И. И. Давыдов
[править]Речь о занятиях общества любителей Российской словесности1
[править]Русские эстетические трактаты первой трети XIX в.
В 2-х т. Т. 2
М., «Искусство», 1974
Общество Любителей Российской Словесности, в сей день заключающее годичные труды Торжественным Собранием, с живейшею признательностию срешает достопочтеннейших посетителей и посетительниц, удостоивающих оное своим благосклонным вниманием. Сокровища наук и творения искусств равно принадлежат всем странам; но произведения Словесности составляют достояние одного какого-либо народа. Так произведения и исследования Словесности Российской ожидают воззрения и одобрения россиян. В лице Вашем созерцая покровителей отечественного просвещения, мы, с полною уверенностию в Вашем участии, повергаем на суд Ваш свои занятия.
В продолжение восьмнадцатилетнего бытия, Общество, составившееся из Любителей отечественной Словесности и знаменитых покровителей оной, быв ободряемо Высочайшим благоволением в Бозе почивающего Государя Императора Александра I, достойно совершило свое назначение. Оно напечатало 27 частей сочинений в стихах и прозе и издало в 4-х частях Речи покойных Русских Профессоров Московского Университета, и Руководство к теории Изящных искуств. Сверх того предположено издание Русского производного словаря и словаря простонародных речений. Кроме сих бескорыстных трудов, Общество, желая содействовать зависящими от него способами успехам Русской Словесности, руководствует в занятиях оною одного из сотрудников своих, содержимого процентами с капитала, положенного Членами на сей предмет в Сохранную Казну. Труды Общества представляют памятник Русских ученых, сооруженный истинною любовью к Словесности. Члены-писатели не щадили времени для нашего поучения и удовольствия, не пощадим и мы нескольких минут на почтительное воспоминание их произведений.
Сочинения Общества относятся к Словесности вообще, Словесности Русской и никоторая из них могут служить образцами в стихах и прозе. К сочинениям первого рода принадлежат красноречивые рассуждения: Мерзлякова, Батюшкова, Воейкова, Новикова; в образец прозаического слога, можем указать на Речи, произнесенные но разным случаям в Обществе, первым Председателем оного, ныне Почетным Членом, которому Общество обязано единодушною своей деятельностью, и на Похвальные Слова Мерзлякова. Большую часть прозы составляют сочинения, касающиеся Русской Словесности но части Грамматики, Истории. Словесности и Критики. По предметам первой части представляется замечательнейшее рассуждение Болдырева о Русских глаголах. За сим обращают внимание весьма важные исследования Кошанского, Калайдовича, Саларева. История Словесности Славянской и Российской ознаменована изысканиями известных писателей наших, Мерзлякова и Каченовского. Рассуждение первого о Российской Словесности в нынешнем ее состоянии и Рассуждения второго о Славянском и в особенности церковном языке и об успехах Российского витийства в первой половине истекшего столетия, всегда будут источниками для истории отечественной Словесности и образцами сочинений сего рода. Сюда же относятся ученые, археологические исследования: Востокова, Свиньина, Снегирева, К. Калайдовича, Глаголева и Макарова. По части Критики, между трудами Членов Общества, мы не престанем перечитывать поучительные Рассуждения: Цветаева о Критике, Каченовского о Похвальных словах Ломоносова, Разборы Мерзлякова и М. Гаврилова, Победоносцева рассуждение о заслугах Хераскова в отечественной Словесности. Дабы не употребить во зло внимания достопочтеннейшего собрания исчислением слишком многих изящных стихотворений по родам: Лирическому, Эпическому и Драматическому, я только наименую сочинителей, знакомых каждому любителю Российской Словесности. В Трудах Общества мы с наслаждением повторяем стихотворения: Нелединского-Мелецкого, кн. Долгорукого, Капниста, Батюшкова, Жуковского, Крылова, Гнедича, Писаревых, Мерзлякова, К. Вяземскаго, Воейкова, В. Пушкина, Кокошкина, Д. Давыдова, Загоскина, Филимонова, В. Измайлова, Шатрова, Новикова, М. Дмитриева, Аксакова, Ф. Глинки, Нечаева, Раича, Иванчина-Писарева, Волкова, Гр. Хвостова, Кн. Шаликова, Степанова, Шевырева, Остолопова.
Таковы подвиги, совершенные доселе Членами Общества, соответствующие назначению оного, именно распространению сведений о правилах и образцах Словесности и доставлению образцовых сочинений в стихах и прозе на Российском языке. Благодарные соотечественники не престанут читать сии поучительные писания. Сильные чувствования общего блага, одушевлявшие Членов Общества и составляющие главное достоинство и превосходство Красноречия и Поэзии, несомненно возбудил других к продолжению начатого и совершению предположенного.
Что же в настоящем времени предстоит для занятий наших? Мм. Гг.! Говорить о сем — значит говорить о требованиях нашего времени или о собственных мыслях, желаниях, чувствованиях. Если мы беспристрастно рассмотрим нынешнее состояние словесности, то найдем, что она вместе с науками получила некоторые изменения, ибо осьмнадцать лет произвели в ней столь много разности, что литературный образ мыслей, существовавший (при основании Общества, не согласен с образом мыслей, ныне господствующим. При нынешней деятельности умственной осьмнадцать лет бытия народов более осьмнадцати десятков лет прежних. Умалчивая о необыкновенных событиях политических в сем пространстве времени, упомяну о некоторых разительных изменениях в отношении ученом. Тогда мы не имели отечественной истории, учились ей по иностранным (книгам; ныне мы гордимся своим палладиумом[1], произведением бессмертного дееписателя, и еще сей палладиум не поколебал в юном таланте намерения выйти на то же поприще истории. Тогда мы даже повести читали переводные; ныне приобретаем в «Юрии Милославском» первый исторический отечественный роман. Тогда у нас не слышно было прений о классицизме и романтизме, мы не дерзали мыслить, чтобы «Илиаде» и «Энеиде» могли быть противопоставлены произведения нового нравственного мира; ныне с таким же тщанием изучаем Байрона и Гёте, как прежде изучали Гомера и Вергилия. Тогда критерии и категории упоминались только в аудиториях; ныне о успехах любомудрия читаем в периодических изданиях. Но что говорю я? В продолжение осьмнадцати лет к знаменитым именам поэтов наших: Державина, Дмитриева, Крылова и Жуковского присоединил свое творец «Полтавы». Тогда и многие из нас, имеющих счастье заседать в сем Обществе, были еще в цвете юности, хранимые в храме «муз; ныне убеляемся сединами на разных путях жизни. Ужели при всех таковых изменениях остаемся мы с теми же мыслями, желаниями, чувствованиями? Ныне многие сомневаются, чтобы Платонов „Федон“, поведающий о бессмертии души, Демосфеновы филиппики, страсть целого народа, Цицероновы громы против Верреса и Каталины, Гомерова „Илиада“, Пиндаровы песнопения, — чтобы все сие было только витийственное слово или нарядная одежда, как прежде большею частью полагали. Ныне перестают думать, чтобы тот обитатель земли, который носит на себе образ и подобие божества, который наименовал всю видимую природу, который сам есть малый мир, был простой подражатель природы. Прежде обнаруживалось направление классицизма, пред сим у нас господствовавшее, стремление духа нашего к видимой природе, <к ее живописанию, невольное подчинение духовного существа вещественному владычеству. На основании таковых понятий о словесности составлялись и образцы, большею частью не выходившие из круга, радиусом Аристотеля начертанного. Ныне совершенно иное направление получила словесность, направление романтизма. Мы принимаем ее в таком же отношении к народу, в каком слово к человеку: это изображение мышления народа, внутренней его жизни, а не нарядная одежда. Избранные смертные, даром витийства или поэзии наделенные, суть представители народного просвещения, а не подражатели видимым предметам.
Важность сего мнения, Мм. Гг., заставляет меня подтвердить оное некоторыми указаниями. Все явления в человечестве и в словесности суть действия двойственного в нас существа — духовного и вещественного, посему все помыслы души нашей непременно должны быть выражены в образах вещественных. Но следует ли из этого, что сии помыслы суть списки с видимой природы или что изящные произведения походят на слепки из разных предметов, нас окружающих? Минерва, рождающаяся из головы Зевса вся вооруженная, есть эмблема произведений нашего духа. Творения, носящие на себе знамение бессмертной души и выраженные способами из природы заимствованными, принадлежат изящным искусствам. Подражание звукам, какие слышим, и очертаниям, какие видим в природе, не составят музыки и живописи; но Гайднова мысль сотворения мира, звуками выраженная, или Рафаэлева Мадонна, в образе смертного представленная, суть изящные произведения2. Так и созерцания духа или идеалы, выраженные словом, суть образцы изящной словесности. Дух наш, созерцающий человечество и мир физический, не довольствуется ни явлениями, ни действиями человека; стремясь к совершенству, он творит и свою природу и свое человечество. Сей мир, населенный иными существами, творениями духа, есть мир эстетический. И сии-то произведения в наше время почитаются не предметами удовольствия, но потребностями души, ибо одни ее произведения, творения истины, доблести и изящества, могут быть названы постоянными, прочными, прямо полезными. В сих понятиях о словесности господствует уже иная мысль, подчиняющая вещественное духовному, — мысль, которая существу, одаренному бессмертною душою и волей, возвращает божественные его права, — не подражать бренным существам, а творить, или выражать бессмертные идеалы в изящных искусствах. Отсюда происходит иное направление в словесности, стремление к развитию начала духовного, не от произвола того или другого писателя зависящее, но от требований настоящего времени и состояния наук.
Таковы изменения литературных понятий в нашей словесности в продолжение бытия сего Общества. С сим изменением понятий открывается и новое поприще для занятий почтеннейших членов. При всем превосходстве для своего времени прежних правил словесности мы чувствуем потребность в новых исследованиях законов ее, которые представили бы мир эстетический со всеми его произведениями как нечто целое, единое.
На общих законах словесности можно будет основать и критику отечественных произведений. Быть справедливым и отдавать каждому должное не значит порицать все, или все превозносишь похвалами. К счастию, еще не было у нас столь несправедливой Критики, которая безотчетно порицала бы все произведения Словесности нашей; но к сожалению, есть разборы весьма многих сочинений, написанные в роде панегириков. Без критического рассмотрения отечественных произведений не будет у нас и истории словесности, ибо те обозрения письменности нашей, в коих уверяют нас, что мы издревле были образованнее афинян, принадлежат к тем сказаниям, которыми обыкновенно убаюкивают лень и негу. Напротив, пусть дееписатель отечественной словесности со светильником здравой критики раскроет пред нами достояние наше в настоящем виде, пусть покажет, что в словесности явственно обозначается степень народной образованности. В ином периоде времени, может быть, он должен безмолвствовать или вместо поприща писателей откроет бесплодную степь, но это не оскорбит народной гордости: счастливейшие для наук времена и некоторые таланты искупят сие бесплодие. Те, кои в Ломоносове показали заимствованное из иностранных писателей, гораздо более прославили бессмертного мужа, нежели робкие воскурители фимиама похвал. Указание достопочтейнейшего сочинителя „Рассуждения о старом и новом русском слоге“[2] на некоторые погрешности любимого прозаика нашего — мысль, что от сего таланта должно было требовать совершенства, — мы почитаем драгоценностью. Так и тот, кто первый у нас вразумил художников, что предметы для искусств можно почерпать из отечественной истории, а не из одной мифологии и истории греков и римлян, — сей писатель оказал самим искусствам незабвенную услугу.
За сим должен я упомянуть об исследованиях их, собственно языка касающихся, составляющих весьма важный предмет в кругу человеческих познаний, хотя и не возбуждающих любопытства наравне с другими рассуждениями о природе и человеке. Все мы с детства выучиваемся говоришь на своем языке, без особенных усилий и трудов: от того равнодушны к способности говоришь и писать на своем языке, почитая ее делом обыкновенным. Но если приведем себе на мысль, что язык есть душа общества и сливается с любовью к Отечеству; если представим себе, что без него вселенная была бы пустынею, обитаемою, существами немыми — без него мысли одного человека не передавались бы другому., народ не сообщаясь бы с другим народом, и. один век не подавал бы дружественно своих приобретений другим векам — если сообразим все же: то убедимся в важности языка и в необходимости его изысканий. Исследования сего рода, счастливо некоторыми Сочленами начатые, остается нам продолжать, озаряя светом любомудрия. Недостаток слов в языке обнаруживает недостаток понятий.; откровенно сознаемся, вопреки глашатаям совершенства языка нашего, что до многим предметам Наук мы не в состоянии передашь иностранных писателей» в особенности не имея слов, необходимых для оттенков выражений, относящихся к нравственному миру. Изучая многие иностранные языки, мы не редко недоумеваем в точности русских выражений, нами употребляемых. Определить законы языка, обогатить оный родными словами по разным отраслям знаний, начать говоришь и писать собственно по-русски — это принадлежит вожделенному периоду языка нашего, ускорение которого отчасти может зависеть от единодушных трудов Общества.
Напоследок представляется обязанность Членов — доставишь образцы. Не знаем, исполним ли столь многотрудную обязанность; по крайней мире сие условие занятий будет утешительным нашим желанием.
Вот, что впереди ожидает любителей отечественной словесности. С усладительными надеждами в будущем мы потщимся по возможности быть полезными успехам родного языка и словесности. Для сего потребно одно сильное желание; в сильных чувствованиях содержится первое и последнее условие всякого успеха. Где дышат благом общества, там частные выгоды не возмущают спокойствия души, там счастие и слава отечества есть мысль единая и первая. Каждый, говорит Лонгин, может заниматься всеми искусствами и науками, кроме и поэзии и красноречия; это занятие души возвышенной и благороднейшей. Где же можно более ожидать успехов в красноречии, имеющем влияние на образование народа, как не среди мужей, одушевленных пламенным желанием содействовать благу Отечества, под назиданием единодушно избранного Членами Председателя, писателя и покровителя наук? Счастливы те, коим Провидение назначило разливать свет истины, возбуждать любовь к добродетели, вести род человеческий к совершенству! И доселе, среди развалив знаменитых государств возвышается храм Писателей, украшенной зеленеющими лаврами. И доселе ни от, ни меч, ни время, ни самая зависть не дерзают до него коснуться. Все народы воспевают их славу; во всех странах приносят жертвы любителям слова.
Сего преуспеяния, М. Г., в отечественной Словесности требует слава народа, блаженствующего под Скипетром Мудрого Самодержца, в объятиях благодатного мира. Монарх наш в Царственной награде и высоком благоволении к Российскому Дееписателю явил беспримерные щедроты наукам и искусствам. Великая душа Его благотворит отечественным дарованиям, полезным трудам и славным подвигам. Под Его благотворным Скипетром настанет то время, когда в благословенную Небом Россию будут стекаться со всех сторон иноплеменные, как некогда стекались в отечество Омара, Демосфена, Платона, Архимеда, Фидия, Апеллеса. С благородною, народною гордостью скажет тогда Россиянин: я родился в стране обширнейшей; я исповедую Веру народа могущественнейшего; я говорю языком, на коем начертаны законы премудрые и на коем науки передают потомству свои сокровища. Тогда Россия, общая матерь наша, увенчанная лаврами побед, превзойдет все Державы успехами в науках и искуствах. Возрадуются блаженные, в Бозе почивающие души Преобразителей России, Петра, Елисаветы, Екатерины, Александра, себя обретая в Великом Преемнике, Отце Отечества.
ПРИМЕЧАНИЯ
[править]Иван Иванович Давыдов (1794—1863) окончил Московский университет (1812), по защите диссертации получил степень доктора (1815) и с 1822 года был профессором Московского университета. В 1847—1858 годах состоял директором Петербургского главного педагогического института. С 1841 года он стал академиком.
В свои молодые годы И. И. Давыдов являл собой редкий пример эклектика и эпигона. Ни одна из его работ, обеспечивших ему университетскую карьеру, не была самостоятельным трудом даже в самом отдаленном смысле слова. Эти работы — подчас компиляции, а то и просто переводы отрывков из одной или нескольких работ иностранных авторов. Таков его «Опыт руководства к истории философии», М., 1820 (до этого по частям печатался в журнале «Вестник Европы»), в котором Давыдов следовал известному курсу Дежерандо. Та же печать компилятивности и эклектизма лежит и на следующей его работе — «Начальные основания логики…», М., 1821 (также первоначально но частям печаталась в «Вестнике Европы»), где он ухитряется соединить, как он сам сообщал, идеи сенсуалистов, Локка и Кондильяка, Кизеветтера и объективного идеалиста Шеллинга! С формальной стороны этот противоестественный симбиоз оказался возможным потому, что, выдержав основной состав руководства в сенсуалистическом плане, он, соответственно возникавшей тогда моде, буквально пристегнул к этому основному составу шеллингианские введение и заключение. Это свое восприятие моды на немецкую философию Давыдов закрепил в «Афоризмах из нравственного любомудрия» («Вестник Европы», 1822, № 11—12) и во «Вступительной речи о возможности философии как науки» (М., 1826), столь же эклектических и сбивчивых, являвшихся ренегатством по отношению к сенсуалистической позиции ранних работ во имя немецкого идеализма, к русским сторонникам которого — Велланскому, Павлову, Галичу — он присоединялся. Впрочем, к 40-м годам, когда немецкая философия официально считалась опасной и на нее ориентировалась передовая русская мысль, Давыдов совершил новый поворот и новое ренегатство в своей ретроградной речи «Возможна ли у нас германская философия» («Москвитянин», 1841, ч. II, № 4), дав с позиций идеологии официальной народности отрицательный ответ на поставленный вопрос. Однако в 20-е годы Давыдов оказал влияние на формирование романтической эстетики в России, а затем и на ее эволюцию. Выступления Давыдова были высоко оценены юным Одоевским («Вестник Европы», 1823, № 5, стр. 69; «Мнемозина» 1824, ч. III, стр. 180, прим.; «Мнемозина», 1825, ч. IV, стр. 161 и прим.), что уже само по себе показывает их значение для формирования молодого поколения русских романтиков — «любомудров», независимо от того, что эта оценка была — по тогдашней неопытности и недостаточности знаний «любомудров», — что называется, сильно «завышенной». Одоевскому было тогда всего девятнадцать-двадцать лет, и он еще не приступал к самостоятельному изучению немецкой философии и эстетики.
В последующем, все более и более переходя на позиции официальной народности и объединившись с идеологами типа «зрелого» С. П. Шевырева, Давыдов все более и более сосредоточивался на филологии, литературоведении и эстетике, но эти его работы выходят за хронологические пределы, в которых мы ведем наше изучение.
Исключением в этой серии эклектических и компилятивных работ 20-х годов является как раз печатаемая нами речь Давыдова. Он идет в стан Уварова, он льстит Шишкову, он уже ординарный профессор, но он еще не утратил способности видеть действительные тенденции и задачи эстетики и литературной критики. Речь эта не носит и обычного для сочинений Давыдова компилятивного характера — Давыдов, правда, вращается в кругу известных и ставших уже популярными идей, но он вполне овладел ими и применяет их к решению животрепещущих задач отечественной эстетики и литературной критики.
1 Речь о занятиях Общества любителей российской словесности в торжественном собрании оного, 1829 декабря 23, произнесенная временным председателем, ординарным профессором И. И. Давыдовым. Печатается по тексту, опубликованному в «Московском телеграфе», 1830, № 1, стр. 3—17.
2 Из этого высказывания И. Давыдова видно, что и он, подобно В. Одоевскому и многим другим эстетикам, существенно упрощал принципы классицистической эстетики, понимая главный из них — принцип «подражания» — как простое копирование объектов, изображаемых в искусстве.