их политические друзья — англичане жаловались, что оба брата слишком робки и не пользуются в совете государыни тем влиянием, какого заслуживают. Из придворных партий на первых порах наиболее сильной была та, которую поддерживал французский посланник Шетарди и которую можно назвать французско-голштинской, та самая, с которой упорно боролся Бестужев в Швеции; сильно было влияние и той группы, во главе которой стояли канцлер князь Черкасский и генерал-прокурор князь, Трубецкой. Бестужевым то и дело приходилось стушевываться, хотя они не были одиноки при дворе; иностранные наблюдатели называли кн. Куракина, Голицыных, Головкина и др. членами Бестужевской "партии", а M. П. — ее душой. Вообще те, чьи интересы были связаны с исходом этой борьбы партий и кружков, придавали М. П., официально скрывавшемуся за братом, вице-канцлером, большое значение. Шетарди, наблюдатель вообще поверхностный и не сумевший понять тонкой игры Алексея Бестужева-Рюмина, считал даже, что вице-канцлер "вел дела, почти беспрекословно подчиняясь старшему брату Михаилу", который "гораздо сильнее" его. Лучше осведомленные и лучше понимавшие Бестужевых, английские дипломаты не доходят до такого преувеличения. Но и они, как Шетарди, полагают, что политическая система Бестужевых есть та самая, которую М. П. вывез из Швеции. Шетарди боится той "aigreur", какую он приобрел в Швеции, и на первых порах обманывает себя надеждой склонить Бестужева на сторону Франции личным сближением с ним, при помощи того мастерства в обхождении с людьми, каким владел этот блестящий интриган. Когда же А. П. сбросил маску дружбы с Шетарди, надетую по необходимости, этот объяснил перемену личным влиянием Бестужева старшего. Обер-гофмаршал постоянно принимал участие в конференциях по иностранным делам, т. е. в тех совещаниях, из которых позднее, в 1756 г. выросло, по мысли вице-канцлера Бестужева, постоянное учреждение. Поэтому иностранцы называли его "министром кабинета", хотя такого учреждения и не существовало; впрочем и на русском официальном языке участников таких совещаний с иностранными дипломатами называли "конференц-министрами". Тут, по мере сил, он проводил свою антифранцузскую систему, настаивая на устранении Франции от посредничества между Россией и Швецией и на удержании за Россией всей Финияндии, с уплатой даже шведам денег, по примеру Петра Великого. Признавая пользу от утверждения на шведском престоле нового кандидата России, дяди цесаревича Петра Федоровича, Адольфа-Фридриха, герцога голштинского и епископа любского, Бестужев настаивал на преобладании русских интересов над покровительством голштинскому дому и требовал сохранения за Россией, по крайней мере, Гельсингфорса с округом, если выберут Адольфа-Фридриха наместником шведского престола; в противном случае, он считал необходимым образовать из Финляндии особое герцогства для епископа любского под суверенитетом России. Отпор русских дипломатов, в котором и М. Бестужев сыграл свою роль, подорвал влияние Шетарди. Преемник последнего д'Алион также считал М. Бестужева большой силой: "это такой человек, которого поневоле надобно будет чрез неприятелей его погубить, или же он в этом государстве сыграет важную игру", писал он в Париж. И первый сильный удар враждебной Бестужевым интриги был направлен именно в М. П. Дело это было связано с женитьбой Бестужева на графине Анне Гавриловне Ягужинской, вдове известного П. И. Ягужинского, урожденной гр. Головкиной. Младший брат Бестужева был сильно против этого брака; но свадьба состоялась в 1743 г. и вызвала охлаждение между братьями. И, действительно, эта женитьба вовлекла Бестужева в отношения, едва его не погубившие. Жена его была своим человеком в кружке, который не мог быть доволен падением Иоанна Антоновича и регентства Анны Леопольдовны, так как потерял при новом режиме всякое значение и надежду на возвышение. Это был кружок Лопухиных и их друзей, беспощадно и откровенно критиковавший личное поведение Императрицы Елизаветы и мечтавший вслух о восстановлении прав Иоанна. По доносу двух курляндцев, которых секретарь саксонского посольства Пецольд, не без основания, считал агентами Лестока, началось большое дело о "заговоре". К расследованию этого деда Императрица Елизавета отнеслась очень горячо. Несмотря на все старания врагов, Бестужева в дело запутать не удалось, хотя он и подвергся временной опале: ему велено было жить в загородной усадьбе до окончания следствия, к которому его не привлекали. Отсюда он часто писал гр. М. Ил. Воронцову, который по жене, рожденной Скавронской, двоюродной сестре Императрицы Елизаветы, пользовался значительным влиянием при дворе. Бестужев настаивал на своей невинности, каялся в необдуманной женитьбе и просил защиты от притеснений следственной комиссии. Комиссия эта, составленная из Лестока, ген. Ушакова и кн. Трубецкого, конфисковала имущество Бестужевых и даже велела Бестужеву очистить тот самый дом, где ему велено было жить. Для графини Бестужевой дело кончилось ссылкой в Сибирь с потерей языка. Муж не особенно тужил: он только озаботился, чтобы признали его права на часть имущества жены и вознаградили его "за невинное терпение" назначением на почетную должность. Среди петербургских интриг Бестужеву давно было не по себе; постоянный риск опалы еще больше стал тяготить его после дела его жены. Он начал хлопотать о назначении за границу, считая себя более подходящим для дипломатической службы при иностранных дворах. Защита Воронцова, гр. А. К. Разумовского и влиятельного духовника Императрицы, архиепископа Амвросия Юшкевича, спасла Бестужева от происков кн. Трубецкого, сулившего Бестужевым эшафот, Лестока и всей франко-голштинской партий. Но в Петербурге Бестужев не остался: он получил в декабре 1743 г. важное назначение — в Берлин, в центр той политики, противодействовать которой он считал делом настоятельной необходимости. В донесениях Императрице и в письмах к брату Бестужев развивал свои взгляды на прусскую политику. Прусский двор, по его убеждению, принимал деятельное участие во всех французских интригах с целью отстранить Россию от стеснительных для его стремлений союзов, а для этого старался свергнуть "Бестужевское министерство". Высылка Шетарди сильно встревожила прусское правительство и усилила вес России. Берлинский двор с трудом скрывал свои опасения перед энергичной русской политикой, "которая одна только может удержать прусского короля от дальнейших замыслов". Бестужев настаивал на необходимости, ради "безопасности настоящей и будущей", воспрепятствовать дальнейшему усилению Пруссии; иначе Фридрих не только захватит польскую Пруссию, но получит крайне опасное для русских интересов влияние в Польше и Швеции. Необходимо немедля внушить ему большую осторожность сильными представлениями со стороны Бестужева, объявлением, что Россия решила помочь Марии-Терезии, и приказом готовить военные силы. Развивая эту программу в 1744 г. Бестужев добавляет: "мне, mon cher frère, кажется необходимым, что, если y нас еще никакой прямой системы не принято, то чтобы вы теперь, вместе с товарищем своим, принявши самую полезную для России систему, составили план и по нему поступали". Дальнейший ход русской политики осуществил на деле намеченную Бестужевым программу, хотя брат его, раздраженный доходившими до него отзывами, будто он следует внушениям M. Бестужева, резко заявлял, что всегда "собственным своим умом министерство свое управлял". Отношения между братьями не могли улучшиться при таком соревновании. В сентябре 1744 г. Бестужев был переведен к польско-саксонскому двору; его предместник, бар. Кейзерлинг, был переведен по настояниям Фридриха Великого. Тут главной задачей Бестужева было, по-прежнему, следить за действиями Фридриха и, по возможности, им противодействовать. Сообщая в Петербург о том, как велико влияние Пруссии в Польше "к очевидному умалению нашего прежнего здесь в Польше супериоритета и кредита", Бестужев настаивал на необходимости поддержать против нее Австрию, ради спасения русских интересов. Отношения усложнились со смертью имп. Карла VII: Бестужеву пришлось протестовать против кандидатуры на императорский престол Августа III, склонять польско-саксонский двор к союзу с Австрией и к поддержке прав императора Франца. Не успев склонить Августа на свою сторону, Фридрих объявил Саксония войну. Бестужев с тревогой следил за его успехами, опасаясь, что не только Саксония, но и Польша попадет во власть Фридриха, и "вместо того, что Россия в Польше королей делала, ныне пруссаки то делать будут". Он всячески старался побудить петербургское правительство к энергичным действиям против Пруссии. Но Австрия и Саксония были принуждены к миру раньше, чем эти старания имели успех. Враг стал сильнее, чем когда либо, и Бестужев, подробно разъясняя в своих донесениях опасность, положения с горечью напоминал, что Петр Великий всегда имел твердым правилом не допускать усиления Пруссии и Швеции. 1747 и часть 1748 гг. прошли в бесплодной борьбе с французскими и прусскими происками в Польше. Тратя много времени и усилий на бесконечное дело о притеснении диссидентов, Бестужев много хлопотал о присоединении Саксонии к австро-русскому союзу и о разрешении союзным войскам проходить через польские земли. Создать себе прочную партию в Польше Россия, по мысли Бестужева, могла лишь поддерживая патриотическую и стремившуюся к глубоким реформам государственного строя Польши партию Чарторижских, но добиться прочных соглашений с польскими магнатами было невозможно в ту пору смут. Однако, ему удалось добиться пропуска русского вспомогательного отряда. В декабре 1748 г. Бестужев был отправлен в Вену, в качестве чрезвычайного посла.
Эти тревожные политические годы были для Бестужева полны тревог и в его личной жизни. Отношения к младшему брату становились все более натянутыми. В письмах канцлера все чаще встречались резкие отзывы о тех или иных политических соображениях старшего брата. Наконец, в 1747—48 гг. дело дошло почти до полного разрыва из-за желания старшего Бестужева вступить во второй брак. В Дрездене он познакомился со вдовой королевского обер-шенка Гаугвица, урожденной Карловиц, и просил у Императрицы разрешения вступить с нею в брак. Первая жена его была жива, но Бестужев ссылался на то, что она приговорена к смерти, помилована и сослана на вечную ссылку в Сибирь, что с ее имуществом поступили, как с наследством после умершей, и что, стало быть, он имеет право считать брак расторгнутым. С мая 1747 г. Бестужев несколько раз писал брату об этом и делал попытки подать через него прошение на Высочайшее имя. Ответа не было, а прошения возвращались обратно. Получив приказ ехать в Вену, Бестужев и г-жа Гаугвиц подали Императрице прошение помимо младшего Бестужева, через Воронцова. В марте 1749 г, не получая никакого ответа из Петербурга, Бестужев обвенчался без разрешения и уехал с женой в Вену, отправив об этом донесение Императрице и письма брату, обоим Разумовским, Воронцову и Апраксину. Вместо ответа на просьбу санкционировать его поступок, вызванный необходимостью отъезда, Бестужев получил указ о том, чтобы жена его не смела играть роль супруги русского посла, не получала и не испрашивала бы аудиенций при дворе. Оскорбление от "непримирительных гонителей" вызвало сочувствие императрицы Марии-Терезии, которая, узнав, что брак Бестужева все-таки признан законным, приняла участие в его жене и сама пригласила ее на аудиенцию по этикету, установленному для супруги французского посла. Однако, несмотря на милость императрицы-королевы, отношения Бестужева с венским правительством стали скоро очень натянутыми. Недоразумения из-за того, что венский двор не оказывал России требуемой поддержки в шведских делах, еще могли быть кое-как улажены. Более острое столкновение вышло из-за вмешательства Бестужева в судьбу сербских православных подданных Марии-Терезии. В конце 1749 г. Бестужев получил из Москвы уведомление, что ко двору Императрицы Елизаветы явился из Трансильвании протопоп Николай Баломири с прошением от православного духовенства и мирян трансильванских о защите. Мария-Терезия отменила эдикт императора Леопольда о полной веротерпимости и издала декрет в пользу униатской церкви. Униатское и римско-католическое духовенство подняли усердное гонение на православных, склоняя их к унии насилием и угрозами. Делами православного населения заведовал католик Коловрат, и на гонителей управы не было; депутатов от православного населения, осмелившихся явиться в Вену, бросали в подземные казематы. Бестужев живо принял к сердцу это дело, находя, что издав свой декрет императрица-королева поступила "безо всякого к нашему двору менажементу". Энергичные представления его в защиту единоверцев раздражали против него венских министров. Дипломатическая борьба по этому вопросу была затруднительна, потому что венское правительство официально отрицало факты гонений. Бестужева особенно возмущало положение 60000 сербов, вызванных в Австрию из турецких владений под гарантией полной свободы вероисповедания; из этих поселенцев составилось отборное войско, оказавшее большие услуги австрийскому дому, а теперь они были отданы под власть венгерского правительства, которому Мария-Терезия подчинялась. Военные поселения сербов уничтожались, им предстояло либо выселиться, либо стать крестьянами, что, вместе с гонением за веру, многих заставило стремиться к переходу на русскую службу. Бестужев охотно поддержал Ивана Хорвата и его отряд в таком намерении и настаивал на всяком содействии переселенцам, ссылаясь на то, что и Петр Великий очень заботился, чтобы получить в свое подданство хоть часть сербов "по их особенной храбрости". За первыми переселенцами потянулись другие. Венское правительство, сперва почти охотно отпускавшее их, быстро переменило точку зрения. Бестужев горячился и хлопотал о дальнейшем развитии переселений, пока не получил от брата-канцлера сухое разъяснение, что берет на себя больше, чем ему поручено, и что "за такие безделицы оба двора, естественно союзные, приводить в малейшую холодность есть дело людей, если не злых, то по крайней мере, слепых". Бестужев захворал от огорчения. Дольше оставлять его в Вене было невозможно, ибо венский двор жаловался, что Бестужев, пользуясь доверием сербов, подговаривал их выселяться в Россию. Он был отозван и отправился в Дрезден, жестоко страдая подагрою и огорченный, что должен уехать, хотя "мог бы оказать немалые услуги в сербском деле". Это дело пришлось передать в руки, которые он считал ненадежными: его сменил бар. Кейзерлинг. Бестужев протестовал, ссылаясь на правило Петра Великого, чтобы иноземцев министрами при иностранных дворах не употреблять. Кейзерлинг — курляндец, а его секретарь Битнер — прусский подданный. Как бы то ни было, Бестужеву пришлось смириться. С лета 1752 г. до конца 1755 г. Бестужев прожил в Дрездене. При отзыве из Вены ему нанесли новое оскорбление: запретили его жене приезжать в Петербург. Это тем тяжелее поразило его, что она была при смерти больна: у нее развилась чахотка. Измученный болезнью, семейным горем и служебными неудачами, Бестужев, тем не менее, горячо интересовался делами. Он не считал своей деятельности законченной, потому что знал, насколько сила и влияние его брата пошатнулись за последние годы. Соперник канцлера, Воронцов, был давним другом старшего Бестужева, и старый дипломат искал в нем новой опоры. Через Воронцова он успел несколько сблизиться и с Шуваловыми; словом, он вполне примкнул к партии, враждебной его брату канцлеру. И. И. Шувалов безраздельно руководил Императрицей, вице-канцлер Воронцов оттеснил канцлера, который мог провести свои мнения только через товарища, а Бестужев старший старался занять позицию советника при Воронцове, каким был прежде при брате. Положение дел в Европе сильно изменилось; англо-прусский союз делал прежнюю систему дружбы с Англией невозможной, и Бестужев, согласно со своими прежними стремлениями, приветствовал Воронцова, что тот "был достойным инструментом примирения нашего двора с французским". Предвидя, что для осуществления нарождавшейся политической комбинации нужно будет без замедления послать надежное лицо послом в Париж, Бестужев предлагал себя. Его всегда тянуло в центры наиболее горячих политических отношений, и он сетовал Воронцову, что "врали" хотят "отбоярить его в Англию". Чтобы не потерять почвы под ногами, канцлер в начале 1756 г. создал "чрезвычайную комиссию", для ведания делами политическими и военными. В состав конференции (из 10 лиц) вошел и прибывший в Петербург М. Бестужев и участвовал в выработке широкого политического плана, на долго определившего ход русской политики. В Петербурге братья Бестужевы старались быть корректными друг с другом; но сторонние наблюдатели сразу чувствовали, что их худой мир немногим лучше доброй ссоры. И назначение старшего Бестужева в Париж состоялось вопреки желаниям брата. В декабре 1756 г. Бестужев был уже в Варшаве. Здесь данные ему поручения задержали его на несколько месяцев. Бестужев был очень недоволен положением русских дел в Польше; подбор агентов находил неудачным, а действия русского посла Гросса такими, что они усиливают среди магнатов польских не русскую, а французскую партию. Попытка поправить дело и поднять поляков на войну с Пруссией в защиту их короля Августа III — не удалась, хотя Бестужев старался объяснить полякам, что для них усиление Фридриха II всего страшнее, ибо он их первых себе поработит. Бестужев уехал из Варшавы, сильно негодуя на поляков и проникшись недоверием к партии Чарторижских, которых поддерживала Россия, отчасти по его почину, и особенно к Понятовскому, который склонялся, по его мнению, к пруссакам и англичанам. В этих депешах и письмах старого и больного дипломата видно, что он в полной мере сохранил ясность взгляда на положение политических дел. По дороге во Францию Бестужев последний раз видел жену; она скончалась в том же году, едва доехав с ним в Париж. Здесь дипломатическая задача Бестужева состояла в том, чтобы уладить русско-французские недоразумения, созданные старым соперничеством по поводу польских дел. Бестужеву удалось убедить французского министра иностранных дел аббата Берни, что польский вопрос слишком маловажен, сравнительно с прусским, чтобы выдвигать его на первый план при тогдашних обстоятельствах. Союз трех держав, России, Австрии и Франции, был наконец закреплен. Из Парижа Бестужев следил за ходом войны, постоянно переписываясь с Воронцовым. Падение его брата нисколько его не затронуло. Он отметил только, что оно не может произвести ни малейшей перемены ни в общем ходе дел, ни в личной дружбе его с Воронцовым, и тотчас стал заботиться, чтобы не пропали деньги, затраченные им в Париже по частным поручениям брата. В парижских донесениях Бестужева немало любопытных наблюдений над внутренним состоянием Франции, но его деятельность сводилась только к опровержению нареканий французского правительства против русских действий в Пруссии и к тщетным попыткам задержать развитие недоразумений между обоими дворами, тщетным потому, что недоразумения создавались утомлением Франции и ее недовольством русскими успехами, слишком резко подчеркивавшими неудачи Франции на море. В Париже Бестужев и скончался, завещав перевезти свое тело в Москву для погребения рядом с могилой отца.
Источники те же, что и для биографии гр. Алексея Петровича Бестужева-Рюмина.