Феодосий (Яновский), архиепископ новгородский, один из известнейших иерархов первой четверти XVIII века, сотрудник Петра Великого. Ф., в мире Феодор Яновский, происходил из польской шляхты. Хотя не сохранилось более подробных сведений об его происхождении, но по многим признакам можно признать вероятной догадку автора «Истории С.-Петербурга» г-на Петрова, что к Феодосиеву отцу относится одно место списка смоленской шляхты, где значится в числе служилых людей Михаил Степанов Яновский, имевший 1200 четей в поле и получавший 10 руб. жалованья. У этого Михаила Яновского, по списку 1679—1680 гг., значится 4 сына, в том числе Феодор и Леонтий. О Ф. же известно, что его родичи жили в Смоленской области и у него был брат Леонтий. Впрочем, вышеозначенная догадка все-таки не имеет полной убедительности, главным образом потому, что обозначенные в помянутом списке годы Феодора Яновского (пять лет) не совпадают с другими данными. Когда родился Ф. — неизвестно. Но сведения о его учении заставляют относить время его рождения к пятидесятым годам XVII века. Сведения эти тоже не совсем определенны. По мнению г-на Петрова, Ф. учился в московской Заиконоспасской академии. Но по всем другим авторам, в том числе по историку Киевской академии г-ну Аскоченскому, Ф. учился в Киево-могилянской академии. Это утверждение, несомненно, и есть более достоверное. Период обучения Ф. падает на время 1663—1676 гг., в ректорство Иоанникия Голятовского, и товарищами его по школе были такие лица, как Филофей Лещинский, св. Димитрий ростовский и Стефан Яворский. Насколько обширно было образование Ф., сказать трудно. Неизвестно, продолжал ли он его в заграничных польских училищах, по примеру других своих сверстников. В последующей своей деятельности он не обнаруживал особой учености, но считался человеком образованным. Сам Феофан Прокопович не отказывает Ф. в последнем качестве (в письме к Сенютовичу). Иностранцы называли его даже ученым (Берхгольц). У Ф. была обширная библиотека латинских книг. Но, во всяком случае, по своей учености Яновский не мог равняться с такими личностями, как Стефан Яворский, Феофан Прокопович и Феофилакт Лопатинский. Недаром, по словам Феофана, любя ученых, Ф. предпочитал простых, и от него не осталось ни одного литературного труда.
История застает Ф. рясофорным послушником Симонова монастыря. Как он попал сюда и по какому побуждению вступил в монашество — неизвестно. Есть основание полагать, что первые годы его монашества были омрачены каким-то печальным для него происшествием. Из напечатанного в «Летописях русской литературы» (1859 г.) письма к Ф. новгородского митр. Иова видно, что Ф. за какую-то клевету на симоновского архимандрита послан был в оковах в Троицкий монастырь. По свидетельству г-на Петрова, клевета эта была просто жалобой на притеснения архимандрита Варфоломея, который, как известно, действительно отличался особой суровостью. Как бы то ни было, Ф. попал в число преступников монашеской дисциплины. Но Иов, будущий новгородский митрополит, бывший тогда архимандритом троицким, принял участие в сосланном монахе, освободил его от цепей и приблизил к себе. Сделавшись митрополитом новгородским (в 1697 г.), Иов взял с собой в Новгород и Ф. Очевидно, Ф. обратил на себя внимание Иова какими-либо деловыми своими качествами. По-видимому, тут не было одного личного расположения, потому что впоследствии Иов сознавался, что от Ф. он никогда не видал благодарности. Но Иов был один из немногих архиереев того времени, которые старались идти навстречу новым требованиям жизни, понимали пользу образования и ценили людей образованных, полезных, талантливых. Таковым человеком, несомненно, представлялся Иову Ф., и потому он быстро возвышал его. Около 1701 г. Иов сделал Яновского игуменом, а в 1704 г. архимандритом первоклассного Хутынского новгородского монастыря. Хутынские архимандриты бывали обычно ближайшими помощниками новгородских архиереев по управлению, и стало быть, такая роль предназначалась и Ф. Но для судьбы Ф. еще важнее было то обстоятельство, что его новое положение давало ему возможность быть на виду. Должно быть, вскоре же по приезде в Новгород Ф. сделался известен государю, часто проезжавшему этой дорогой, и обратил на себя царское внимание. Как Иов нашел в Яновском ценные качества, так и Петр, столь умевший подмечать дарования, их заметил. Очень возможно, что и видное архимандритство скоро досталось Ф. потому, что он заслужил расположение царя. Что между Петром и Ф. установились уже к 1704 г. отношения более или менее близкие, это видно из того, что в письме от 27 октября 1704 г. Ф. имел смелость жаловаться прямо государю на непослушание бывшего хутынского келаря Венедикта, завладевшего одним приписным монастырем. Жалоба эта косвенно служила доносом и на Иова, который, по словам Ф., не оказывал ему никакого содействия в борьбе со своеволием келаря. Последнее обстоятельство обрисовывает в неприглядном свете отношения Яновского к своему благодетелю, но вместе с тем доказывает, что хутынский архимандрит уже не боялся своего владыки и мог дерзать на многое, опираясь на высшую поддержку.
И Иов, и Петр ценили в Яновском, видимо, административные таланты, любовь к просвещению, готовность содействовать осуществлению указанных целей. Ф. был человеком энергичным, обладавшим практическим умом, умевшим приспособляться к требованиям времени, во многих церковных вопросах передовым, чуждым староцерковного консерватизма. Схоластическое образование произвело на него такое же впечатление, как и на Феофана Прокоповича: оно внушило ему отвращение к католическим клерикальным идеям, вызвало симпатии скорее к антиподу католичества — протестантству. Не проявляя своих убеждений в области идейной, ученой, литературной, как Прокопович, Яновский воплощал их в практической деятельности. Такие люди были нужны Петру, так как отвечали его требованиям. Поэтому и Ф. недолго оставался в Новгороде. В начале 1708 г. Иов отправил его в Москву за типографией Симеона Полоцкого. В Москве Ф. увиделся с государем, и последний назначил его в Петербург «духовным судиею» для заведования церквами и духовенством новозавоеванных городов — Ямбурга, Нарвы, Копорья, Шлиссельбурга и нового Петербурга. Иов был только уведомлен о новом назначении своего архимандрита и должен был благословить его на новое служение. При этом Иов дал новому администратору инструкцию относительно его деятельности. Круг ведения Ф. по этой инструкции был очень обширен: ему предоставлялись почти все права епархиального начальника, за исключением непосредственно связанных с архиерейским саном. В новозавоеванной области Ф. становился наместником новгородского архиерея, к епархии которого эта область была отнесена. Ф. ревностно занялся устройством нового края. Главным его делом была постройка церквей и снабжение их всем необходимым, а также организация церковного надзора за новыми причтами и новой паствой. Затем вторым крупным предприятием Ф. была постройка Александро-Невского монастыря. Не без основания можно догадываться, что самая мысль о постройке монастыря подсказана была Феодосием. Для последнего было важно, конечно, как-нибудь прочнее связать себя с Петербургом, чем временная роль церковного администратора. Монастырь, которого он был бы строителем и архимандритом, придавал ему такую оседлость. Как бы то ни было, но в 1710 году было положено основание Александро-Невской обители, и строителем ее был назначен Ф. В 1712 году, в конце февраля, состоялось официальное назначение его архимандритом будущего монастыря. Тогда же энергично принялись и за постройку. Новый монастырь при самом учреждении был поставлен степенью выше всех других русских монастырей. Архимандрит его получил исключительные преимущества: право употреблять при богослужении епископскую митру, носить андреевский крест и на черной мантии иметь зеленые бархатные скрижали; кроме того, Ф. было позволено носить крест на митре, по примеру малорусских архиереев.
Ф. достиг своей цели; ему удалось, таким образом, возвысить и упрочить свое почетное положение в новой столице. С назначением в невские архимандриты его должность как церковного администратора в новозавоеванной области получила большую определенность. В Невском монастыре, постройка которого в два года сильно подвинулась вперед, была учреждена особая канцелярия, которая и делалась центральным административным органом новой церковной области. Став твердо на ноги, Ф. не нуждался более в поддержке Иова и держал себя от него совершенно независимо. Отношения Яновского с прежним благодетелем в это время окончательно испортились. Этому способствовали разные обстоятельства. При своем самостоятельном и гордом характере Ф., наверное, немало давал поводов к недовольству своего епархиального архиерея своими независимыми действиями. Затем он заслонял Иова, участвуя во всяких важных событиях; он, а не Иов, венчал, например, Анну Иоанновну в 1710 г. А главное, при устройстве Невского монастыря от новгородской епархии были приписаны к новому монастырю, стараниями Ф., несколько богатейших новгородских монастырей. Иов не мог быть этим доволен. Когда у него хотели отписать Духов монастырь, то он жаловался, что тогда ему и службу отправлять будет не с кем. Приписанные к Невскому монастыри отдавались в полное распоряжение невского архимандрита, что также затрагивало начальственное самолюбие новгородского владыки. До какой степени обострились отношения Ф. с Иовом можно судить по одному резкому письму Иова к Ф., написанному, видимо, около 1710—1712 гг. «Рукоположен еси, — писал Иов, — и посвящен, и произведен, брате, на начальство духовное чрез меня недостойного… И вмале, тое презрев, освоеволился еси, нимало покорен быв, Богу попущающу по твоему зловольству… Изторже бо тя, яко звезду из небесе, злый вселукавый супостат диавол и, обуздав тя яко клячу худую, водит тя и на тебе ездит, величаяся яко на свинии, аможе хощет, дондеже в совершенную погибель вринет и порадуется о погибели души твоея… Скачеши, яко козел, высоко, но бойся, да не поползнешися глубоко. В толико достигл еси неистовство, яко положил еси в гордости твоей усто твое на небо, а язык твой преходит по земли… Уврачися, брате, от лютых сих, молю тя, не вдавайся в волю диаволю… Аз тебе скажу: буй еси, не наказан, грубянин, селчуг не людской, вепрь дивий, свирепому зверю подобнонравен еси, вельбуду гневнивому подражатель еси… Отвергни от себе упрямство и непокорство, и буди благопокорлив, и будеши истинный Феодосий архимандрит, человек истинен, благ, кроток, терпелив, благодарен и богоданный, ошаяся от всякого злонравия». Трудно, кажется, найти более мрачные краски, чем какими изображал здесь Иов своего прежнего протеже, и, должно быть, последний сильно раздражил своего архиерея, если вызвал подобное грозное послание. Но Ф. не страшны были громы Иова, который больше не в состоянии был уже влиять на его судьбу. Самая область его ведения, юридически числясь в новгородской епархии, фактически представляла почти самостоятельную церковную единицу. Впрочем, Иов, видя непокорство Ф. и бессилие своей над ним власти, готов был и сам отречься от своих сомнительных прав. Он писал Стефану Яворскому, что Петербург собственно, как столица, относится к ведению местоблюстителя патриаршего престола. Но и такая зависимость была совершенно фиктивной. Ни Стефану, ни Иову не приходилось осуществлять своих прав в сфере управления Ф. Сам Иов, когда Ф. окончательно укрепился, поддерживал с ним внешне корректные отношения.
В качестве церковного администратора вверенной ему области Ф. отличался энергичной деятельностью. При нем было построено много новых церквей, так что к 1721 г. образовалась целая их сеть. Для снабжения церквей причтами священнослужители вызывались из других епархий, преимущественно новгородской. Так как такое переселение было тяжело для переселяемых, то Ф. предложил вызывать священнослужителей по очереди, на время, с тем чтобы вызываемые сохраняли и свои прежние места и доход с последних. Ф. вообще заботился о материальном благосостоянии духовенства своей области. Для лучшего административного надзора он выбрал себе особых помощников-заказчиков, снабдив их соответствующей инструкцией. Ф. поручено было заведование и флотским духовенством. Он набирал иеромонахов для флота и начальнику их, обер-иеромонаху, тоже дал особую инструкцию. В своих административных распоряжениях Ф., согласно мыслям Петра Великого, обращал особое внимание на искоренение разных недостатков церковной жизни. По его инициативе были изданы строгие указы против крестовых священников и волочащихся монахов. В новом петербургском крае было немало раскольников. Ф. ревностно занимался раскольническими делами. По делам раскольничьим он нередко участвовал в заседаниях Тайной канцелярии. В отношении к раскольникам Ф. был сторонником строгих мер, и приговоры его были большей частью суровы. Много забот посвящал Ф. Невскому монастырю. Из приписных вотчин на строение шли обильные доходы, доставлялось множество материала и работников; кроме того, по просьбе Ф. отпускались и особые денежные средства. Построено было несколько каменных церквей, в том числе большая Благовещенская; в 1720 г. заложен был Троицкий собор, а около него еще раньше начали строиться каменные строения для братии. Для наполнения братства Ф. задумал собрать лучших монахов со всей России. По указу государя велено было в Невский монастырь выслать доброжительных иноков из разных монастырей, между прочим в «надежду архиерейства», т. е. с тем, чтобы из них посвящать в архиереи, как из людей, известных государю. Это распоряжение вызвало большое недовольство в монастырях, потому что в Петербург, особенно из Малороссии, где были «ученые», ехали с большой неохотой. «Надежда архиерейства» была, разумеется, случайной, а жить на севере считалось своего рода ссылкой. Вызванные монахи часто не являлись, и приходилось требовать их чуть не силою. При монастыре был устроен госпиталь, постройка которого началась еще в 1712 г. Обширное монастырское хозяйство находилось тоже под зорким наблюдением Ф., и он принимал меры против разных злоупотреблений управителей.
За этот период времени Ф., как администратор столицы, имел несомненное влияние и на общие дела церковного управления. При его участии составлены были, например, пункты архиерейской присяги, опубликованные при сенатском указе 22 апреля 1716 г., напоминающие собой будущие требования Регламента и едва ли одобряемые всецело местоблюстителем патриаршего престола. Влияние Ф. покоилось, конечно, не на его официальном положении, которое было не так значительно, а преимущественно на его близости к царю. Ф. сумел войти в доверие Петра и пользовался неограниченным его расположением. В 1716—1718 гг. Ф. вместе с царской четой путешествовал за границу для лечения и исполнения разных поручений государя. Это совместное пребывание укрепило еще более его придворные связи. Милостью государя Яновский пользовался и для обеспечения своих родных, которым, по его просьбе, было пожаловано несколько деревень. В делах церковного управления, после возвращения из-за границы, Ф. пользовался большим влиянием, чем сам Стефан Яворский. К нему обращались правительственные инстанции в разных случаях за решениями, и от него зависело очень многое. Вельможи готовы были заискивать перед ним; Меншиков писал ему почтительнейшие письма. Архиереи обращались к его посредничеству, когда им нужно было что-либо исходатайствовать, и именовали его своим благодетелем.
Однако при всей силе и значении Ф. уже успел нажить себе множество врагов. Высшая иерархия, естественно, была недовольна чрезвычайным возвышением простого архимандрита, перед которым приходилось склонять головы епископам. Тем более что Ф. своим нравом отнюдь не старался умерить наносимого иерархическому самолюбию уязвления. Он очень мало считался с другими иерархами и не боялся открытых столкновений даже с митрополитом Стефаном Яворским. Первое столкновение произошло у них в 1712 г. по поводу известной проповеди Стефана о фискалах. Когда по этому поводу Стефан был призван в Сенат, то здесь присутствовал и Ф., который принял сторону сенаторов против Стефана и, «поборая по правде», «приразился» Стефану. В 1713 г. произошло другое столкновение — по поводу дела Тверитинова. При первом следствии по этому делу в Петербурге в числе защитников Тверитинова оказался и Ф. Он объявил, что Тверитинов был у него на исповеди и причастии и никаких церковных противностей не имеет. Когда после петербургского суда, оправдавшего обвиняемых в еретичестве, они попали на суд московский, под председательством Яворского, то здесь не только были осуждены, но был еще осужден и подвергнут запрещению священнослужения и Ф., за то что причастил еретика. Впрочем, приговор этот, произнесенный не прямо, в общих выражениях, не имел никакого значения, так как весь московский суд был кассирован государем. Но Ф. был сильно уязвлен этим косвенным ударом против него. Со Стефаном у него не могло быть хороших отношений, потому что ясно определилось полное различие их воззрений. К счастию для Ф., Стефанова звезда все более закатывалась, а его, Федосиева, напротив, восходила. Вместе со Стефаном против Ф. была вооружена и вся староцерковная партия. В кругу царевича Алексея Петровича невского архимандрита прямо называли вводителем «люторских обычаев» и говорили, что его царь любит за то, что тот ему разрешает «на вся», и между прочим в посты есть скоромное. Иначе говоря, Ф. подозревали в протестантских симпатиях, так же как и Феофана Прокоповича. Подозрения эти не имели под собой реальной почвы, дающей право действительно обвинять Яновского в неправославии, но они делали имя Ф. предметом ненависти в широких кругах, оскорбленных петровскими церковными мероприятиями.
При роли Ф. несколько странным представляется, что он до 1720 г. оставался все в звании архимандрита. Более молодые сотоварищи его опережали его на иерархической лестнице. В 1718 году получил епископский сан другой знаменитый сотрудник Петра — Феофан Прокопович, много младший Ф. и только недавно прибывший в Петербург. А Ф., несмотря на царское благоволение, оказывался как бы обойденным. Трудно сказать, в чем тут была причина. Едва ли неприязнь к Ф. иерархического круга могла задерживать его движение. Петр вовсе не считался с иерархическим мнением, и даже формальный протест местоблюстителя не остановил посвящения Феофана Прокоповича. Скорее дело объясняется какими-либо посторонними соображениями. А именно, может быть, государь считал Ф. естественным кандидатом на новгородскую кафедру, частью епархии которой Ф. давно управлял, но в то же время находил нужным повременить с таким почетным назначением (митрополит Иов умер в 1716 г.) по тактическим мотивам. Для самолюбивого невского архимандрита иерархическое принижение, особенно перед Феофаном, поселившимся тоже в Петербурге, видимо, было весьма обидно. Он решился сам напомнить о себе и подал демонстративную просьбу об увольнении на покой, ссылаясь на обуревающих его врагов. Эта любопытная просьба показывает, что Ф. хорошо знал, за что его не любят. «Умножишася паче влас главы моея, — писал он, — ненавидящии мя туне, а причины, за которые ненавидят, сия суть. Из духовных: 1) за приказание духовных дел, мимо архиереев, в резидующем сем месте; 2) за взятье из Москвы и из других мест доброжительных священников и диаконов к с.-петербургским церквам; 3) рязанский архиерей за конференцию о поучении его, на которой из духовных, кроме его, был только я, где и приразился, поборая по правде, не мало оному. Из недуховных: 4) за приписание из новгородской епархии некоторых монастырей и Сергиева монастыря вотчин к Невскому монастырю; 5) за взятье из домов архиерейских и лучших монастырей, по поданным от мене реэстрам, доброжительных иеромонахов и иеродиаконов… в Невский монастырь; 6) за перемену тихвинского архимандрита. Из недуховных, принципальных и не принципальных персон: 7) за крестовых и прочих волочащихся попов, старцев и стариц, которых предостерегал, чтоб не держали; 8) за раскольников, которых помещики и не помещики знатные защищают, и сами раскольники злоречат; 9) за Ивана Синявина, который во флоте обер-иеромонаху и другому иеромонаху обиду учинил, за которых, по должности моей, а по просьбе их, просил сатисфакции, где надлежит, которая не токмо не учинена, но и враждебно против оных и меня поступают из всего поспольства; 10) за свечи по церквам всуе жегомые, о которых священникам приказывано, чтоб чрез потребу не жгли; 11) за пречистые тайны, о которых священникам приказывано, чтоб оных за лекарство аптекарское здравым и больным младенцам не употребляли, но по крещении, причастив единою, оставляли б непричастных до познания добра и зла. И иных причин к помянутой ненависти набралось бы много, но не вместятся на сей бумаге… Того ради прилежно молю, да будет повелено прочее время мизерного моего живота скончать мне в чернеческом безмолвии, да не горше что безвинно постражду». Но подавая такую просьбу, Ф., конечно, не рассчитывал на ее исполнение. Недаром он выставлял причинами ненависти к себе такие свои деяния, которые большей частью как раз отвечали петровским взглядам. Просьба возымела то действие, какое она, видимо, имела в виду. Государь приказал 31 декабря 1720 г. поставить Ф. в архиепископы новгородские.
Возведенный на новгородскую кафедру, Ф. занял первенствующее место в среде иерархии. Официальное положение Стефана Яворского было больше почетной видимостью. Феофан Прокопович еще только начинал свою деятельность и держался осторожно и уклончиво. Каковы бы ни были его внутренние отношения к Яновскому, он внешне оказывал последнему всякое уважение, и, по-видимому, в это время между ними не было столкновений. При учреждении Синода Ф. был назначен первым синодальным вице-президентом и, вместе с Феофаном, стал фактически во главе нового церковного учреждения. С президентом Синода Стефаном ни новгородский, ни псковский архиерей, по-видимому, совсем не считались. Известно униженное положение Яворского в новом церковном учреждении, и Ф., наравне с Феофаном, не стеснялся при случае уязвить лишний раз рязанского митрополита. Так, в 1721 г. Синод сделал Стефану унизительный допрос по делу Любимова, сочинившего акафист Алексею, человеку Божию, одобренный Яворским. Что касается нового церковно-правительственного законодательства, каковым ознаменовал себя Синод в первые годы своего существования, то трудно сказать, какая именно доля участия в нем принадлежала Ф. Меры к уменьшению численности духовенства, преследование духовенства крестового и бродячего, ограничительные указы о монашестве, распоряжения против суеверных обычаев, часовен, хождения с иконами по домам и т. п. — все эти мероприятия сильно затрагивали тогдашнее церковное общество. Но кто был их душой, инициатором? Ф. или Феофан? Ответить категорически трудно, потому что по своим воззрениям оба эти архиерея сходились между собой, и указанные мероприятия могли одинаково исходить от того и от другого. Так как Феофан был умнее и образованнее Ф., то вероятнее ему приписывать большую долю участия. Но и Ф. тут не был пассивным зрителем, а несомненно играл активную роль. В качестве администратора Ф. явился ревностным проводником петровских просветительных идей. У себя в Невском монастыре он завел в 1721 году школу, согласно требованию Регламента, которая должна была вместе служить и рассадником учителей на всю Россию. Сюда велено было собрать по три человека поповских детей 15—20 лет из каждой епархии, чтобы по обучении они возвратились назад и сделались учителями в местных епархиальных училищах. Ф. поднял и упавшую было после Иова школу в Новгороде, расширив ее курс, пригласив лучших учителей и наполнив учениками. Затем, при управлении Ф. была основана и по всей новгородской епархии целая сеть низших училищ (13), основание которых многими несправедливо приписывается Иову. По инициативе Ф. было издано общее распоряжение Сената, чтобы светские обыватели отдавали детей своих тоже в архиерейские школы. Школы новгородской епархии были снабжены Ф. учебниками, недостатком которых так страдало тогдашнее обучение, и в них введены были определенные распорядки. Деятельно занимался Ф. как епархиальный архиерей искоренением раскола и суеверий; заботился о благосостоянии монастырей и церквей и, к чести его, не был равнодушен и к судьбе низшего духовенства.
Но рядом с положительными качествами Феодосиевой деятельности в сане архиерея в нем, видимо, стали развиваться и отрицательные черты его характера и поведения. Ф. никогда не отличался монашескими наклонностями и вел жизнь открытую и светскую. Высокое официальное положение дало ему повод еще менее стесняться в этом отношении, так как ему часто приходилось выступать в роли гостеприимного хозяина разных высоких посетителей. Петр сам любил веселое времяпрепровождение, недолюбливал аскетизма и смотрел сквозь пальцы на слухи о жизни новгородского архиерея. Царь сам бывал у него в гостях и веселился. Скучая в Москве, в бытность там для коронации императрицы в 1724 г., Ф. задумал даже завести регулярные ассамблеи у духовных лиц, по образцу государевых ассамблей. Но что всего хуже, для своей роскошной и открытой жизни нуждаясь в средствах, Ф. прибегал даже и к незаконным источникам. Огромных доходов новгородской кафедры ему не хватало. Co временем следствие открыло, что Ф. практиковал вымогательства, взятки и расхищал церковную собственность. После его хозяйничанья в новгородских церквах и монастырях не оказалось многих драгоценностей. Злоупотребления Ф. начали было раскрываться еще при жизни Петра Великого. В 1724 г. дворянин новгородского архиерейского дома Иван Носов подал донос на архиерейского судью, архимандрита Андроника, обвиняя его в расхищении церковного имущества. Донос, собственно, направлен был на Ф., потому что Андроник был лишь исполнителем его воли. Синод поручил исследовать дело монастырскому приказу. Но Ф. опротестовал это постановление, требуя, чтобы дело было поручено ему, как епархиальному архиерею, с кем-либо из синодальных членов. Синод решил посоветоваться с Сенатом, и так как влияние Ф. было тогда сильно, то на конференции положили поручить следствие новгородскому архиерею, к которому Синод придал еще синодального советника симоновского архимандрита Петра и обер-прокурора Болтина. Носов, увидев, что дело попало в руки самого заинтересованного лица, жаловался на пристрастное ведение следствия, причем стал уже прямо обличать Ф. Синод опять имел конференцию с Сенатом и настаивал, чтобы жалоба Носова была оставлена без последствий. Но Сенат решил лучше представить дело государю. Государь приказал расследовать дело Синоду вместе с Сенатом, и Ф. оказался от следствия устраненным. Но, за болезнью и смертью Петра, дело как-то затормозилось. С возрастанием власти и значения возрастала и заносчивость Ф. Какие выходки он позволял себе, видно, например, из случая с пожалованными ему алмазами. В 1721 году государыня пожаловала ему алмазов на панагию. Алмазов недостало для украшения панагии, и Ф. не постеснялся написать дерзкое письмо кабинет-секретарю Макарову, прося прибавить алмазов и добавляя, чтобы государыня не скупилась, так как он панагию в гроб с собою не положит, а она возвратится в кабинет. Алмазов ему прислали. Такие выходки тогда сходили ему с рук. Затем, как это ни странно, но к концу царствования Петра Ф. стал резко выражать недовольство и некоторыми церковно-государственными мероприятиями. Ф., как мы видели, был человек нового духа, старавшийся идти в уровень с требованиями времени. Но есть основания подозревать искренность его приверженности к новым церковно-политическим течениям. Выдвинутый государем, поставленный в положение сотрудника его, он не мог и не хотел идти вразрез правительственному настроению, а, напротив, старался возможно более угодить государю и предвосхитить его намерения. Иначе Ф. не создать было бы и своей карьеры. Однако при своей властной самолюбивой натуре, при своем корыстолюбии Яновский легко мог бы примкнуть, при других условиях, и к нашим клерикальствующим иерархам, имевшим столь преувеличенное понятие об архиерейской власти и упорно отстаивавшим свои имущественные привилегии. По крайней мере, такое настроение проявилось в нем к концу Петрова царствования. Когда он был только архимандритом, он старался умалить иерархические права, которыми сам не обладал, а сделавшись архиереем и важным духовным сановником, он сам вошел во вкус иерархической власти и начал болезненно чувствовать ее принижение новыми порядками. В Синоде и духовном кругу он стал высказывать недовольство преобладанием власти светской в духовных делах. Меры правительства, направленные к умалению архиерейской чести, раздражали его архиерейское самолюбие. Равным образом, и по отношению к монашеству он охотно одобрял и измышлял правила поднятия монашеской дисциплины, его не касавшиеся. Но когда дело коснулось материальных выгод, он тоже стал роптать. Как невский архимандрит он не чувствовал на себе тяжести церковно-имущественной политики правительства. Как новгородский архиерей он ее почувствовал и стал не менее консервативной партии сетовать на преобидение церковного чина. Известное «объявление» о монашестве 1724 г., кажется, преисполнило меру Феодосиева терпения. По поводу его и новых монастырских штатов он осмелился резко жаловаться перед самим государем. Результатом был сильный гнев последнего, так что Ф. уже через императрицу униженно выпросил себе прощение.
Последний факт достаточно показывает, что сдерживало Ф. при Петре. При железном монархе было бы безумием открыто протестовать и раскрывать свое настроение, и Ф. сдерживался, быть может, поневоле, идя в Синоде в ногу с правительственным курсом. Со смертью Петра исчезла указанная сдержка. Надеясь на слабость женщины-правительницы и, быть может, на свое положение, Ф. дал себе полную волю. При самом воцарении Екатерины он постарался, кажется (по свидетельству Бассевича), извлечь отсюда для себя материальную выгоду, не обнаружив особенной преданности супруге Петра. В Синоде он перестал сдерживать свое недовольство. По последующим показаниям, после коронации государыни, когда шла речь о возношении имени государыни, он говорил: «Какая то молитва будет, что по указу молиться?». О смерти Петра он выражался, что эта смерть — наказание Божие за то, что Петр «коснулся духовных дел и имений». «Государь блаженной памяти, — иронизировал Ф., — весьма тщился ниспровергнуть сие духовное правительство и для того нас утеснял штатами и недачей жалованья; а теперь смотрите, отцы святые, мы живы, а он умре, его нет». Такие речи ясно показывали, что Ф. был так же неблагодарен к своему благодетелю Петру, как и к первому своему благодетелю, Иову, а вместе с тем они обнаруживали и подлинную физиономию Ф., сближая его с лагерем противников петровских церковных преобразований, — чем бы ни объяснялась подобная метаморфоза: неискренностью ли прежней тактики, или оскорбленным самолюбием и гордостью вошедшего во вкус власти иерарха. «Папские замахи», по терминологии Регламента, обнаружил Ф. и с другой стороны. По свидетельству некоторых иностранцев, Ф. будто бы замышлял целый переворот, с тем чтобы сделаться самому чуть ли не патриархом. Но даже не доверяя этому сомнительному известию, несомненно, что Ф. не довольствовался своей синодальной ролью и хотел играть более значительную. Он обижался, что его не назначают президентом Синода и выразил свою обиду демонстративным распоряжением о том, чтобы его не называли вице-президентом, а просто новгородским архиепископом: звание вице-президента напоминало, что он не президент… Честолюбивые замыслы новгородского архиепископа задевали, конечно, его коллег по Синоду, и больше всего — Феофана Прокоповича, бывшего его главным соперником. Столкновение их интересов было неизбежно, тем более что Ф. сам начал тяготиться своим ближайшим сотоварищем. С целью избавиться от Феофана Ф. задумал возбудить против него одно судебное дело. По-видимому, отсюда был инспирирован косвенный донос на псковского архиерея о расхищении церковного имущества архиерейским судьею — аналогичный доносу Носова на Ф. Но Ф. не рассчитал всех шансов, начиная борьбу с Прокоповичем. Своим поведением он дал столько оружия против себя в руки противников, что им не стоило особого труда погубить его, вместо того чтобы подставлять себя под его удары.
Уже случай с алмазами показывал, что Ф. не питал особого уважения к Екатерине. Со смертью Петра это неуважение стало прорываться дерзкими выходками. Впоследствии было установлено, что новгородский архиерей издевался в неприличных выражениях над плачем государыни при гробе покойного супруга. Относясь так к императрице, Ф. стал допускать очень многое. 12-го апреля 1725 г. он приехал к Дворцовому мосту, и его карету по мосту не пропустили, как не пропускали и других карет. Ф., выйдя из кареты, стал кричать на караульного с угрозой: «Я-де сам лучше светлейшего князя», — это был дерзкий намек. Затем, войдя в переднюю дворца, он кричал здесь на дежурного офицера, зачем его не пускают, говоря (по показанию офицера): «Мне-де бывал при его величестве везде свободный вход. Вы-де боитеся только палки, которая вас бьет, а наши-де палки больше тех. Шелудивые-де овцы не знают, кого не пускают». Государыне донесли об этом. Потом, 16-го апреля, когда в Синоде Ф. было объявлено распоряжение государыни отправить в Петропавловском соборе панихиду по Петре, то Ф. показалось тут что-то обидное, и он гневно жаловался на тиранство, какого дождалась церковь, что мирская власть повелевает духовной молиться, что противно слову Божию. Синодальные члены не показали сочувствия этим ламентациям и распорядились о панихиде, на которой надлежало быть всем синодальным членам, предоставив, впрочем, Ф. поступать как знает. Рассерженный Ф. отвечал: «Пойду и я и буду служить, потому что боюся, чтоб не послали в ссылку. Только услышит ли Бог такую молитву?». 20-го апреля сама государыня послала к Ф. камер-юнкера Поспелова сказать, чтобы все духовные были на панихиде. Ф. отвечал: «мы готовы», но при этом жаловался на обиду от часовых, не пропустивших его 12-го апреля во дворец, и говорил, что он и впредь боится ко дворцу ехать, как бы не обругали часовые, разве возьмут его неволею. Когда Поспелов предложил за обиду просить милости ее величества, Ф. ответил, что также было и при покойном государе, когда его не пропустили в адмиралтейство, и он не получил за это никакого удовлетворения. Разговор был передан Екатерине. 21 апреля, после панихиды, императрица поручила пригласить всех духовных к столу, Ф. на такое приглашение ответил, что ему в доме ее величества быть невозможно, так как он обесчещен, «разве-де изволит прислать нарочного, чтобы проводили». На обед он не поехал.
Весь этот инцидент с панихидой создал к Ф., конечно, неблагоприятное отношение двора. Феофан Прокопович, вместе с другими синодальными членами, не любившими зазнавшегося Ф., решили воспользоваться этим моментом, чтобы нанести новгородскому архиерею решительный удар. Феофан сделал донос, в котором припомнил разные непристойные выходки Яновского, и между прочим сообщил два очень важных факта. На святой неделе 1725 г. синодальных членов не пригласили к царскому обеду, на который были приглашены сенаторы. Обиженный и разгневанный Ф., не скрывая досады, при Феофане угрожающе стал говорить: «Будет еще трусить, мало только подождать». Феофан в доносе объяснял, что эти слова сначала показались ему страшны, но потом он стал думать, не относились ли они к каким-нибудь «неправдам и обманствам» служителей ее величества, и он успокоился. Но далее скоро он услышал от синодальных сочленов, что Ф. в их присутствии еще произносил противные слова «о непорядках и о начинаемом штате, что никто духовным не доброжелательны, все-де уклонишася вкупе; какого тут благословения Божия ждать. Воистину скоро гнев Божий спадет на Россию, и как станет междоусобие, тут-то увидят все от первих и до последних. И стал швикать и руками посечение показывать». Над Ф. собралась гроза. Феофан сделал свой донос 22-го апреля, а 25-го апреля было уже конфиденциальное совещание по поводу доноса. На совещание были приглашены граф Головкин, адмирал гр. Апраксин, граф Толстой и синодальные члены — Феофан и три архимандрита: Петр Смелич, Алексей Кондоиди и Рафаил Заборовский. Все последние подтвердили донос Феофана. Между тем Ф. допустил еще один нетактичный шаг. 25-го же апреля было освящение нового корабля; на торжество Ф. не пригласили; тогда он явился самовольно, чем все были удивлены. Через 2 дня, 27-го апреля, государыня приказала арестовать Ф. на его подворье.
Знаменательно, что падение новгородского архиерея всеми было встречено с радостью. Его синодские коллеги дали о нем такие показания, к которым, кажется, трудно что-либо прибавить. "От самого начала, — писал тверской архиепископ Феофилакт Лопатинский, — как я определен в Синод, увидел преосвященного Феодосия всегда бранящего всякого чина людей от мала даже до великого, без всякого исключения, нарицающего безумными, нехристианами, горшими турков и всяких варваров, афеистами, идолопоклонниками — российский народ. Вспоминал многажды св. митрополита Филиппа, удавленного во дни царя Ивана Васильевича, за которое-де убиение искоренил Бог царское его племя, так что по нем не осталось наследника на царство российское; а по преставлении блаж. памяти Петра Великого прибавил и то, что-де за расстрижение Варлаама Овсянникова и взятие его за караул умертвил Бог такожде Петра Великого. Доколе что не по его синодальному желанию делалося в Сенате или в ином правительстве по указу государеву, или слово было о духовном штате, он, архиепископ Феодосий, сердяся говорил: доколе будет тиранство над церковью, дотоле добра надеятися невозможно. A в церкви монархии нет и никогда не бывало. Болезнь-де государю пришла смертельная от безмерного женонеистовства и от Божиего отмщения за его посяжку на духовный и монашеский чин, который хотел истребити. Излишняя-де его охота к следованию тайных дел показует «мучительное его сердце, жаждующее крови человеческие». Архимандрит Гавриил показывал:
«По смерти б. и в. д. памяти государя говорил (Феодосий): я-де по се время всегда думал, что мне от его рук кончина жития будет». «Милосердия Божия уже не видим, — говорил Феодосий, по словам протопопа Петра, — ничто по духовному регламенту действуется; и какому христианству надеяться, все хощет быть тиранство; духовная власть весьма изнемогает, не что турецкая вера хощет быти, но и в турках того не делается; не то правится, что надлежит по св. писанию… и что из сего будет — нечего доброго ждать». A как встречена была судьба Ф. вообще в иерархических кругах, свидетельствует «объявление» о Ф. казанского митрополита Сильвестра (см. у Чистовича «Феофан Прокопович», прил. II, из дела арх. св. Синода 1731 г., № 292). «Бывый развращенный, — писал Сильвестр, — зависти и самолюбия исполненный, невский архимандрит и новгородский архиерей, яко хищный волк прокрался в овечьей коже; только себя любил, а братию весьма ненавидел; еще он же, по острожелчию своему, дненощно вымышлял, как бы брату своему пакость сотворити, а иногда иский, кого бы и поглотити». Исчисливши все «злые» деяния Ф., Сильвестр о нем заключал: «Он, злочестивец Яновский, он же шаленый козел, кому подобен, что многие соблазны пред народом бесстыдно творил и на пакость многим оскорбление чинил, и святых угодников и святейших иерархов различными хулы ругал? И по всему он подобен древним еретикам: Арию безумному и Несторию гнусному».
На следствии Ф. во многих приписываемых ему речах признался, но оправдывал себя тем, что говорил то не по злобе, а «от глупой ревности». От дерзких слов, слышанных Феофаном по адресу Екатерины, он сначала отрицался, а потом заявил, что говорил о том, что государыня будет трусить, «от глупости», «в такой силе, что ныне задабривают сенаторов, чтоб добре дела управляли, а сохрани Бог, когда в них какое несогласие к добру общему будет, тогда духовных станут задабривать, чтоб увещевали к согласию добра общего». Но Ф. плохо верили, так как факты были налицо. Из одного анонимного письма к Ф. узнали, что он говорил непристойности по адресу императрицы еще у гроба Петра. Все это делало виновность Ф. несомненной, и скоро ему произнесли обвинительный приговор. 11-го мая 1725 г. был подписан указ с объявлением Феодосиевых преступлений. Указ даже несколько преувеличивал данные следствия. Тут же было включено в вину Ф. и старое дело по доносу Носова. 12-го мая, с барабанным боем, был публично объявлен приговор, которым новгородский архиерей, вместо заслуженной смертной казни, ссылался в дальний корельский монастырь в заключение. 21-го июня Ф. был уже на месте своей ссылки. Здесь его заточили в подземную келью под церковью. Он просил себе духовника, исповедался, причастился и просил причащаться почаще в церкви, в епитрахили с поручами, как архиерей, но Тайная канцелярия того не позволила, а велено было давать ссыльному причастие лишь однажды в год, в его темнице. Но в скором времени участь узника ухудшилась. Следствие по его делу не было еще закончено в момент объявления приговора. Во-первых, послан был запрос в Москву по поводу упомянутого анонимного письма; собранные сведения подтвердили, что Ф. говорил инкриминируемые ему непристойные слова. Затем открылся еще новый факт. Оказалось, что Ф. в 1724 году у себя в епархии привел подчиненных к особой присяге на верность себе. Присяга эта была повторением присяги, указанной в Регламенте для синодальных членов, с прибавлением в конце обещания повиноваться «собственной моей правильной власти, великому господину Святейшего Правительствующего Синода вице-президенту преосвященному Феодосию» и т. д. (см. присягу в «Опис. дел и докум. архива св. Синода», т. V, № 199). Присяга на верность архиерею была делом необычным, и в ней заподозрили какие-то замыслы Ф. На конференции Сената с Синодом было решено дело о присяге представить императрице. По приказанию последней листы с присягой были отобраны и уничтожены. В связи с обоими указанными фактами 8-го сентября 1725 г. Синоду был объявлен новый указ о бывшем новгородском архиепископе. Указ предписывал: «с бывшего архиерея новгородского Феодосия за его злоковарное воровство, что, будучи в С.-Петербурге, говаривал злохулительные слова про их императорское величество и мыслил впредь чинить некоторый злой умысел на российское государство, сан с него Феодосия архиерейский и иерейский снять и быть ему простым старцем». 17-го октября это постановление было приведено в исполнение, и Ф. стал простым чернецом Федосом. «Чернеца» перевели в другую, худшую тюрьму в том же монастыре, холодную и сырую. Правда, через некоторое время сжалились над узником и дали ему лучшую темницу. Но, сраженный всем происшедшим и суровыми условиями нового существования, Ф. прожил недолго. 5-го февраля 1726 г. он умер в своем заключении. Тело его велено было сначала доставить в Петербург, но потом распорядились похоронить его по дороге в одном из монастырей — Кирилловом или Александро-Свирском. Гроб привезли в первый монастырь и здесь предали его земле.
Никто решительно, кажется, не жалел несчастного Ф. Ему выпала печальная участь — погибнуть без участия к своему несчастью: настолько своим характером он всех вооружил против себя. И вспомнив его отношения к Иову и Петру, приходится согласиться с мнением о нем таких беспристрастных лиц, как Феофилакт Лопатинский, что Ф. пожал то, что сам посеял.
Дела Гос. Архива, VI разр., №№ 91, 158. — «Русский Архив», 1864 г., вып. 2 («Подлинное дело новгор. архиеп. Феодосия»). — Дела архива св. Синода 1721—1720 гг. и «Описание дел и докум. архива св. Синода» за эти годы, тт. I—VI (по указателю). — «Полное собрание постан. и распор. по вед. правосл. испов.» за 1721—1725 гг. — Дела архива Александро-Невской лавры и вышедшие первые два тома «Описания» их. — Письма Феодосия к Петру Великому, Екатерине и др., хранящиеся в Гос. Архиве. — Журналы Верховного Тайного Совета в кабинетных бумагах Петра Великого. — «Летописи рус. литер. и древности», изд. Н. С. Тихонравовым, 1859 г., кн. 2 (письмо Иова к Феодосию). — «Записки» графа Бассевича («Русский Архив», 1865 г.). — «Дневник Берхгольца», ч. II, M., 1858 г. — «Сборник Имп. Рус. Исторического Общества», т. XV (донесения прусского посланника Мардефельда). — П. Петров, «История С.-Петербурга», 1885 г. — И. А. Чистович, «Новгородский митрополит Иов, жизнь его и переписка» («Странник», 1861 г., февраль). — В. И. Аскоченский, «Киев с его древнейшим училищем — Академией», Киев, 1856 г. — Г. В. Есипов, «Раскольничьи дела XVIII столетия». — И. А. Чистович, «Феофан Прокопович и его время», СПб., 1868 г. — И. Я. Морошкин, «Феодосий Яновский, архиепископ новгородский» («Русская Старина», 1887 г., №№ 7, 10, 11). — Г. B. Есипов, «Чернец Федос» (первонач. напеч. в «Отечественных Записках» 1862 г., № 6, а потом в сборнике «Люди старого века», 1880 г.). — «Историко-статистическое описание СПб. епархии», вып. I, СПб., 1869 г. — С. М. Соловьев, «История России», тт. XVI и XVIII. — Устрялов, «История Петра Великого», тт. IV и VI. — С. Г. Рункевич, «История русской церкви под управлением св. Синода», т. І, СПб., 1900 г. — Амвросий, «История российской иерархии», тт. II, VI. — Павлов, «Описание Александро-Невской лавры». — Е. Прилежаев, «Новгородские епархиальные школы в Петровскую эпоху» («Христианское Чтение», 1887 г., кн. № 6). — К. Я. Здравомыслов, «Иерархи Новгородской епархии». — Ф. Терновский, «Московские еретики в царствование Петра Великого» («Православное Обозрение», 1863 г., апрель). — Его же, «Стефан Яворский» («Труды Киевской духовной академии», 1864 г., т. I). — Н. Тихонравов, «Московские вольнодумцы начала XVIII в.» («Русский Вестник», 1870 г., кн. 9 и др.). — «Ссыльные XVIII в. в Архангельском крае» («Архангельские Губернские Ведомости», 1876 г., №№ 24—26). — Макарий Булгаков, «История Киевской академии». — Н. И. Соловьев, «Судьба Феодосия, архиепископа новгородского» («Русская Старина», 1901 г., январь).