Даль В. И. Рассказы В. И. Даля о временах Павла I // Русская старина, 1870. — Т. 2. — Изд. 3-е. — Спб., 1875. — С. 540—542.
1) Отец мой служил в Гатчине при вел. кн. Павле Петровиче, оставил место это по неприятностям, о коих никогда не говорил мне, но о личности вел, князя, между прочим, рассказал мне следующий случай. В Гатчине стоял один из конных полков, и вел. кн. ежедневно бывал на разводе и ученьях. Маиор Фрейганг, по какому-то недоразумению, опоздал к разводу. Вел. кн. встретил его так, что тот, просидев несколько минут перед ним молча, с опущенным палашем, на седле, вдруг свалился, как сноп, наземь. Вел. кн. требовал от врача, отца моего, ежедневно по два раза, устного донесения о положении пораженного ударом, и призвал тотчас к себе оправившегося больного. Встретив его, подав ему ласково руку и посадив его, вел. кн. спросил по-немецки:
— «Bin ich ein Mensch (человек ли я?)» и на молчание Фрейганга повторил свой вопрос, а на ответ: да, продолжал: — «Sо kann ich auch irren (тогда я могу и ошибиться)!»
И далее: «Sind Sie Mensch» (и вы человек?)--«Человек, в. и. высочество».
— Dann können sie auch verzeihen (тогда вы, конечно, умеете прощать)!" и обнял его.
2) Генерал Сапожников передал мне слышанное им лично от известного генерала Яхонтова, бывшего пажом при дворе.
Император жил летом в Гатчине, в весьма тесном дворце, стоящем полукругом на площади. Государь обедал рано и обычно садился после этого в большие кресла, прямо против растворенных на балкон дверей и отдыхал. Об эту пору вся Гатчина замирала в молчании; махальные от дворцового караула выставлялись по улицам, ведущим на площадь, езды по городу не было. В такую-то пору шел по направлению ко дворцу паж Яхонтов и, пройдя тихонько по стенке до того места, где внизу во дворце жили фрейлины, вздумал пошалить: вскочив на подстенок, он приплющил лицо к оконнице, оградившись с боков от солнца ладонями и раскланиваясь с коротко знакомыми ему девицами, начал корчить рожи, чтобы их рассмешить. Те, зная общую слабость свою, с трудом удерживаясь от хохота, стали отгонять его знаками, указывая наверх и объясняя приложением руки к наклоненной голове, что государь отдыхает. Паж или камер-паж, видно не расположен был кончить этим шалость свою, и внезапно, во все безумное горло свое, пустил сигнал: «слу-ша-ай!» Соскочив с подстенка, он тихо и быстро побежал далее, выбрался с площади на улицу, и был таков. Можно себе представить, какая тревога поднялась во дворце, когда это сумасбродное слушай, среди белого дня, раздалось под растворенным балконом отдыхавшего государя! Император вскочил и позвонил: «кто кричал слушай?» спросил он вне себя, но с видимым наружным покоем. Вошедший поспешил выскочить и бросился опрометью вниз к караульне. Второй звонок — «кто кричал слушай?» и этот адъютант или ординарец, не знаю, едва успел добежать до лестницы, как сильный звон заставил спешно войти всех бывших на лицо в передней. — «Кто кричал слушай?» Голос, коим сделан этот вопрос, был знаком всем близким: очевидно, терпение императора истощилось. У караульни шла переборка — комендант, плац-майор, дежурный по караулам, караульный капитан, весь караул у сошек--а виноватого нет, никто ничего не знает. Воротившиеся из посылки в страхи стоят в передней, глядят друг на друга, никто не знает, что делать. Еще звонок и тот же вопрос: «кто кричал слушай?» встречает опрометью кинувшихся в покои чуть не на пороге. Коменданта и весь причт его давно уже дрожь пробрала до костей; он кидается на колени перед караулом и умоляет солдат: «братцы, спасите, возьми кто-нибудь на себя, мы умилостивим после государя, не бойтесь, отстоим, он добр, сердце отляжет».
Гвардеец выходит из фронту и говорит смело: «я кричал, виноват». Чуть не на руках внесли его в государеву приемную и наперед уже, бегом, успели объявить императору, что нашли виноватого, нашли!
Услыхав слово это, государь спокойно сел опять в свои кресла и велел позвать его. Солдат вошел под весьма почетным конвоем и стал перед государем, который, поглядев на него молча долго и пристально, спросил:
— «Ты кричал слушай?»
— Я кричал, ваше императорское величество!
— «Какой у него славный голос! в унтер-офицеры его, и сто рублей за потеху».
3) В одном из ежедневных приказов по военному производству, писарь — вспомните тогдашнее время, конец прошлаго века — писарь расчеркнулся, так, что когда писал: «прапорщики ж такие-то в подпоручики», то перенес на другую строку небывалое словцо «Киж», начав его еще с прописной, размашистой буквы. Пробегая наскоро приказ этот, император принял словцо это, с прописною буквою, за коим следовали прозвания, также за прозвание одного из производимых, и написал тут же: «подпоручик Киж в поручики». На другой день, подпоручик Киж произведен был в штабс-капитаны, а на третий, подписывая приказ, государь написал против него: «в капитаны». И это сделано. Никто не успел оглянуться, ни опомниться, как Киж произведен был в полковники, с отметкой: «вызвать сейчас ко мне». Тогда только бросились по приказам, где этот Киж? он оказался в каком-то Азовском или Апшеронском полку, где-то на Дону, и фельдъегерь очертя голову поскакал за ним. Можно вообразить изумление полкового командира, до которого еще не успел дойти обычным порядком первый приказ, о производстве прапорщика Кижа, как привезен был уже с фельдъегерем последний, о производстве его в полковники, и когда; сверх сего, полковой командир не мог понять, о чем и о ком идет речь, потому что в полку его никогда никакого Кижа не было. «Есть же на свете Чиж, подумал полковник, почему бы не быть и Кижу, но только не в этом полку», "Фельдъегерь подавно ничего не мог тут объяснить и поскакал, едва перекусив, обратно.
Донесение полковника, что в полку его Кижа нет и не бывало, всполошило все высшее военное начальство и канцелярии их. Бросились следить по приказам, и наконец, бедственный первый приказ, о производстве Кижа в подпоручики, разъяснил дело. Между тем, государь уже спрашивал, не прибыл ли полковник Киж — вероятно желая с нетерпением поздравить его генералом. Решились доложить государю, что Киж умер. — «Жаль, сказал император — был хороший офицер….»
Москва, 15-го июня 1870 г.