В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений в 13 томах. Том первый
Статьи и рецензии 1829—1835. Художественные произведения
Издательство Академии Наук СССР, Москва, 1953
Содержание[править]
Четыре вымысла. Соч. Николая Лутковского
Эмилий Лихтенберг. Повесть М. Лисицыной
Ледяной дом. Соч. И. И. Лажечникова
Метода всеобщего обучения Жакото
Метода Жакото, изложенная для родителей и наставников. Издал Егор Гугель
Чтения для умственного развития малолетних детей и обогащения их познаниями. Составлены Егором Гугелем
Вечера моей бабушки, или Собрание нравоучительных детских повестей
Записки г-жи Дюкре о императрице Иозефине, о ее современниках и о дворах Наварском и Мальмозонском
69. Четыре вымысла. Сочинение Николая Лутковского. Санкт-Петербург, в типографии И. Бенкена и А. Лыткина. 1834. 220. (12).
Эмилий Лихтенберг. Повесть. Соч. М. Лисициной. Издание второе без прибавлений (??!!). Москва. В типографии С. Селивановского. 1835. Две части: I — 165; II — 88. (12).1
Les beaux esprits se rencontrent[1] — говорит французская пословица: правда, истинная правда! Вот два сочинения, принадлежащие особам разного пола, написанные в разные времена (последнее издается в другой раз и без прибавлений), сколько в них общего, сходного, родного! Добрый дедушка Лафонтен (вечная ему память!) был, для обоих них, образцом и вдохновителем, и весьма естественно, что они далеко отстоят от него в литературном достоинстве, ибо когда же подражатели бывают выше своих образцов или даже равны им?
Мне как-то совестно не познакомить вас хоть сколько-нибудь с красотами этих сочинений, этими красотами, самородными и блестящими, как алмаз! Раскрываю «Четыре вымысла» и читаю: «Подобно охотнику, пробирающемуся в теснине густого леса, Алексей желал сперва раздвинуть ветви Александровых чувствований, чтоб, так сказать, посмотреть, нет ли, в самом деле, за этими ветвями — потаенного логовища змеи, лисицы или тетерева; потом предполагал он, в другой визит, продолжить свое любопытство; а в третий надеялся уже обстоятельно узнать, соперника ли для себя имеет он в Александре, или просто откровенного знакомца». Творец небесный! Раздвинуть ветви чувствований и посмотреть, нет ли за ними потаенного логовища змеи, лисицы или тетерева (уж верно глухого!); сделать целых три визита в чувствования! Ай, ай! да это новый элемент, кроме Августа Лафонтена, элемент восточный, ориентальный — а я и не заметил этого! Это, точно, как будто перевод с персидского. Раскрываю «Эмилия Лихтенберга» и читаю: « — Так по-вашему, решительно нет несчастия? — Есть, сударь! оно, по-моему, состоит в заблуждениях и пороках людей; но от нас зависит предохранить спокойствие чистой совести, с которою никогда и ни в каких обстоятельствах жизни человек не может быть несчастлив. — О! поверьте, сударыня, что много есть людей, которые были всегда игрушкой рока и которые даже против воли впадали в преступления. — Не говорите мне об них; они были игрушка страстей своих».
Каково? Но теоретический догматизм еще не главное достоинство произведения г-жи М. Лисициной: у ней факты всего убедительнее. Она хочет заставить любить добро, ее герои все добры, и зато все женятся и выходят замуж по склонности, по любви и живут богато и счастливо. И посмотрите, как верен, как несомненен приз, предлагаемый сочинительницею: когда кто-нибудь из персонажей ее романа любит глубоко, пламенно, энергически, до безумия, до исступления, и ему изменяет его любезная — вы думаете, бедняжка сходит с ума, застреливается, или просто умирает от отчаяния? Да, как бы не так! Нет — автор тотчас сводит горемыку с другою девушкою и прежде, нежели вы успеете мигнуть глазом или понюхать табаку, заставляет его влюбиться в нее, а ее влюбляет в него — и дело с концом. Правда, некоторые и добрые у него умирают, но это не от чего другого, как от старости — но ведь и то сказать, не два же им века жить! Вы не поверите, как убедительны эти истины в устах автора «Эмилия Лихтенберга», тем более, что они высказаны языком, надо сказать правду, правильным и чистым, хотя нередко и сбивающимся на подьяческий от неумеренного употребления слова «оный» во всех падежах. Но этот маленький недостаток ничего не значит, ибо с избытком выкупается прелестью рассказа, живым изображением характеров, страстей и положений. Решено! с завтрашнего же дня не шутя принимаюсь за себя: стану есть и пить умеренно, спать мало, вставать ровно в пять часов, а ложиться в десять, по утрам наслаждаться природою, плакать и трогаться при виде всего прекрасного, дарить всякого несчастного хоть слезою, если в кармане не случится ни копейки (что очень часто со мною случается), а пуще всего как можно чаще повторять нравственные правила. Да — мне больше, чем кому-нибудь другому, надо быть добрым; ибо, во-первых, я беден и живу трудом; во-вторых, одинок, что очень скучно; нет, нет! скорее быть добрым, скорее жениться на какой-нибудь прекрасной, образованной, добродетельной, влюбленной в меня, а главное, богатой девушке, зажить бароном и мечтать с милой женою о счастии при любви и под соломенною кровлею, о блаженстве и при нищете, а больше всего о выгоде быть добрым! Советую и вам, любезный читатель, последовать моему примеру, если вы бедны и не женаты!..
70. Ледяной дом, сочинение И. И. Лажечникова. Москва. В типографии Августа Семена при императорской Медико-хирургической академии, 1835. Четыре части; I — 197; II — 205; III — 198; IV — 198. (12).2
Наконец этот роман, так долго ожиданный, вышел и, верно, теперь уже распался по рукам нетерпеливых читателей. У нас так мало выходит истинно изящного, что явления, к числу коих принадлежит «Ледяной дом», должны возбуждать живейшее внимание и читающей публики и людей, взявших на себя обязанность быть органами общего суждения. Так как пределы «Молвы», а в особенности замечательность и достоинства поименованного сочинения, не позволяют нам теперь же высказать вполне наше мнение, то мы и предоставляем себе исполнить этот долг в одном из NoNo «Телескопа».3 Теперь же ограничиваемся уверением, что новое произведение И. И. Лажечникова, представляющее в поэтическом очерке одну из занимательнейших эпох нашей истории, достойно имени своего автора и вполне удовлетворит ожиданию публики.
Так как роман печатан за глазами автора, то и не удивительно, что в него вкралось много типографских ошибок, из коих некоторые очень важны, ибо дают превратный смысл некоторым местам. Кроме вычисленных при конце каждого тома, осталось несколько просмотренных, почему почтенный автор и просил нас исправить их в «Молве», что и исполняем.4 В первой части, на странице 80, строка 3, напечатано: по обширным плечам, должно читать: по обнаженным плечам; на странице 196, строке 12: даны были права, должно читать: даны были имена; в четвертой части, на странице 80, строке 6: на другой площадке, должно читать: на одной площадке; на странице 131, строке 1: на которого, должно читать: на которую.
72. Метода всеобщего обучения Жакото. Изложение основных начал методы всеобщего обучения. Москва. В университетской типографии. 1834. XII—259. (12).
Метода Жакото, изложенная для родителей и наставников. Издал Егор Гугель, инспектор классов при императорском Воспитательном доме в Гатчине. Часть первая. Чтение. Письмо. Отечественный язык. Санкт-Петербург. В типографии Конрада Вингебера. 1834. VIII—118. (8).
Чтения для умственного развития малолетних детей и обогащения их познаниями. Составлены Егором Гугелем, инспектором классов императорского Воспитательного дома в Гатчине. Второе издание, исправленное и дополненное. Продается у издателя Ивана Заикина, в книжных лавках под № 18, 28 и 31. Санкт-Петербург. В типографии Карла Крайя. 1834. XII—156. (8).5
У нас вообще слишком мало обращают внимания на книги, издаваемые по части педагогии. Что, например, было сказано в наших журналах о поименованных книгах? Одни промолчали, другие отделались общими местами, третьи посмеялись, к слову, над методою Жакото — этим всё и кончилось! Знаем, что мы сами себе изрекаем этим приговор и именно по этому самому хотим поговорить об этих книгах, которые заслуживают величайшего внимания. По так как подробное рассмотрение такого обширного предмета, какова метода Жакото, имеющая такое близкое отношение к воспитанию вообще, требует объема, превосходящего пределы «Молвы», то мы намерены высказать о нем свое мнение в особенной статье, которая будет помещена в «Телескопе».6 Принимая живейшее участие в деле первоначального, приуготовительного обучения, имея, касательно него, свой взгляд и свои понятия и пользуясь некоторою опытностию в его преподавании, мы вменяем себе в непременную обязанность изложить наше мнение как вообще о сем предмете, так и об учебных книгах, изданных в последнее время.7 Цель наша будет состоять сколько в том, чтобы высказать свое мнение, которого, в общем деле добра, никто не должен скрывать, кто думает о себе, что имеет какое-нибудь свое мнение, столько и в том, чтобы обратить внимание других на этот предмет. Посему всякое чужое мнение и всякое дельное возражение на наше собственное будет с благодарностию помещено в нашем журнале. Мы предполагаем обратить особенное внимание на один предмет, который почитается краеугольным камнем всякого образования, всякой учености и в особенности первоначального обучения — на словесность, т. е. на идею, возможность, систему в границы словесности, как науки. Теперь так много выходит книг по этой части, так много появилось систем словесности, что было бы грешно не рассмотреть этого предмета со всех сторон. Посему в «Молве» будут помещаемы только одни библиографические известия о сочинениях по части педагогии и учебных книгах, в особенности по предмету словесности, разве только с краткими и беглыми замечаниями; чтобы не повторять одного и того же и удовлетворительнее рассмотреть столь многосложный вопрос, мы однажды и навсегда, в общем взгляде, выскажем свое мнение.8
74. Вечера моей бабушки, или Собрание нравоучительных детских повестей. Перевод с французского М. и Г. Москва. В типографии М. Пономарева. 1835, 124. (16).9
Плохая детская книжка, напечатанная на обверточной бумаге и с лубочными картинками и содержащая в себе пошленькие и глупенькие сказочки.
75. Записки г-жи Дюкре о императрице Иозефине, о ее современниках и о дворах Наварском и Мальмозонском. Перевод с французского. Санкт-Петербург. В типографии Временного департамента военных поселений. 1835. Четыре части: I —300, II — 211, III — 237, IV — 217. (12).10
Несмотря на то, что «Записки г-жи Дюкре о Иозефине» получили во Франции справедливый успех и заслужили о себе отзывы многих французских литераторов, как говорит переводчик (г. Андрей де Шаплет), и чрезвычайно понравились Бурьенну, знаменитому мемуаристу, — эта книга мне очень не поправилась, и я думаю, что она не стоила перевода. Г-жа Дюкре не имеет ни дара наблюдательности, ни уменья схватывать резкие черты примеров и дел, ни таланта рассказывать. Ее повествование вертится на пустяках и мелочах; содержание его составляют пустые анекдоты и дворские сплетни. Ее взгляд на вещи самый картофельный, самый пансионский; она удивляется всем и всему начиная с г-жи Жанлис до брильянтов императрицы Жозефины; у ней все хороши, и она всех оправдывает. Ее понятия — понятия XVIII века; она добродушно признается, что «подобно всем молодым девушкам, имела преувеличенные и ложные понятия о необходимости быть влюбленною в своего мужа» и пренаивно раскаивается, что не вышла замуж за богатого и умного, но нетерпимого ею человека, который за нее сватался. Но это, скажут, дела домашние, которые не имеют никакого отношения к авторству. — Напротив, очень большое, ибо от образа взгляда много зависит достоинство сочинения. Один хохол-мужик сказал, что если бы его сделали царем, то он украл бы сто рублей да и убежал: мужик сказал глупо потому, что имел глупые понятия о вещах. Спросите калмыка, кто истинно великий человек. Кто имеет счастие быть калмыком и знает великую тайну Арчилана-Хубильгана (переселения душ), ответит он вам. Вследствие этого ответа, Наполеон и Шекспир будут исключены из числа великих людей, и глуп ли, умен ли этот ответ, но он есть результат того взгляда на вещи, который имеет калмык.
Может быть, многие подробности, находящиеся в книге г-же Дюкре, имеют свою относительную важность в глазах французов; но русским читателям от этого не легче: книга для них так же скучна и утомительна. Они увидят из нее, что Жозефина, или, по переводу г. де Шаплета, Иозефнна, оказывала многие благодеяния, любила Наполеона, своих детей, позволяла управлять собою льстецам и наушникам и в сем отношения обнаруживала удивительную слабость воли и характера; словом, увидят в Жозефине женщину, каких много, но не увидят той необыкновенной Жозефины, странная судьба которой так тесно была соединена с судьбою дива нашего времени: эта последняя Жозефина ускользнула от близорукой наблюдательности г-жи Дюкре.
Теперь о переводе. Он очень посредственен, чтобы не сказать — очень дурен, а вот и доказательства: «Нет в Париже ни одного острого слова, которое бы ему не приписывали, что доказывает способность его говорить оные. — Тяжело быть королем, не взросши для этого звания. — Я очень желала узнать этого человека, столь знаменитого своим умом и в особенности твердостью своего поведения и мнения, тогда как было столь опасно обнаруживать такое мнение, какого он держался. — Я скоро достигну времен смутов, несчастий, когда каждый более или менее был призываем играть роль или иметь мнение. Мое, как у всех женщин, основывалось совершенно на одних чувствах, а потому я буду говорить об этих роковых годах, приведших спокойствие, коим мы наслаждаемся, после стольких бурь, не как строгий порицатель или глубокомыслый политик, но как женщина, которая огорчалась бедствиями своего отечества. — Впоследствии я слышала гг. Борера, Ромберга и Бодио; но они не заставили меня забыть их старейшину в летах и в талантах». — Но довольно — эти выписки сделаны наудачу и не могут служить образцами, ибо весь перевод есть образец синтаксической какографии. Кроме до крайности сбивчивого, темного и тяжелого слога, происходящего от дурной расстановки предложений, чрезмерное изобилие сих и оных делают эту книгу несносною для чтения.
Примечания[править]
1. «Молва» 1835, ч. X, № 27—30 (ценз. разр. 14/VIII), стлб. 32—35. Подпись — см. примеч. 2414.
2. «Молва» 1835, ч. X, № 27—30 (ценз. разр. 14/VIII), стлб. 35—36, Подпись — см. примеч. 2414.
3. Обещанная статья была написана только через три с лишним года и помещена в первой книжке «Моск. наблюдателя» за 1839 год (ИАН, т. III).
4. И. И. Лажечников просил об этом Белинского в письме от 26 июня 1835 г. (см. «В. Г. Белинский и его корреспонденты». М., 1948, стр. 175).
5. «Молва» 1835. ч. X, № 27—30 (ценз. разр. 14/VI1I), стлб. 37— 39. Подпись — см. примеч. 10.
6. Белинский не написал этой «особенной статьи». Объяснялось это большой перегруженностью критика работой в период с июня по декабрь включительно 1835 г., когда Белинский замещал уехавшего за границу издателя «Телескопа» и «Молвы». См. примеч. 2203.
7. Известно, что Белинский, будучи еще учеником Пензенской гимназии, преподавал там русский язык в младших классах, где в чис-ле его учеников был Ф. И. Буслаев, оставивший воспоминания о своем юном учителе (Ф. И. Буслаев. Мои воспоминания, 1897, стр. 19 и 46—47). В Москве Белинский давал частные уроки в домах кн. Чер-касского, кн. Волконского, Кавелина и др. В своем преподавании Белинский на первый план ставил общее развитие ученика. Для достижения этой цели он применял, в качестве метода, «обыкновенный разговор». По этому поводу Белинский писал 21 июня 1837 г. своему родственнику Д. П. Иванову, занимавшемуся с его братом: «Не делай из своих уроков парада, пусть они будут походить на обыкновенные разговоры — это пуще всего, потому что ничто так не отвращает от учения, как форма. В учебных заведениях форма есть зло необходимое, но в домашнем учении нужен только порядок» (ИАН, т. XI).
8. Это обещание не было выполнено Белинским.
9. «Молва» 1835, ч. X, № 27—30 (ценз. разр. 14/VIII), стлб. 39, Подпись — см. примеч. 10.
10. «Молва» 1835, ч. X, № 27—30 (ценз. разр. 14/VIII), стлб. 39—42. Общая подпись к статьям №№ 66—75: -он-инский.
- ↑ Остроты умников повторяются (франц.). — Ред.