Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. — Статьи и очерки 1898—1901 гг.
М.: Республика; СПб.: Росток, 2009.
РЕЛИГИЯ И ПОЛИТИКА[править]
О христианской политике говорят и пишут. О ней начали говорить и писать не сейчас. На Западе о ней существует огромная, вековая литература. Часть последней пересадил на нашу почву еще г. Вл. Соловьёв в «Оправдании добра». Что же разуметь под этими столь ласкающими, столь обольстительными для бедного, вечно трепещущего человека словами?!
Христианская политика — это «новое слово», говорящее, однако, более о намерениях произносящего их, чем само по себе — уму и логике слушающего. Это платье из старых слов для понятия нового или, вернее, нового оттенка в старом деле. Но не должно вина нового вливать в меха старые, потертые многовековою историей, и для нового вина лучше бы найти и меха новые, для нового дела — новые слова, хотя бы и не столь гремящие. Ведь если вспомнить, в чем проявилась в истории мира и запомнилась в его памяти «христианская политика», то и г. А. Новиков, конечно, согласится с нами, что не стоит гоняться за этим столь ласкающим сочетанием слов.
В нем, в этом сочетании слов, логика каждого, конечно, уловит «Contradictio in adjecto»[1], т. е. противоречие в самом существе дела, другими словами — противоречие, совершенно неразрешимое. В самом деле, ведь не фундамент же какой-нибудь «политики» Христос заложил на земле! Странно и сказать, будто цель воплощения Сына Божия была, между прочим, и политическая, хотя бы и отдаленно. Всякий христианин, когда вы станете перед ним развивать подобный образ мыслей, почувствует, что вы кощунствуете, и эта действительно так и будет.
Христова заповедь ясна и категорична — «отрекись от политики», и если бы г. Ал. Новиков прямо высказался: «Надо бросить политические дела и спасать душу» — мы поняли бы его и согласились бы с ним, как теперь не соглашаемся и даже просто не понимаем.
Сказано: «Воздайте кесарево кесарю, а Богово — Богу», что не значит, конечно, что кесарь может жить без Бога. Эти слова Христа принимаются обыкновенно, как некое мудрое умолчание с его стороны, оборвавшее хитрый замысел фарисеев. Но слова эти говорили о правде мира, о том, что человек создан из духа и глины. Адамова глина цивилизации — нация. Только в форме наций человечество может вести тот великий исторический диспут, который поднимает человечество все выше и выше к идеалам добра и правды.
Как есть две сферы — дух и материя, так есть и другие две сферы — религия и политика. Вполне оне не совпадают. Религия должна быть чужда политики, политика не может чуждаться религиозных начал, но все-таки область ее настолько отдельна от области чисто религиозной, что совершенно подобные действия в каждой из них имеют совершенно разную нравственную цену.
«Ударившему тебя по правой щеке подставь левую», «отнявшему у тебя одну рубашку, отдай и другую» — и то, и другое хорошо и прекрасно и требуется по христианской морали. Но какое государство, обложенное контрибуцией в пять миллиардов, осмелится отдать вместо них десять, или лишенное победителем одной провинции — прибавит ему к ней от себя еще и другую? Такой акт, бесспорно «христианский», может быть лишь совершенно нелеп и прямо чудовищен в глазах всего наличного тоже христианского мира, живущего в формах наций. Почему? Потому, конечно, что Христос заповедал к торжеству духа стремиться силами духа же, а не самоповреждением физического тела, нация же есть именно физическое тело человечества. В области христианской морали высшая заповедь «возлюби ближнего как самого себя», в области же политики всем управляет притча о незарывании талантов и национального достояния.
Замечательная вещь, что всегда, когда в истории делались попытки поставить «христианство» как непосредственный идеал «политики», получались неизменно последствия, действовавшие глубоко разлагающим образом как на «политику», так и, даже особенно, на «христианство». Появлялось что-то болезненное и деланное. Появлялось огромное внутреннее напряжение без всякого внешнего успеха. Появлялись высоко христианские слова, высоко христианские речи и принципы, под которыми струилась усиленно кровь и лилось человеческое страдание, ибо рядом с религиозными идеалами все потребности живого человека, все самые законные права его «земной» оболочки казались прахом и пылью. Судили строгие судии и карались бесправные и беззащитные грешники, осуждаемые не судьями, а «самим Евангелием» и потому не достойные никакого снисхождения. Одним из опытов такой политики была средневековая теократия римских пап, «христианнейшая» политика в действии. Тогда не было говорено никаких дурных слов и все принципы были святейшие и кротчайшие. Папство ничего само не делало: оно только посылало на дело слуг своих, королей — Филиппа Августа на собственную провинцию Лангедок, Вильгельма-Завоевателя — на англосаксов, тевтонов — на Русь, на Новгород. Даже отдельную «заблудшую овцу», предавая в руки светской власти, папство кротко оговаривалось: «Предаем его вам для наказания через посредство самого кроткого вида смерти, без пролития крови». Кровь запекалась и испекалась на кострах, но во исполнение кроткой формулы. И причина этого крылась вовсе не в личных недостатках пап, но в глубоком извращении самого дела, в глубокой ненормальности самой задачи, над которою они остановились: начать жить по небесному на земле, и небесной моралью мерять людям их дела и потребности.
Этим последним словом «потребности» мир политики и отличается от мира религии, где это слово не существует вовсе. В политике постоянно нужно взвешивать свои и чужие потребности, а христианство именно на этот вопрос о потребностях дает один всеобщий ответ — «откажись». Оно, конечно, право в своей области. Вообще сказать — если мы обратим внимание на состав Евангелия и устремление всех заповедей Христовых, мы увидим, что во все сферы жизни ими вводится пассивный идеал, как противовес активному и даже как его отрицание: на обиды — не возражай, огорчающему — не противься, просящему дай, осуждающего — не осуди. Везде во всех этих случаях есть отрицание «акции», отрицание страстного пожелания и вытекающего из него действия. Это и есть христианская «кротость», совершенно новое явление в мире, для которого поистине нужны «новые меха», ибо дряблая ветошь старого мира, в котором, однако, мы живем, прямо распарывается от этих заповедей. Только внутренний мир нашей души, т. е. начало вечное и небесное в человеке, не переедается этою терпкою моралью и под ее воздействием возрождается в «Царствие Божие». Все же остальное, решительно все земное рушится, едва пытается хотя бы в приблизительной полноте вместить этот неземной глагол.
В самом деле, с правилами небесного строительства перейдите на землю и попробуйте вы устроить финансы на молитве мытаря: «Боже, буди милостив мне грешному». Даст ли обеспечение неимущему такая столь законная в издавна христианской стране финансовая политика? Ответ, конечно, совсем не будет лестен нашему христианству. Но вот Гладстон, который был очень хорошим христианином для себя и про себя, в государственном английском казначействе действовал по Адаму Смиту и Рикардо и, никого не маня последовать вдовице, подавшей лепту, устроил превосходную систему сберегательных книжек-«марок», через которую каждая вдовица сохраняла у себя лепты на старость и болезнь. И этим тонким и умным изобретением, отнюдь не в принципах «всемирной теократии» или «священного союза», он утер слезы миллионам вдовиц, миллионам сирот и за чисто светскую, но столь благодетельную эту мысль едва ли он будет лишен на1рады на небесах. Ибо сущность заключается в добре, а не в методе, каким мы его делаем, через «лепту» ли или через хорошую финансовую политику.
Человечество на земле не имеет для себя иных выражений, как нация, и нельзя отрицать, что нация есть некий извечный образ, который решительно нельзя снять с себя человеку, не обратившись сейчас же в какую-то международную труху, в агента международных отношений, коммивояжера, биржевика и им подобные состояния, о которых никто не скажет, чтобы они были совершеннейшими на земле выражениями человеческой личности. Только нациями человечество идет к совершенствованию и установлению лучших времен на земле. Наибольший шаг к этому человечество делает в те столетия, в которые живут нации самые развитые, самые богатые, самые могущественные. Только эти эпохи дают человечеству гениев, и потому-то не только против себя, но и против человечества погрешает нация, часть своего достояния уступающая с легким сердцем. Это не значит, что надо быть неуступчивым, но значит, что уступка должна быть строго мотивирована расчетом и разумом и быть действительно лучшим и полезнейшим выходом в данном положении. Тут должен быть расчет, ибо должна быть и ответственность. Там же, где поле действия передано религии, какая же может быть ответственность? Все хорошо, ибо душеспасительно.
Действительно «новое слово» в современной политике заключается не в том, в чем готовы видеть его некоторые преувеличивающие дело идеологи, в том числе и наш почтенный оппонент, а гораздо лучше — в делающем быстрые успехи миролюбии. И это приобретение огромное. Нет прежней ожесточенности между нациями, ибо нет и прежнего неведения соседей о внутренней жизни каждого из них, нет прежнего недоверия и разобщения всех интересов в прежней степени. Народы стараются укрепить и прочнее усвоить это миролюбие международным отношениям, и эти усилия святы. Но и тогда даже, когда международная статистика достигнет всяческого совершенства, когда вперед будет можно точно высчитать, кто победит и кто будет побежден в случае решения спора оружием, — и тогда между народами, искренно христианскими, останутся лежать вопросы, в которых права указываются сознанию нации не статистикой, а внутренним ее голосом, силой заключенной в ней жизни, готовой жить и развиваться там, где другие никнут и живут существованием развалин. И перед такими вопросами статистика бессильна. Таков мир.
КОММЕНТАРИИ[править]
НВ. 1899. 17 июня. № 8369. Б.п.
- ↑ «Противоречие в определении» (лат.).