Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 3. Религия свободного человека (1909—1913) / Сост., коммент. С. В. Черткова. М., 2014.
Пока «шалуны» занимаются своими «религиозными шалостями», «эволюционируют» от Иванова-Вознесенска до Троицко-Сергиевской лавры и от «мистического анархизма» до католического папства, пока они читают «рефераты» и участвуют в «оживлённых прениях», встают в час дня, а до трёх часов ночи придумывают новые «религиозные системы», — в народе всё интенсивнее пробуждается религиозная жизнь.
В Петербург приехал мой близкий друг И. А. Беневский 1, человек, обладающий удивительной способностью пробуждать во мне «общественные» инстинкты.
Говорит он мало. Пишет редко. Занят переселенческим делом и земельными общинами. Но когда является в столицу из своей Семиреченской области — прощай, моё одиночество.
Точно «наваждение» какое-то.
Выхожу из своей кельи и «общаюсь» с людьми…
--------------[править]
Пошли к баптистам 2.
Я никогда не бывал на баптистских молитвенных собраниях. В этот день выступал лучший их проповедник Фетлер 3.
Мы опоздали: богослужение уже началось.
— Сестра просит возблагодарить Господа, — говорит проповедник на кафедре, — за исцеление ребёнка, о котором мы молились прошлое собрание. Господи! благодарим Тебя за то, что Ты услышал нас.
Несколько секунд глубокого молчания, наклонённые головы и какой-то всеобщий вздох или шёпот, или просто так «кажется».
В руках проповедника новая записочка. И он читает:
— Брат просит помолиться о его грешной душе, которую мучат сомненья.
— Чья-то измученная душа, просит помолиться о ней. Господи, дай ей силы в борьбе с сомненьями. Помоги очиститься от грехов, Господи!
Ещё записочка, ещё, ещё. Головы наклоняются. По зале несётся неясный вздох. Молчат, и только голос проповедника Фетлера, на распев с сильным иностранным акцентом, время от времени раздаётся с кафедры:
— Господи, сестра просит… Господи, брат просит… Помолимся об этой грешной душе… Возблагодарим Господа…
Спели несколько молитв. Началась проповедь.
Проповедник говорил хорошо. Горячо, с темпераментом. Когда говорил о любви, то понижал голос, когда о вере — повышал его. Мысли были хорошие: не надо думать, что внешнее крещение спасает человека, нет, — внутренняя его жизнь. Надо давать для питания не «оболочку», а сущность.
— У вас есть дочка, — говорит оратор, — вы зовете её: «Настя! хочешь, я дам тебе конфект?» Она подходит, вы даёте ей одни бумажки… Но ведь это же величайший курьёз!..
Снова проповедник говорит о любви. Голос его дрожит, точно вот-вот сейчас он «разрыдается». Но ничего, обошлось, перешёл к «вере» и опять твёрдо.
Кончил. Спели молитвы и, после крещения нескольких новых членов, приступили к евхаристии. Проповедник поднял чашу и сказал:
— Вот самая чудесная из чаш!
И улыбнулся почему-то.
Вспомнил слова Христа «пиите от нея все»… Ещё несколько слов проповеди и пение молитв.
Собрание кончилось.
Я стоял и думал: ну, а что, если бы привести сюда толстовского Акима из «Власти тьмы»? Небось, покрутил бы, покрутил бы головой и сказал:
— Не тае это вы, братцы, не тае…4
Действительно, не тае…
Уж очень что-то нерусское. Мало простоты. Видимо, люди ушли от Церкви, холодно им там. Хочется живой творческой общей молитвы. Да как научиться-то такой молитве! Чтобы самим, — надо великую религиозную силу иметь, тогда — да, «от избытка сердца уста глаголали» бы. А тут как раз приезжает «заморский» проповедник. Хороший человек. Любящий. Смешной немножко, да ничего: русские любят иностранцев. И вот, начинает «молиться». Чужие это рамки, неловко в них, да всё лучше, чем в одиночку.
А в общем — тяжёлое впечатление. Тяжёлое потому, что видите, как искреннее, хорошее чувство обесценивается своеобразной театральностью. Приёмами. Техникой. И такой глубоко нерусской.
Я уж не говорю о таком типе русских «учителей», как Амвросий Оптинский или Зосима у Достоевского, нет, взять простого русского крестьянина. Акима того же:
— Не тае, братцы, не тае!
Баптизм распространяется в простом народе? Пусть так. Но его питает не положительное религиозное творчество, а только то, что в нём есть оппозиционного к современному православию. Баптизм никогда не может стать национальной русской религией, а потому лишён будущего.
Он пытается «опростить» религию, но «опрощенство» и «простота» — не одно и то же. Простоты-то здесь как раз и нет.
Простота — у братца Иванушки.
--------------[править]
Братец Иванушка — этот «настоящий» 5.
Вошёл на кафедру, точно солнышко.
Смотрю на собравшихся, переродились все: лица счастливые, добрые, сияют хорошей, детской какой-то радостью.
— Здравствуйте, дорогой братец! Спасибо, дорогой! За всё спасибо…
Так и гудят кругом.
Никакой «задумчивой» молитвы. Свободно, даже весело как-то. Ещё бы не весело, когда такой удивительный «братец» пришёл. Такой маленький, с такой большой-большой бородой. Говорит так понятно, а глаза добрые-добрые и часто улыбается.
— Хороший братец. Спасибо, братец!
Только вот тесно. Так тесно, что теряешь грань: не знаешь, где ты и где твой «ближний».
— В тесноте, да не в обиде, — говорит добродушно мой сосед и кладёт мне «дружески» на плечо руку: чтобы ловчее стоять, поясняет он, а я чуть не к земле пригибаюсь!
Ничего «чинного», заученного, надуманного. Никаких приёмов. Ни дрожи в голосе, ни слёз на глазах. Ни одного высокопарного слова. Ни одного выражения «для красоты слога». Где там! К чему это. Лишь бы поняли-то его как следует. Ему не «впечатление» надо произвести, ему бы истину-то как-нибудь передать попроще. Иванушка — простой мужик и знает, как трудно эта самая истина-то достаётся. Да вот осилил он её. А теперь бы только другим-то получше передать…
— Не спросили Христа, — говорит Иванушка, — кто Ты, да сколько зарабатываешь, да много ли у Тебя денег, нет: где, говорят, Ты живёшь? Живёшь где? Им надо узнать, где Христос живёт. Так и мы теперь должны больше всего о том думать: где нам бы Христа найти.
— Верно, верно, дорогой братец, — кричат со всех сторон. Рады, что поняли и что он так хорошо всё это подвёл.
Зашумят, зашумят и сейчас же стихнут: хочется узнать, что дальше-то он им скажет.
И чем дальше говорит братец, тем радостней и как-то чище становятся все в собрании. Точно одна за другой улетают тёмные тени какие-то. Светло делается.
Поражают лица: ни малейшего «нервного» напряжения, ничего «вымученного», никакой «подавленности». Самое основное чувство — всеобщая радость. И главное, все «живут», не застывают в «молитвенных», красивых позах. Не склоняют голов. Не вздыхают. Какой там! Шумно:
— Так, братец, верно.
— Я вам напомню сегодняшнее Евангелие, — говорит братец.
— Напомни, напомни, дорогой.
Радуются: значит, мол, не конец, ещё говорить будет. Нет ни одного человека, который бы думал: скоро ли кончится. Кажется, всю ночь можно слушать.
— Нет такой души, — говорит братец, — которую добром нельзя было бы тронуть: разве уж душа попадётся такой адамант…
И братец рукой показывает этот «адамант». Чувствуешь, что, действительно, что-то «твёрдое». А братец даже брови немножко сдвинул. Неприятно ему, что такие «адаманты» попадаются. Но сейчас же лицо делается по-прежнему светлым, и он говорит.
— Если бы души не гибли от этого, я бы ничего не сказал, — а то ведь гибнут, как гибнут-то ещё. Проваливаются!
— Верно, верно, братец!
И так до конца. Ничего притворно-сантиментального. Ни одного слова о том, что он «всех любит». И в то же время такая олицетворённая любовь ко всем, кто стоит вокруг его кафедры, — и такая же глубокая, нежная, задушевная любовь слушателей. На которую, кажется, способно только измученное сердце простого русского человека.
Хороший братец. Спасибо, братец!..
--------------[править]
Заморский «проповедник» Фетлер тоже, вероятно, хороший человек.
Но русский «братец Иванушка» ближе моему сердцу.
Красивые слова мы и сами умеем говорить не хуже Фетлера. А вот у кого научиться простоте?
Все эти «приёмы», слёзы, дрожание голоса, подымание к небу глаз и рук — всё это пустышка.
«Не тае это»…
А глаза, улыбка, простые слова братца Иванушки — это не пустышка. Это «настоящее» 6.
Если бы баптистскому проповеднику противоставить не православного миссионера, которому не верят ни баптисты, ни православные, ни он сам себе, наконец, — а вот такого «хорошего братца», то заморскому проповеднику скоро бы пришлось уезжать на родину!
Хороший он человек…
Только он стал бы здесь совсем не нужен.
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
1 Беневский Иван Аркадьевич (1880—1922) — участник Христианского братства борьбы, многократный посетитель и корреспондент Л. Н. Толстого, который говорил о «его глубокой религиозности, милой доброте, особенности: придаёт значение крестному знамению» (Маковицкий Д. У Толстого. 1904—1910. М., 1979) и 25 июля 1905 г. отмечал: «Беневский писал… во-первых, что Иисус — Бог; второе — что рад, что я молюсь. Я ему ответил: „Если бы Иисус был Бог, то для меня разрушилось бы понятие о Боге. И что хотя я молюсь каждый день, но считаю, что это слабость“» (Толстой Л. Полное собрание сочинений: В 90 т. Т. 75). Считал, что «обладание землёй как собственностью несогласно с евангельским учением» (Новая Земля. 1912. № 13/14; Жизнь для всех. 1912. № 2. С. 349—351). В 1910 г. отказался от прав на полученное по наследству имение (пос. Дубровка, Орловская губ.), передал землю 2-му Немерскому сельскому обществу и организовал на ней толстовскую сельскохозяйственную общину, где работали все члены семьи Беневских; с 1915 г. там действовала колония для детей-сирот. В Семиреченской обл. искал свободной земли для земледельческой общины вегетарианцев (дневник путешествия см.: Государственный музей Толстого. Ф. 4. Оп. 2. № 22).
2 Беневский тоже записал свои впечатления: «В воскресенье 7 марта, „в неделю православия“… мне пришлось побывать на молитвенном собрании евангельских христиан-баптистов. Сверх обычного порядка призывных молитв, состоящего в пении религиозных псалмов, чтении и разъяснении Св. Писания — в виде проповеди и сердечной молитвы, — на этот раз совершалось „преломление хлеба“ — т. е. причащение, перед началом которого пастор Фетлер прочёл несколько стихов из 11-й гл. 1-го послания Апостола Павла к Коринфянам, в котором говорится о „вечери Господней“, установленной в воспоминание Тайной вечери» (Государственный музей Толстого. Ф. 4. Оп. 2. № 187).
3 Фетлер Вильгельм Андреевич (1883—1957) — баптист, с 1907 г. проповедовал в России, в 1911 г. основал в Санкт-Петербурге Дом Евангелия (24-я линия Васильевского о-ва, д. 11), арестован в 1914 г. и выслан из страны.
4 Присказка персонажа пьесы Л. Толстого «Власть тьмы, или „Коготок увяз, всей птичке пропасть“» (1886): «Опять ты, значит, старуха, не тае, и всё ты не тае, всё, значит, не тае… Это, значит, не тае. Обманывают они». Автор рекомендовал произносить «тае, а не таё» (Толстой Л. Полное собрание сочинений: В 90 т. М.; Л., 1928—1958. Т. 26. С. 137, 181; Т. 81. С. 276).
5 Чуриков Иван Алексеевич (1861—1933) — крестьянин, основатель Общества духовных христиан-трезвенников (существует и поныне). Раздал своё имущество и стал странником (1889), проповедовал Слово Божие городской бедноте Петербурга, в результате несколько тысяч человек бросили пить и курить (1900-е), по настоянию Самарского епископа заключён в Суздальскую крепость при Спасо-Евфимьевском монастыре (1900). Высокую оценку трудам братца дал св. прав. Иоанн Кронштадтский (1904), а всесторонне исследовавший его проповеди и деятельность Д. И. Боголюбов пришёл к выводу, что в нём «нет духа противодействия Церкви Православной» (Приходский священник. 1911. № 16. С. 10). С 1909 г. каждое воскресенье по вечерам проводил проповеднические собрания в д. 1 по Петровскому пр. и специально построенном двухэтажном каменном доме в Обухове. После допроса 15 апреля 1910 г. миссионерами под председательством еп. Никандра (Феноменова) сочтён православным, но в 1914 г. отлучён от Святого Причастия. В 1929 г. снова арестован, скончался в тюрьме.
6 «Чуриков был представителем подлинного народного религиозного обновления… В рабочих кварталах, среди простого люда, у питерских кухарок и прачек, сапожников и дворников, это имя было окружено любовью, лаской, глубоким почитанием» (Краснов-Левитин А. Лихие годы, 1925—1941: Воспоминания. Париж, 1977. С. 155, 152).