Рѣчь В. Д. Спасовича *).[править]
- ) Произнесена въ общемъ собранія присяжныхъ повѣренныхъ с.-петербургскаго судебнаго округа 17 апрѣля 1891 г., по случаю исполнившагося 25-тилѣтія со дня введенія въ дѣйствіе судебныхъ уставовъ 20 ноября 1864 г.
Въ рѣчи, которую мы выслушали, Константинъ Константиновичъ Арсеньевъ относился къ нашей корпоративной и профессіональной дѣятельности съ строгостью судьи, и если его приговоръ былъ для насъ благопріятенъ, то этимъ, конечно, мы вправѣ гордиться, такъ какъ это отзывъ знающаго человѣка, и, притомъ, безпристрастнаго, внѣ нашей корпораціи стоящаго. Слѣдовать за нимъ мнѣ не подобаетъ, никто изъ насъ въ нашемъ собственномъ дѣлѣ не судья; судить я не буду, а буду только понимать.
Вы знаете, что былъ въ Римѣ весьма высокочтимый національный двулицый богъ Янусъ, съ двумя лицами на одной шеѣ, обращенными въ разныя стороны. Одно лицо у него морщинистое, старое, угрюмое, — оно обращено въ прошедшее; другое — бойкое, моложавое, вперяетъ взоръ въ темное будущее и пытается его разгадать. Это на видъ чудовищное представленіе имѣетъ свою подкладку и основано на наблюденіи психологическомъ. Всѣ мы, сколько насъ есть, въ извѣстномъ отношеніи боги Янусы. Вся наша умственная жизнь сводится къ двумъ только элементамъ: либо къ воспоминаніямъ, либо къ пожеланіяхъ; мы либо роемся въ нашихъ воспоминаніяхъ и скорбимъ о понесенныхъ утратахъ, или возобновляемъ свѣжія еще страданія, тогда мы изображаемъ старый ликъ Януса; или мы неудержимо несемся въ будущее въ свѣтлыхъ упованіяхъ. Оба чувства присущи всякихъ поминкахъ, всякому ретроспективному чествованію прошедшихъ событій. Всякое подобное празднество есть побѣда эфемеридѣлюдей, маленькихъ мошекъ надъ другимъ богомъ, надъ поѣдающимъ своихъ собственныхъ дѣтенышей Сатурномъ, надъ костлявою смертью съ ея классическою косой. Несется тьма тьмущая такихъ мошекъ, ежеминутно сотни ихъ гибнутъ, другія нарождаются, но въ сложности ихъ цѣлые милліоны. Въ концѣ-концовъ, ихъ дружнымъ дѣйствіемъ всплываетъ нѣчто не умирающее, которое «пройдетъ временъ завистливую даль», нѣчто объективное, но переживаемое и перечувствованное людьми субъективно. Вся прелесть торжества заключается во взаимномъ проникновеніи другъ другомъ этихъ элементовъ субъективнаго и объективнаго, личнаго съ безличнымъ. Настоящая минута есть необычайно счастливое и своебразное сочетаніе обоихъ этихъ элементовъ, — сочетаніе въ своемъ родъ единственное и которое никогда болѣе не повторится. Наше празднество насыщено въ наивысшей степени личными элементами. Что такое двадцать пять лѣтъ съ точки зрѣнія вѣчности? — одинъ почти неуловимый мигъ. Многіе изъ насъ захватываютъ своими воспоминаніями оба его конца; онъ малый камешекъ въ сравненіи съ такими Монбланами, какъ, напримѣръ, тысячелѣтіе государства, которое было отпраздновано въ тотъ самый годъ — 1862, въ которомъ опубликованы 29 октября основныя положенія преобразованія по судебной части, или тысячелѣтіе крещенія Руси въ 988 г. въ христіанскую вѣру, которая сама уже считала много вѣковъ существованія. Ни патріотизмъ, ни самое пламенное христіанство не могли заставить насъ особенно волноваться въ эти два чествованія, отпразднованы они были чинно, казенно, оффиціально, безъ сердечнаго увлеченія, потому что, несмотря ни на какія натуги воображенія, нельзя было отождествиться мыслью съ тѣни тремя братьями варягами, которые пришли изъ-за моря княжить, или съ тѣми, если не звѣроподными, то весьма примитивными братьями славянами, которые погружались въ Днѣпръ, между тѣмъ какъ надъ ними греческіе священники читали свои молитвы. Скажу больше: мы оставались хладнокровно-равнодушны даже и къ такимъ моментамъ, какъ 29 сентября 1862 г. — число изданія основныхъ положеній по судебной части, или 20 ноября 1864 г. — число изданія судебныхъ уставовъ, потому что оба момента имѣли видъ бездушно-отвлеченный, они не изображаютъ еще жизни самой, въ нихъ нѣтъ еще крови ни одной крапинки, они похожи на два первые свистка на собирающемся отчалить пароходѣ, на которомъ экипажъ и пассажиры только тогда пришли въ движеніе, когда по третьему свистку пароходъ снялся съ мѣста, а этотъ третій свистокъ раздался для насъ только 17 апрѣля 1866 года. Въ этотъ памятный день собраны были чины будущаго судебнаго вѣдомства, еще не присягавшіе, присяжные повѣренные, тоже не присягавшіе и не имѣющіе своего совѣта, — вся, такъ сказать, завербованная, но еще на дѣйствительной службѣ не состоящая прислуга судебныхъ уставовъ. И дана была имъ въ руки грамота съ приказаніемъ: по сей грамотѣ ходите. И даны имъ были книжки уставовъ и внушено: храните, блюдите и исполняйте, старайтесь, чтобы они были чистыя, цѣлыя, незамаранныя, — за нихъ вы душою своей отвѣчаете. И всѣ мы, дружно дѣйствуя, взяли этого ребенка на руки, мы были его няньками и пестунами, мы носили эти уставы подъ мышкою днемъ, клали ихъ подъ подушку ночью, жалѣли, когда вѣтеръ уносилъ нѣкоторые листья или когда вшиваемы были новые, — однимъ словомъ, мы къ нимъ относились какъ къ живому существу, съ которымъ мы срослись и породнились. Есть у одного поэта первой половины XIX вѣка образъ человѣка, который взялъ камешекъ, когда былъ ребенкомъ, и положилъ его за пазуху, носился съ нимъ весь вѣкъ и старцемъ умеръ, на него склонясь. «Послушай, — говоритъ поэтъ, — если тогда слезъ не прольетъ и самый камень, возьми его и безъ суда повергни прямо въ адскій пламень» (Мицкевичъ въ переводѣ Бенедиктова).
Ребенокъ уже не грудной, онъ выросъ и ходить началъ безъ помочей, а намъ безпрестанно вспоминается, какъ онъ лежалъ въ пеленкахъ въ кроваткѣ, какъ мы на ципочкахъ вокругъ него ходили, его ко сну убаюкивали, какъ мы его воспитывали. И вспоминается каждому изъ насъ каждое слово, произнесенное на судѣ и затѣмъ съ точностью печатаемое въ отчетахъ о засѣданіяхъ до словъ пристава включительно: «потрудитесь встать, — судъ идетъ!» И вспоминается и каждая напутственная рѣчь предсѣдателя присяжнымъ, и гробовое молчаніе, исполненное трепетнаго ожиданія, когда присяжные выносили вердиктъ, и та сила великая, которую ощущалъ каждый, когда, произнося обвинительную и защитительную рѣчь, зналъ, что какъ на струнахъ, такъ онъ играетъ на сердцахъ слушателей. И вдругъ этотъ замечтавшійся о быломъ, — разумѣется, одинъ изъ старыхъ, вамъ все равно, кто онъ, положимъ я или другой, — поднесъ руки къ головѣ и ощутилъ плѣшь на этой головѣ или жесткіе, полинявшіе остатки сѣдыхъ волосъ, взглянулъ на себя въ зеркало и увидѣлъ, что все лицо его въ морщинахъ, оглянулся кругомъ, и тѣхъ, съ которыми онъ жилъ, уже нѣтъ, а все люди новые, точно онъ проспалъ цѣлый вѣкъ. Мало того, онъ озирается и видитъ, что стоитъ среди обширнаго кладбища, вездѣ могилы, между которыми прохаживаются призраки и тѣни усопшихъ незабвенныхъ товарищей. Дорогой Александръ Ивановичъ Языковъ, душа человѣкъ, который тогда былъ въ ударѣ до глубины души, тронулъ каждаго своимъ огненнымъ словомъ! Вотъ и другой Александръ Ивановичъ, глубокомысленный философъ, позитивистъ Стронинъ, котораго малочитаемыя книги настоящій богатый кладъ оригинальнѣйшихъ мыслей для будущихъ поколѣній! Викторъ Павловичъ Гаевскій, на которомъ лежитъ отпечатокъ еще пушкинской эпохи, Филиппъ Ординъ, Степанъ Бѣлецкій и вы, мои ближайшіе, которые были для меня точно родные братья, Юлій Рехневскій и Францъ Дыновскій! Изъ 615 именъ, занесенныхъ въ нашъ адвокатскій списокъ, одна четверть уже не находится въ живыхъ, изъ другой четверти, къ которой отношу тѣхъ, которые насъ учили, не всѣ насъ совсѣмъ оставили. Спасибо вамъ, что вы о насъ помните, дорогой Константенъ Константиновичъ Арсеньевъ! Изъ книжки, нарочито и кстати оттиснутой къ настоящему дню однимъ изъ нашихъ ветерановъ по адвокатурѣ, Константиномъ Ѳедоровичемъ Хартулари: Итоги прошлаго, я беру списокъ нашъ 1866 г. изъ 27 человѣкъ, изъ котораго остались въ живыхъ только 7 человѣкъ. Нѣкоторыхъ, кажется, совсѣмъ здѣсь нѣтъ (П. А. Андреевъ, П. П. Лычинъ, Вл. В. Самарскій-Быховецъ), одинъ — Густавъ Густановичъ Правдъ намъ предсѣдательствуетъ. Я васъ и не окликаю, постоянные и безцѣнные наши представители, столбы нашего адвокатскаго православія, Дмитрій Васильевичъ Стасовъ и Александръ Николаевичъ Турчаниновъ, бывшіе моими иниціаторами, такъ какъ вы меня приняли въ эту среду въ первомъ же засѣданіи вновь возникшаго совѣта. Подадимъ себѣ руки, вспомнимъ о славныхъ прошлыхъ годахъ и поплачемъ такъ, какъ плакать не будутъ наши преемники, которые доживутъ до другого 25-тмѣтія, до 1916 года. Я не имѣю въ виду качественнаго различія временъ: прошлаго и настоящаго; я думаю, что мы живемъ въ плохое время и что въ 1916 г. оно будетъ лучше, но я скорблю о томъ, что никогда не можетъ возвратиться, не возвратится поэзія прошлаго, свѣжесть ощущеній, восторгъ, который мы испытывали, когда къ намъ явилась, точно Афродита изъ пѣны морской, другая богиня, нагая, бѣломраморная и не стыдящаяся своей наготы — гласность, когда судъ стали творить почти что на площади и когда мы стали произносить свободныя, смѣлыя рѣчи, смѣлѣе тѣхъ, которыя печатались въ сдѣлавшейся между тѣмъ безцензурною печати.
Но, господа товарищи, я сказалъ, что у Януса два лица, а мы до сихъ поръ изображали одно, то морщинистое и старое, которое обращено въ пустоту. Если бы мы ограничились только тѣмъ, что поминать да плакать, то не зачѣмъ и сходиться и засѣдать соборне. Конечно, многіе изъ насъ готовы были сказать о себѣ вмѣстѣ съ Пушкинымъ: «Мой пугъ унылъ. Сулитъ мнѣ трудъ и горе — грядущаго волнуемое море», но не забудьте, что у самого Пушкина вслѣдъ за этими стихами идутъ два другіе, вполнѣ соотвѣтствующіе его упругой и бойкой натурѣ: «Но не хочу я, други, умирать, — я жить хочу, чтобъ мыслить и страдать». Сама борьба со своими страданіями есть удовольствіе, есть своего рода счастіе, иногда единственное достижимое счастіе, которое приходится на долю человѣку. Спѣшу оговориться, чтобы меня не заподозрили въ парадоксальности, въ отождествленіи страданія съ счастіемъ. Культура есть та спокойная пристань, къ которой всѣ общества стремятся. Она есть состояніе наиболѣе упроченныхъ порядковъ и убѣжденій и наиболѣе умѣрившихся и охлажденныхъ страстей, des convictions fortes et des passions mortes, какъ ее охарактеризовалъ недавно одинъ изъ талантливыхъ современныхъ публицистовъ.
Когда бы мы до этой пристани дошли, то, можетъ быть, намъ было бы не по насъ, — до того тамъ все однообразно непокойно. Культура есть состояніе, при которомъ съ наименьшимъ волевымъ усиліемъ производится наибольшее количество положительнаго добра. Разъ мы знаемъ, что нашъ корабль идетъ, хотя и медленно, по этому направленію, намъ больше ничего не нужно, мы довольны и счастливы, — все обстоитъ благополучно. Но бываютъ эпохи, когда мы теряемъ компасъ и идемъ наугадъ, не зная, куда, когда работаемъ не на прибыль, а на убыль, тогда и есть заслуга стоять при знамени, крѣпиться и дѣйствовать, какъ подобаетъ дѣйствовать экипажу во время шторма, пока не грянулъ громъ, не растрескаль мачту, пока корабль не наскочилъ на рифъ и отъ течи не погружается въ волны. Нѣтъ повода малодушно при всякой неудачѣ унывать. Оглянемся кругомъ и посмотримъ, есть ли основаніе поддаваться такому унынію.
Прежде всего, если обратимъ вниманіе на мѣсто, которое мы занимаемъ въ міровомъ пространствѣ, то оно не уменьшилось въ эти 25 лѣтъ, а его прибыло, — мы имѣемъ двѣ комнаты, вмѣсто одной, и этотъ корридоръ, и разныя помѣщенія для консультацій въ разныхъ установленіяхъ Петербурга, — однимъ словомъ, мы, хотя медленно, распространяемся. Есть у насъ совѣтъ, состоявшій первоначально изъ 7, теперь изъ 12 человѣкъ, простиравшій свою дѣятельность на три сначала, а теперь на семь губерній, — совѣтъ, къ сожалѣнію, слишкомъ рѣдко обновляющійся въ своемъ составѣ, но не обновляется онъ только потому, что все однихъ и тѣхъ же людей переизбираете, что вы дѣлаете, вѣроятно, по пословицѣ: «отъ добра добра не ищутъ». Наша корпорація всегда была пестрая, была похожа на козацкую вольницу или комъ изъ людей всякихъ вѣроисповѣданій и національностей; несмотря на эту пестроту, междоусобной розни у насъ никогда не было и, дастъ Богъ, не будетъ. Мы, корпорація, довольно усердны по отношенію къ нашему общему долгу, и не было примѣра, чтобы выборы у насъ могли не состояться за недостаткомъ комплекта въ собраніи. Систематическое преслѣдованіе, которому мы нѣкогда въ теченіе цѣлыхъ лѣтъ подвергались со стороны печати, прекратилось. Наши отношенія къ магистратурѣ стали нѣсколько холоднѣе, нежели въ былыя времена, но, съ одной стороны, слѣдуетъ признать, что члены судебнаго вѣдомства значительно обособились, причемъ цѣлая организація немного распарывается по швамъ, особо судьи, особо прокуроры и адвокаты, съ другой; стороны, что лучшіе представители судебнаго вѣдомства намъ благопріятствуютъ и сочувствуютъ. Наши сомнѣнія и печали не корпоративныя, а обще-гражданскія; они проистекаютъ изъ иного источника. Мы скорбимъ о томъ, что насталъ иной вѣкъ, который Пушкинъ назвалъ бы «жестокимъ», что зачерствѣли сердца, что поубавилось чувства любви между людьми, что меньше стало христіанскаго духа и гуманности, а на первый планъ выдвинулась безсердечная и неумолимая борьба за существованіе. Пока мы страдаемъ отъ общественной болѣзни, бѣда не велика; общество съ болѣзнью справится, мы ему поможемъ, оно намъ поможетъ. Пока мы не извѣрились въ вѣковѣчные идеалы, въ добро, красоту и человѣчность, пока мы соединены въ одно, этимъ цементомъ держимся въ кускѣ, пока живемъ по-братски, — будущность еще наша и мы передадимъ нашъ свѣточъ нашимъ преемникамъ. Посреди насъ есть, навѣрное, и такіе, которые доживутъ до 1916 г., до 50-тилѣтія судебныхъ уставовъ. Надѣюсь, что они; тогда насъ помянутъ добрымъ словомъ и закрѣпятъ непрерывающійся" союзъ убѣжденій и сердецъ, безъ котораго никакое полезное общеніе людей немыслимо.