Крылов, Никита Иванович, профессор Московского университета, сын диакона, род. в 1807 г. в Пошехонском уезде Ярославской губернии, ум. 26 декабря 1879 г. Учился в местной семинарии и затем в Петербургской духовной Академии, перед окончанием курса в которой был в 1829 г. приглашен Сперанским к слушанию лекций по римскому праву и латинской словесности в Петербургском университете и к практическим занятиям во II Отделении Собственной Е. И. В. Канцелярии. Сдав блистательно в 1831 г., в присутствии Сперанского, экзамен, Крылов попал в группу молодых людей (Редкин, Неволин, Калмыков; братья Баршевы, Куницын и др.), которые были, по мысли Сперанского, предназначены к занятию юридических кафедр в русских университетах и отправлялись для окончательного усовершенствования в Берлин, где, под руководством и особым попечением известного последователя знаменитого Савиньи, Адольфа Рудорфа (1809—1873 г.), слушали Эйхгорна, Ганса и Савиньи. Последний являлся самым глубоким и блестящим представителем исторического направления в изучении права, — Ганс был убежденным и талантливым учеником Гегеля и в основу изучения права ставил философию. Лекций этих светил тогдашней юриспруденции давали слушателям всесторонний и богатый материал знания и создавали почву для глубокого юридического развития. Ганс имел огромное влияние на Редкина, Савиньи завербовал Крылова, на всю его жизнь, в свои горячие сторонники. Пробыв три года за границею, причем в 1832 году он лично видался и беседовал о своих занятиях с проезжавшим через Берлин Сперанским, — Крылов сдал докторский экзамен и занял с 1836 г. в Московском университете кафедру Римского права. Лекции его — блестящие по форме, содержательные по существу — сразу стали оказывать сильное влияние на аудиторию, которая состояла обыкновенно не из одних студентов-юристов, но и из студентов других факультетов. В числе первых его слушателей, воспринявших от него научный метод исследования правовых явлений в области гражданских отношений, был К. Д. Кавелин, получивший в 1839 г. золотую медаль за сочинение на заданную Крыловым тему "о римском владении". Живя почти безвыездно в Москве, Крылов занимал свою кафедру, как профессор, до 1870 г. и затем продолжал еще четыре года читать лекций, как частный преподаватель. — Курс Крылова был трехлетний: на втором курсе юридического факультета он читал историю римского права (по 4 лекций в неделю), на третьем и четвертом догму (по 3 лекции в неделю). Будучи ярким представителем исторической школы, он вносил исторический элемент в значительной степени и в изложение догмы римского гражданского права. Благодаря этому, содержание его лекций приобретало живой оттенок, чуждый отвлеченной схематичности и каждое догматическое положение являлось у него одновременно и результатом сложного историко-бытового процесса и источником, в своем практическом применении, новых жизненных отношений, слагавшихся, с течением времени, в одно органическое целое. В своей обширной, изложенной живым и образным языком речи "Об историческом значений римского права в области наук юридических", произнесенной в торжественном собрании университета в 1838 г., Крылов указывал на всемирно-историческое значение римского права, на его влияние не только на правовую, но и на политическую жизнь народа и на его классическое значение, обусловленное удивительным, точным языком его, призванным выражать не отвлеченные, бесформенные идеи, а строго определенные понятия, свойственные правовому античному мышлению. "Язык, — говорил Крылов, — есть лучший, свободный орган народности, — он также не отчуждаем и не передаваем, как сам народ; с ним он живет, с ним и умирает, как его историческая принадлежность; закон есть одно из органических явлений народной жизни, — он есть проявление связи между народной жизнью, юридическими верованиями народа и его историей". Поэтому, жалея о ничтожном рефлексе римского права на русскую жизнь, Крылов указывал в своем курсе на переход к нам этого права через Византию, "в обломленном и искаженном виде, на неизвестном нам языке, под названием Номоканона, перенесенном дьяками и монахами без понимания его духа и без практической его применимости к жизни". Отдавая, в 1857 г., отчет о книге Б. Н. Чичерина "Областные учреждения в России в XVII веке", Крылов говорил: "самая блистательная, поразительная сторона в сочинении Чичерина — это научное построение русской истории, возведение фактических явлений в понятия, понятий в лица; времена, обыкновенно сливаемые, здесь разделяются; события разнообразные и темные получают смысл; невидимые моменты в истории духа народного выясняются и выходят наружу; видно движение начал, мыслей, — одним словом, история представляется не в одном пространстве, но и во времени, причем автор связывает разложенные и как бы случайные явления в стройную систему, извлекает из массы событий общие итоги, преломляет старую жизнь под известным умственным углом и тем самым вводит в нее господство начал, идей и понятий. История человечества есть откровение общечеловеческих идей, а не бессмысленное происшествие". Глубокое уважение к исторической правде и объяснение правовых понятий типичскими формами, выработанными народной жизнью, заставляло Крылова расходиться во взгляде на многие явления русского прошлого со славянофилами сороковых годов, несмотря на сотрудничество его в "Русской Беседе" и близкое знакомство со многими из них. В этом он отчасти походил на Погодина. Его мало привлекали наши старые порядки "с волостелями, наместниками, дьяками и воеводами, от которых трепетала некогда Русь". — Он признавал еще в 1839 г., что Россия была призвана совершить, воспринимая новые идеи, идущие с запада, трудный и несколько болезненный для народной гордости путь, "ведший ее прямо и быстро к одной высокой цели, к осуществлению вечных идей человечества во времени, в предназначенных каждому народу пределах". России следовало, по его мнению, обратиться к Западу, чтобы взять у него, как у наследника классической древности, все лучшее и, доведя до собственного сознания, усвоить себе уже под своей народной формой. "Мы готовы. говорил Крылов, принимая от других все истинное, доброе, изящное и делая из него свою собственность, освоять себе чужое; этот пропуск идей человечества в наше отечество открыт впервые Великим Преобразователем России". История римского права в том виде, как ее читал Крылов, не была сухим перечнем последовательно развивавшихся правовых форм и институтов, — это была полная и яркая картина всего политико-юридического роста римского государственного организма; каждое новое понятие или учреждение являлось, в его лекциях, результатом взаимодействия целого ряда факторов — религиозных, экономических, политических, — и факторы эти очерчивались яркими и рельефными чертами. Римский гражданин, во всей полноте своих прав, — этот "автократ и автоном", по выражению Крылова — особенно ему нравился. Он восхищался им как правовым явлением, он любовался им, как художник. Притом, вследствие тонкого психологического понимания человека, Крылов умел всегда поставить его в центре исторических явлений, не перечисляя их в известном порядке более или менее искусственном, а развертывая перед слушателями весь сложный ход последовательного развития римского гражданина в различные — исторические и бытовые — периоды его жизни и давая возможность проследить зарождение и движение его правового творчества. Взаимодействие римских юридических норм и институтов и римской общественной и политической жизни изображалась Крыловым в ярких и выпуклых чертах. "Умственное, нравственное и политическое состояние общества, обрисованное в ряде индивидуальных положений; затаенный психический двигатель явлений, переданный языком драмы; смелая и блестящая аналогия, призванная для выяснения общечеловеческой стороны данного предмета; резкое и блестящее противопоставление, употребленное для передачи национальных или временных особенностей его — все это, сведенное к своим общим, определенным и отвлеченным началам — вот слабый набросок обычного строя лекций Крылова", — сказал в своем надгробном слове о нем его даровитый преемник но кафедре, профессор С. А. Муромцев.
Изложение догмы римского права Крылов вел сравнительно с германским и римским правом, стремясь проследить, с большой вдумчивостью, влияние каждого института на дальнейшее развитие права в Европе, стараясь изучить и указать отдаленные следы его в новейших юридических формах. Особенно блестящими в его курсе последних лет были — очерк наследственного права и теорий сервитутов. Все, что говорил Крылов с кафедры, всегда было чрезвычайно жизненно и, несмотря на юмористические и подчас саркастические выходки, в конце концов, возвышенно по руководящей мысли. Картины римского правового быта постоянно противополагались явлениям русской действительности или, в ряде примеров и шутливых сравнений, остроумно перемежались с ней. Перед своими слушателями Крылов являлся не кабинетным ученым, преподающим отвлеченное от современной жизни знание, а живым человеком, горячо любившим свой народ, болевшим за него сердцем и никогда не забывавшим ни этой любви, ни этой боли, уходя мысленно в даль прошедших веков и чужих учреждений. Его слушатели это понимали. Они охотно забывали, что в последние годы своего преподавания Крылов начинал отставать в разработке отдельных вопросов своей науки, в чем он сам, с редким прямодушием, иногда сознавался с кафедры. Они видели, что перед ними человек любящий и глубоко понимающий то, о чем он говорит, — чувствующий то, что он, в образной и легко усвояемой форме, высказывает — и связывающий их с собой невидимой, но живой нравственной связью. Они всегда наполняли его аудиторию, ждали с удовольствием его лекций, с любовью их записывали, с особенным вниманием издавали записки по его курсу (одно издание было с прекрасным портретом), а выслушав на последней лекции горячее, сердечное напутствие его в предстоящую жизнь трудовой разработки права, провожали своего "Никиту" (так звали его студенты между собой) с нежным и искренним уважением. После трудного и подчас весьма строгого экзамена у Крылова слушатели его расходились по разным житейским дорогам. Но когда проходили годы, стиравшие подробности знаний, вынесенных из университета, и многим из них приходилось вдруг встретиться с новыми вопросами гражданского права, они не оказывались чуждыми или неясными. Основные понятия этого права, отличительные признаки отдельных его институтов оказывались не забытыми, и не забытыми потому, что жили в памяти, намеченные в твердых, художественных образах Крыловым. Поэтому теплая и благодарная память о Крылове сохранилась у его слушателей всю жизнь, — воспоминание о даровитом и оригинальном наставнике связывалось со светлыми представлениями о Московском университете — и часто где нибудь в глуши, за однообразной ежедневной работой, действовало благотворно, заставляя забывать серую действительность и переноситься от будничных мыслей к широким историко-философским идеям и представлениям. Каждый год, до самой своей смерти, Крылов получал в день празднования основания университета, 12-го января, с разных концов России телеграммы от благодарно вспоминавших его слушателей.
Печатных трудов Крылова мало. Кроме речи 1838 г., критических замечаний на "Областные учреждения" Чичерина, напечатанных в "Русской Беседе" 1857 г. и отдельно, и нескольких "юридических заметок" в "Молве" 1857 г. — он не печатал ничего. В 1880 г. редакция "Журнала уголовного и гражданского права" сообщала, что после кончины Н. И. Крылова у него найдено несколько почти оконченных трудов, но какая судьба постигла эти труды — доныне не известно. Статьи в "Русской Беседе" и "Молве" подали в свое время повод к наделавшей много шума полемике. В ней ожесточенным противником Крылова выступил "Русский Вестник", в котором был помещен ряд "изобличительных писем" Байбороды (псевдоним) и статьи Каткова и Леонтьева, пытавшиеся сорвать с Крылова "пышную мантию незаслуженного авторитета", изобличая его в некоторых фактических и грамматических, в сущности очень мелких и спорных, ошибках. За Крылова вступились молодой ученый Шпилевский и профессор Шевырев (под псевдонимом Ярополк). Страстный тон нападений и их едкость очень подействовали на впечатлительную натуру Крылова, — он, как видно из дневника Погодина, заболел и на всем складе его дальнейшей жизни отразилось в известной степени влияние пережитого им за это время душевного состояния. В сороковых годах (1839—1844). Крылов несколько лет нес обязанности цензора Московского цензурного комитета. По свидетельству И. А. Баженова, в его надгробной речи Крылову, в тяжелое в цензурном отношении время, последний, горячо любя и оберегая русскую мысль и ее живое, целостное выражение, часто рисковал своей службой, смело принимая на свою ответственность содержание "рискованных" произведений.
Обнародование в 1864 г. Судебных Уставов было встречено Крыловым с живейшей радостью. Он приветствовал в новых судебных учрежденных стройную организацию для "отыскания и присуждения", как он выражался, правды жизненной, взамен правды приказной; он особенно пытливо вглядывался в будущий склад нового процесса и, когда Уставы были введены в действие, живо интересовался деятельностью своих слушателей на судебном поприще. Нет сомнения, что влияние, которое имело его образное, талантливое слово на этих слушателей в то время, когда для уменья владеть живой речью не было другой школы, кроме кафедры университета, — отразилось впоследствии и на том неожиданном появлении и расцвете многих ораторских дарований, которыми ознаменовались первые годы введения судебной реформы.
Крылов был небольшого роста, с мягкими чертами гладко выбритого лица, оживленного лукаво-добродушной усмешкой и веселым взором умных глаз. Его чисто русская, полная изящной простоты и народных оборотов речь, лилась свободно, сопровождаемая выразительной мимикой. "Профессор-поэт", по выражению С. А. Муромцева, — он жил на кафедре и вполне овладевал вниманием слушателей, с сожалением отрывавшихся от его лекций, когда звучал несносный в этом случае звонок... Говорил он великорусским говором, с легким ударением на о, — любил употреблять вопросительную форму, прибавляя к ставимым им себе вопросам — тихий звук "ге?". ("А что делает "ге"-Крылов?" — пишет Плетнев Гроту в 1840 г.). "С яркостью выделяется в моих студенческих воспоминаниях, — пишет известный юрист и публицист П. Н. Оболенский, — симпатичная маленькая фигурка Н. И. Крылова, подымающегося тихим, методически-размеренным шагом по высокой, вьющейся вокруг стен, лестнице, в верхнюю аудиторию, со склоненной набок головой и непременно со шляпой в согнутой локтем руке. Заняв свое место на кафедре, Никита Иванович неизменно клал с одного ее боку красный платок, с другого — табакерку, внушительно откашливался и тихим шепотом начинал лекцию всегда такими словами: "в прошлый раз, господа, мы остановились на..." и после такого вступления постепенно возвышал голос, который к концу лекции уже гремел на всю аудиторию. Иногда после слов "мы остановились на..." Крылов внезапно обращался к кому-нибудь из студентов, делал угрожающую мину и спрашивал: "а? на чем бишь? а? не помнишь?"
Крылов скончался в Москве 20 декабря 1879 г., после долгой и тяжкой болезни. Отпевание его в университетской церкви и погребение в Донском монастыре собрало его многочисленных учеников и на могиле его произнесены были речи, полные нелицемерного признания его заслуг и искренней скорби. Один из говоривших — бывший ректор университета С. И. Баршев — указал в своем слове, что юридический факультет Московского университета достиг апогея своей славы при мощном содействии усопшего, который, чуть не полвека приводя в восторг своих многочисленных слушателей, был красой, честью и гордостью университета.
Между бывшими слушателями Крылова был собран, после его смерти, капитал для образования на юридическом факультете стипендий его имени.
Даты важнейших событий в жизни Крылова см. "Биогр. словарь" проф. Моск. унив.