Уйда[править]
Садик Гарри[править]
Автор: Мария Луиза Раме (англ. Maria Louise Rame), предпочитала подписываться: Мари Луиза де ла Раме; псевдоним: Уида (англ. Ouida); годы жизни с 7 января 1839, Бери-Сент-Эдмундс, по 25 января 1908, Виареджо; писательница, активистка за права животных.
1.[править]
— Иди домой. Гарри, — полно тебе возиться в саду… Ведь дождь идет!.. — сказала старуха мальчику, одетому в рубашку, с матросской шляпой на голове.
— Ну, вот, бабушка, — разве мне что сделается от дождя? — отвечал мальчик из сада. — Он только освежает, немного!..
— Простудишься, голубчик. Иди домой!.. — повторила бабушка.
Маленький Гарри глубоко вздохнул и вошел в кухню: он снял шляпу и сейчас же принялся тщательно соскабливать землю с лопатки, как заправский садовник.
— Молодец, мой мальчик!.. — сказала старушка, проводя рукой по курчавым, длинным волосам ребенка.
Гарри не то вздохнул, не то проворчал что-то и жадно посмотрел из кухни в сад сквозь сетку теплого апрельского дождя.
— Ведь мне еще сколько «анютиных глазок» рассадить надо, — проворчал он.
— Ну, завтра успеешь! — утешала его бабушка.
— Да, завтра, — легко сказать, а каково дожидаться, когда вам семь лет. До завтра — целый век!..
Небольшой дом, в котором жил Гарри с бабушкой, был старинный, — один из домов приюта, учрежденного еще в царствование королевы Елизаветы. Старина сказывалась во всем — и в непомерно тонких стенах, и в крытых соломой крышах, и в маленьких, как дыры, пробитых окнах. Около каждого приютского дома был разбит маленький садик, кончавшийся луговиной.
В этих домах ютились восемнадцать стариков, и среди них — маленький Гарри, или, как его называли, садовник-Гарри. По уставу богадельни, собственно, здесь никому нельзя было жить моложе 70 лет. Но Гарри попал сюда случайно: его, сироту, неизвестно кто, подкинул во дворе, около солнечных часов, и здесь как-то утром его нашла жившая в приюте старушка Букер.
Старушка Букер после долгих слез и просьб у заправил городской думы, у одного из которых она прежде жила нянькой и вынянчила три поколения, — выхлопотала разрешение оставить ребенка у себя, вопреки уставу богадельни. а не отсылать в воспитательный дом. — и Гарри остался в приюте.
Гарри не знал, что он подкидыш, — ему никто не намекал на это, — и был уверен, что он родной внук старой Букер, а потому и носит имя Гаральда Букер.
— Ему, бедняге, нечего знать об этом, — рассуждали между собою обитатели богадельни.
И они свято хранили эту тайну, не желая огорчать Гарри и разочаровывать его в том, что он не внук мистрис Букер.
Они хоть и были великие сплетники и не щадили осуждать своих соседей, — по огорчить малыша у них не хватало дух а, — ведь, это все равно что. растоптать у него на грядках цветы, за которыми он ухаживал с такой любовно, нежностью и заботливостью.
Ну, и бабушки Букер они тоже побаивались. Бабушка Букер — была у них на первом месте, благодаря связям с семейством одною из заправил богадельни; это раз. Во-вторых, у бабушки Букер были скоплены кое-какие деньжонки в сберегательной кассе, — и она считалась богачкой.
Много вынянчила бабушка Букер на своем веку детей с любовью, — так же радиво выхаживала она и своего приемыша Гарри.
2.[править]
А Гарри был славный мальчик: глаза — как фиалки у него в палисаднике, личико — нежное-нежное… На вид он был такой хрупкий, нежный, но здоровьем и крепостью его Бог не обидел.
По целым дням, бывало, копался он в садике, отведенном старой Букер, и на других соседних участках, — не зная отдыха и других развлечений, — и благодаря этому, у них в саду и в соседних садиках цвели целые ковры разнообразных цветов.
Один из богаделенских стариков был садовник: сам он от одолевавшего его ревматизма работать уже не мог, — но он охотно обучал Гарри, — как надо ухаживать за цветами и другими растениями; и понятливый, способный Гарри живо перенял от него его знания и опытность в деле садоводства.
Иногда из города заходил сюда и другой садовник — подравнять стриженые деревья, оправить газон, — и от него много перенял Гарри.
Гарри привык к приютским старикам, живя среди них, — привык уважать их и берег их покой. Осторожно, бывало, катает свою тележку, тихо играет с мячиком, бегает с волчком на площадке, без крика и шума. Ребятишки соседские смеются, бывало, над ним: заберутся на деревья и швыряют оттуда камешками, дразнят Гарри… Гарри и внимания на обидчиков не обращает, — сидит у себя в саду и только о том и заботится, — как бы от камешков охранить гнезда воробьев и стрижей под звстрехами крыш да своего друга — кота Прима, — этого нежного добродушного кота. «Их оставить нельзя, рассуждал сам с собою Гарри, — мальчики их обидеть могут!..»
Бабушка Букер. видя, как мальчик покорно и безответно сносит обиды, насмешки и шутки уличных ребят, думала с горечью: — «Неужели Гарри — трус?.. Не дай Бог!..»
Старушка видела на своем веку среди своих питомцев все больше — драчунов и озорников, — знала, что те могли давать сдачу и сами охотно задирали слабейшего. Вот оттого-то ее и страшила деликатность ее приемыша.
Гарри чувствовал себя необычайно гордым и счастливым, когда, бывало, кто-нибудь из богаделенских стариков зазовет его к себе и попросить окопать, грядку, ополоть траву или попросит одолжить семян и отводков.
По соседству все знали сад Гарри, — и многие с особой охотой дарили мальчику какие-нибудь редкие семена или отводки растений.
Богадельня, где жил Гарри, была устроена в Минтоуне, фабричном английском городе. Город быль шумный, — повсюду слышался грохот машин, фабричные гудки; клубы черного дыма застилали все небо. В шахтах, на окраине города, беспрестанно раздавались взрывы, когда взрывали породу.
Богаделенские домики ютились в уединенном квартале, среди тихих, тесных переулков, оттененных столетними ветвистыми деревьями.
Здесь и воздух был чистый; здесь могли пышно расти цветочки и трава… Неподалеку от богадельни, за городом — тянулись широкие луга и поля, и Гарри часто убегал туда и возвращался оттуда с охапкой цветов. с вырытыми кусками дерна для садиков богадельни.
Часто задумывалась бабушка Букер над мальчиком. Хоть и бережлива она была и осмотрительна в тратах, а все же на ребенка расход идет не малый. И то надо, и другое… Деньги уходят и уходят, — а что станется с малышом, когда она умрет?..
Бабушка Букер завела в сберегательной кассе книжку для Гарри и откладывала туда, что могла, про черный день…
Она нежно любила мальчика, и ей хотелось хоть немного обеспечить его на будущее время.
3.[править]
Как-то они сидели за чайным столом, на котором среди посуды стоял букет цветов, собранных мальчиком у себя в саду. И старушка, и Гарри очень, любили цветы, и последние всегда бывали у них на столе, — этим уж заведовал Гарри.
Старушка наливала чай, а мальчик принес блюдечко и готовил из молока и кусочков хлеба кушанье коту Приму.
— Кем ты думаешь быть, когда вырастешь, голубчик? — спросила вдруг бабушка Букер мальчика.
Мальчик удивленно посмотрел на нее и сказал.
— Как кем? Конечно, садовником, бабушка!..
— Да, это хорошее дело, конечно, — раздумчиво заметила старушка, — и в Библии написано, что праотцы наши занимались земледелием.
Но она все-таки была несколько смущена: она была бы более довольна, если бы Гарри высказал желание стать солдатом или матросом.
— Видишь ли, милый, — сказала она, — занятие это хорошее и почтенное, но… у садовников от сырости и холода развивается ревматизм, — а это очень мучительная болезнь.
Мальчик удивленно потрогал руки, ноги и спину, чтобы убедиться, что он еще до этого не дошел…
— А ведь птицы ревматизмом не страдают, бабушка. — сказал он. — И в холоде, и в сырости живут, и ночи на воле проводят — и все ничего!..
— Ах, душечка, у них же перья, и они не раздеваются, — с досадой сказала старушка Букер. — Ты же не птица. А потом, разве у тебя нет охоты отправиться куда-нибудь путешествовать, посмотреть — как на белом свете люди живут, и себя показать?..
Гарри покачал головой и сказал:
— Нет, бабушка, мне и здесь хорошо. И никуда я от тебя и вашего дома не уеду. Что же будет с моим садиком, если меня не будет здесь?.. Да мне ничего лучшего и не надо, — продолжал он, осторожно перебирая стоявшие в стакане астры.
Бабушка Букер усмехнулась и сказала:
— Ну, если бы все так рассуждали, то и Нового Света никогда бы не открыли… Ну, да, впрочем, что теперь об этом толковать: вырастешь, по другому заговоришь!..
— Нет, никогда, — решительно сказал Гарри, задумчиво глядя на бабочку, бившуюся о стекло. — Как бабочка и всего-то три дня живет, а все хочет куда-то улететь!..
Старушка понурилась.
— Да, и путешественники, конечно, иной раз погибают рано.
Ей вспомнился ее единственный сын, который утонул во время бури в Китайском море, лет около сорока назад. На глазах у нее навернулись слезы, и она, чтобы скрыть, их от Гарри, привлекла его к себе и поцеловала в голову.
— Да, голубчик мой, лучше уже оставайся со мной, и со своими цветами, — копайся в нашем садике…
Она гладила его золотые кудри, и руки у нее дрожали от волнения… Кто знает, — доживет ли она до того времени, когда Гарри станет взрослым?.. — «А хотелось бы мне видеть его, когда он будет таким!» — подумала она.
Гарри, между тем, и не подозревал грустных мыслей старушки: он жевал ломоть хлеба и с любопытством следил за бабочкой, перелетавшей с цветка на цветок…
— Вот, бабушка, какие они славные, — даже досадно, что они приносят такой вред, когда бывают гусеницами, — сказал он серьезно.
— А ну-ка, расскажи про них, что ты знаешь, — сказала старушка.
И Гарри сейчас же охотно принялся рассказывать, потому что бабушка удивительно как умела слушать. Привыкла она интересоваться тем, что занимало детей, за которыми она, бывало, ходила, и дети это всегда ценили и охотно посвящали ее в свои детские тайны и рассказывали ей все, что занимало их…
4.[править]
Гарри считал себя вполне, счастливым, живя с бабушкой. Ему шел только восьмой год, когда над обитателями богадельни разразилась нежданно-негаданно гроза… Случилось так, что городской голова дал мысль Городскому Совету сломать старые уродливые дома, которые портили эту часть города, и расчистить место для новых построек. А старикам и старухам из богадельни выдавать пособие и предложить устроиться — как кому заблагорассудится, у родных или знакомых… Ежегодно им будут выдавать пенсию; а когда умрет последний из стариков, — можно будет и вовсе прекратить выдачу пособий, которая давалась в память той, которая основала эту богадельню: капитал же от проданной земли обратить в городские доходы. Когда весть о том дошла до богадельни, бедные люди смутились и заволновались… У немногих только оставались еще родные, да и те, конечно, будут тяготиться ими, а то и вовсе откажут в приюте. Куда же тогда деваться?.. А у многих и вовсе никого не было — ни родных. ни знакомых. Где уж там?..
А потом, и привыкли все к старому насиженному месту, — и лишиться его для них было все равно, что слепому остаться без вожатого!..
Но хуже всего чувствовал себя и более всех затосковал маленький Гарри. Господи!.. как только помнит он себя, — привык он и к этим стенам, и к палисадникам: привык бегать по лужайке, играть в тени деревьев у палатки, дремать под звон колоколов на часах ближайшей церкви. Привык он в ясные дни завтракать и просто сидеть в своем садике, вдыхая ранний аромат им самим взлелеянных заботливо цветов… Да, наконец, ведь это сад — его собственный после тех трудов, которые он положил на него, вскапывая его, засаживая цветами и ухаживая за ними!..
И вдруг теперь — уйти отсюда, бросить все что так дорого и мило ему?.. Нет, это невыносимо тяжело, — это слишком жестокое наказание для него!.. Да если бы еще надо было только уйти отсюда, — тогда он мог бы хоть изредка забегать сюда и любоваться на свой садик. А ведь сюда нагрянут рабочие, — все уничтожат, разломают их дома, и от садика Гарри под их руками не останется ничего, кроме груды мусора!..
5.[править]
Так думал маленький Гарри, — но у городского головы, у которого была большая фабрика, и который был человек сухой, деловитый, были на этот с счет иные соображения.
— Конечно, этого так оставить нельзя, — рассуждал он, презрительно тыкая тросточкой в обросшие мохом стены богаделенских домиков, засовывая ее в трещины, откуда в разные стороны расползались мокрицы, сороконожки, пауки…
Для этого делового человека — старинные дома, с их массивными стенами, покрытыми мохом и плесенью, — были никуда негодной рухлядью. На этом месте можно было настроить фабрик, боен, пивоваренный завод, — ведь целый квартал занимают эти развалины; и все эти новые проекты могли быть полезны для города, но мнению головы, который мечтал, что земля будет продана ему, и он будет получать с нее большие доходы.
Между тем как голова осматривал постройки, ему под ноги подвернулся кот Прим; голова чуть не упал на него и в досаде ударил кота тростью так, что кот, перепуганный, отскочил в сторону.
— За что вы бьете и обижаете нашего кота?.. Он такой славный и добрый!.. — воскликнул с горечью Гарри, схватывая кота и лаская его.
— Что это за грубиян такой? — рассердился важный, надменный голова, которого все боялись.
Ему доложили об истории Гарри, — и голова стал придираться и спросил. — по какому праву мальчик живет здесь, вопреки устава богадельни?.. Он казался очень недовольным этим открытием, когда уходил.
— Нельзя было быть таким грубым с ним, Гарри, — сказала бабушка Букер приемышу после ухода головы. — Дети не должны высказывать порицания взрослым.
— А за что он обидел Прима?.. Бедный Прим не может высказать ему своей обиды, как мы!.. — ответил Гарри. — Знаешь, бабушка, он, наверно, злой и нехороший человек. Посмотри, — вон он сбил головки настурций, вместо того, чтобы любоваться ими и понюхать их!..
6.[править]
Бабушка Букер была смущена не меньше других. Конечно, Городскому Совету много придется хлопотать, прежде чем начнут разрушать их старое пепелище. Но, в конце концов, Совет добьется своего, — самое главное, что на это было обращено внимание. Ей об этом сказал и один из заправил, у которого она раньше служила в няньках; он не мог отстаивать богадельни, потому что против него было большинство членов Городского Совета. Они настаивали, чтобы здания были разрушены, а земля продана им.
Обитатели богадельни решили горячо отстаивать свои права, которыми пользовались еще до них столько людей в течение почти трехсот лет. Собрали бедняки из своих скудных сбережений все, что могли, наняли адвоката, который должен был подать прошение голове и хлопотать за них.
— Что уж там, — говорил старый привратник богадельни, Джон Стерн, — раз что пожертвовано народу, — того отнимать никак невозможно!..
Все это очень верно, — но борьба была слишком неравна. Дело в том, что некогда одна богачка, Элеонора, выстроила эти богаделенские дома, положила капитал на имя этого учреждена, и проценты с пожертвованного капитала должны были идти на поддерживание богадельни. Заботы о ней были ею поручены городу Мильтоуну.
Но в те времена Мильтоун был маленький городок, где не ценились ни земля, ни постройки. А теперь город развился, разбогател, окружился богатыми фабриками, и земля вздорожала необычайно. Заправилы городских дел давно уже с завистью посматривали на участок земли, занимаемый богадельней, и хотели во что бы то ни стало присвоить его городу.
Адвокат, как рассмотрел все дело, — так и рукой махнул: объяснил бедным людям, что бороться трудно, почти невозможно. Городской голова в ответ на его прошение — ответил грубо и резко, что все эти старики — люди, выжившие из ума, и мешают городу развиваться и богатеть…
Гарри все слышал, что говорили при нем старики и старухи, обсуждавшие общее положение дела, — слышал и соображал: он был понятливый и вдумчивый не по летам. Общая тревога захватила и его…
Нет, этого не должно быть! Разве можно уйти отсюда и все отдать на разрушение?!
— Неужели никто не может заступиться за нас? — спрашивал он беспрестанно Джона Стерна.
Старик только качал седой головой.
— Эх, милый! Само собой, никого не найдется среди нас… Только первый министр, пожалуй, мог бы сделать для нас что-нибудь…
— В самом деле, он может Джон?
— Эва! Господи!.. Конечно, может… Власть-то у него какая!.. Ну, да что об этом толковать зря?.. До него, что и до Бога, — далеко!.. Куда уж нам!..
— А кто такой первый министр, Джон?..
Джон Стерн читал газеты и знал решительно все, что творится на белом свете. Он сейчас же начал рассказывать про первого министра, и кто он такой, и что делает, — а Гарри слушал его жадно, стараясь не упустить ни одного слова.
— А где он живет? — спросил он, наконец.
— Где? Да, думаю, в Лондоне. Где ему еще быть? — отвечал Джон.
— Да ведь может же кто-нибудь рассказать ему о нашем горе?
Джон горько усмехнулся.
— Ах, чудак! Да эти господа так же далеки от нас, как и солнце. Разве до них дойдешь?
Гарри, совсем сбитый с толку, грустно посмотрел на него.
— Ну, ведь, и он тоже человек, — задумчиво сказан он.
Джон только рукой махнул…
7.[править]
Гарри был сам поражен неожиданно осенившей его смелой мыслью. Она внезапно зародилась в нем, и о ней знал только он сам да, пожалуй, еще кот Прим. Гарри не решался высказать ее кому-нибудь, потому что чувствовал, что даже бабушка не одобрить ее и сочтет Гарри за сумасшедшего, которого надо лечить. Ну, и не надо никому говорить, не надо ни с кем советоваться. Гарри и сам такой решительный и привык изыскивать всевозможные средства, когда надо было привести в исполнение свои намеченные планы.
Прежде всего, он отправился к себе в комнату и сказал бабушке Букер:
— Дай мне, пожалуйста мою копилку, бабушка.
Бабушка не стала его расспрашивать, — зачем ему это надо: вынула из комода жестяной ящичек, с картинкой на крышке, и отдала Гарри. Ящичек был тяжелый от медных монет: Гарри опускал туда все, что ни зарабатывал по мелочам, что ни получал от бабушки на лакомства.
— Ты положить хочешь что-нибудь? — мельком только спросила бабушка, видя, что Гарри повернулся уходить с своим сокровищем.
— Нет, я хочу ее разломать.
— Господи!.. Да зачем тебе?
— Мне нужны деньги.
— Эх! Да зачем, голубчик, деньги-то?
Гарри засмеялся.
— Мне бы не хотелось говорить тебе, бабуся!
Бабушка чуть, были, не рассердилась. Этакий карапуз, а туда же — секреты от нее какие-то имеет!.
— Да ведь копилка моя? — спросы Гарри, заметив бабушкино раздражение и неудовольствие.
— Твоя-то — твоя, а все-таки…
— Ну, если она моя, — так разве я не могу распорядиться ею?
— Обмануть тебя могут, родной мой, — уже мягче сказала бабушка Букер, — если ты хочешь кому-нибудь показать ее…
— Нет, я никому ее показывать не буду, — мне только нужны деньги…
Забравшись в укромный уголок на дворе, Гарри разломал ящичек и высыпал все деньги на камень. Тут были разные монеты — и медные, и серебряные. Он пересчитал их, — было всего накоплено за два года — около семи рублей на наши деньги.
Деньги эти он копил с определенной целью — купить бабушке новое платье. Но теперь дело было важнее… Гарри завязал деньги в платок, бросил копилку и отправился в свой садик. Там он тайком выкопал ямку под кустом, уложил все свое сбережение и заровнял сверху землей.
«До завтра — будет сохранно тут», — подумал он и вернулся домой. Кот Прим видел все это, но смотрел на своего друга свысока: уж он-то своими коготками умеет копать землю куда лучше Гарри…
Но, кроме кота Прима, следила за Гарри, незамечаемая им бабушка Букер. Она была очень довольна такой осмотрительностью внука. Скажи на милость, — он думает, что деньги хранить в доме опасно, мальчик не так-то глуп", — подумала она, успокоилась и решила не поднимать больше вопроса о деньгах. Пусть его!
Весь этот день Гарри был необычайно молчалив и задумчив, — даже кушал без обычного аппетита, а как бы нехотя. Беспрестанно он заглядывал через окно в свой садик, и глаза его останавливались на заветном кусте. И хотя был чудный весенний вечер, и Джон Стерн предложил ему пойти прогуляться, — Гарри даже от этого удовольствия отказался, хотя очень любил гулять с Джоном. Он сказал ему, что надо поливать сад, потому что земля сухая. И действительно, он возился у себя в садике до восьми часов, а потом поужинал и улегся поскорее спать…
8.[править]
Комнатка Гарри была под самой крышей, и окна ее выходили на соседнюю крышу, где ютились стрижи и воробьи. Всю ночь Гарри спал очень тревожно, и ночь тянулась для него необычайно долго. Первое чириканье воробышков на заре разбудило его, и он вскочил, как встрепанный, наскоро умылся и бросился в кухню. Каждое утро на его обязанности лежало растопить печку, поставить на огонь чайник, и потом уже он мог идти работать в сад.
Но сегодня, когда Гарри поставил чайник, собрал на стол посуду, ножи и хлеб, — он на работу не пошел, а вместо того надел праздничное платье и отправился в сад, к заветному кусту и поспешно вырыл деньги. Затем он осторожно достал из рабочего столика бабушки копию с поданного голове прошения. Теперь, поймав Прима, Гарри стал укладывать его в корзинку бабушки, рассуждая: «Если бабушка увидит Прима на месте, — она не будет горевать об исчезновении Гарри».
Однако, кот Прим, не зная, в чем дело, — упрямился и не желал лезть в корзину, и, в конце концов, пришел в ярость и стал вырываться из рук. Гарри ничего не мог поделать с ним. Между тем, на колокольне часы пробили три четверти шестого, и Гарри вспомнил, что первый поезд в Лондон из Мильтоуна отходит четверть седьмого, и заспешил. Он побежал в сад, нарезал лучших цветов, связал их букетом и незаметно пробрался мимо Джона Стерна, который преспокойно дремал около калитки, ничего не подозревая…
Пробравшись за калитку, Гарри побежал со всех ног по пустынным улицам по направлению к станции.
В такой ранний час на станции было очень мало народа, но уже раздавались пронзительные свистки, голоса служащих и шум поездов, Гарри, не обращая ни на что внимания, прямо пробрался к кассе и попросил дать ему билет третьего класса до Лондона и обратно. Ему сказали, что поезд с третьим классом пойдет позже, — и это было ужасно неприятно…
— А сколько стоить билет второго класса? — спросил Гарри, боясь, что у него не хватить денег на билет.
— Два шиллинга (4 р. 50 к.), — сказал кассир. — Только торопитесь, а то поезд уйдет!..
Гарри поспешно высыпал деньги, часть которых рассыпалась по полу. На билет ему все таки хватило, — какая-то женщина подняла две монеты и сунула Гарри в руку. Гарри, немного растерянный, взволнованный, бросился бежать вдоль платформы, пробираясь между толкавшими его людьми; около поезда носильщик втолкнул его в первый попавшийся вагон.
Гарри едва успел усеться на место, — как паровоз дал свисток, запыхтел и помчался прочь от станции…
Гарри только теперь пришел в себя и ужаснулся своей решимости. «Ах, бедная бабуся! — подумал он, — что подумает она, что будет делать? Ведь я ей даже записки не оставил о себе!..»
Но теперь горевать об этом было поздно. Курьерский поезд мчался на всех парах. Гарри прижался в уголок вагона, около двери, покрыл цветы платком, чтоб они не завяли, и закрыл глаза. Сидевшие против него пассажиры только посматривали на него, качали головой и улыбались, радуясь на него. Он был такой славный, такой маленький, и возбуждал к себе полное доверие и участие…
9.[править]
Поезд шел до Лондона почти без остановок, и потому было еще очень рано, когда он приехал в Лондон… Суета, шум, толкотня на столичном вокзале ошеломили Гарри, и он растерялся первое время. Слезы подступили ему к горлу. — Но он напрягал все силы, чтобы не поддаться малодушному страху и быть мужественным до конца. А это было не легко от непривычки, потому что у себя ведь он мало выходил из дома и всегда находился в обществе стариков и своей бабушки. Единственно, что сейчас давало ему силу претерпеть все до конца — это сознание, что от его поездки зависит участь их богадельни. Подавляя робкое чувство в сердце, он двинулся вслед за толпой, бережно охраняя свой букет.
— Скажите, пожалуйста, — обратился Гарри к первому полицейскому, — где это здесь живет первый министр?..
— Проходи, проходи, малыш!.. — небрежно сказал ему полицейский.
Гарри отошел от него и обратился с тем же вопросом к метельщику улиц.
— На башне Виктории, — крикнул метельщик, и в ту же минуту все, кто стоял около или шел мимо, громко рассмеялись.
Гарри беспомощно оглянулся. Он чувствовал себя не хорошо, — голова у него закружилась от шума, грохота и уличного движения. К тому же, он еще сегодня ничего не ел, и от слабости у него дрожали ноги.
Гарри приблизился к извозчику и спросил его с отчаянием:
— Скажите мне, где живет первый министр?
— А что, — завтракать к нему собрался? — засмеялся тот.
— Нет, мне надо его видеть, — серьезно сказал Гарри. — Не можете-ли вы мне указать, — где он живет?..
— Сейчас я тебя довезу, если у тебя есть деньги!..
Он открыл дверцу каретки перед Гарри.
Мальчик показал извозчику монету — около рубля.
— Этого хватить?
— Хорошо уж, так и быть, — сказал снисходительно извозчик.
— И половины довольно, чтобы довезти до «бульдога» — сказал соседний извозчик, — а он вон сколько с мальчика дерет. Да и завезет его, наверно, не туда…
— Разве вы меня повезете не к первому министру? — спросил Гарри. — И про какого «бульдога» говорите вы?..
— Садись, садись, — уж я тебя свезу к «бульдогу», — сказал извозчик, усмехаясь, между тем как вокруг них все так и покатывались со смеху…
С горечью в сердце Гарри отвернулся. Он едва удерживался от слез, — до того остро чувствовал он свое одиночество и беспомощность. Но для дела — слабости поддаваться было нечего. Он снова обратился к извозчикам.
— Прошу вас — скажите мне, — куда мне идти к первому министру, и я пойду пешком.
Но те, конечно, только смеялись и издевались над ним. Вокруг них стали собираться прохожие, прислушиваясь, и, в свою очередь, тоже посмеиваясь и отпуская грубые, пошлые шутки.
— Почему вы все такие грубые? У нас люди проще и добрее!.. — горько сказал Гарри.
Но вдруг какой-то проходивший мимо господин остановился, оглянул мальчика любопытным взглядом с ног до головы и спросил его:
— А зачем тебе нужен первый министр, мальчик? Ведь ты из деревни, кажется?
— Мне его надо повидать по делу бабушки, Джона и наших стариков…
Господин улыбнулся с состраданием.
— Едва ли тебя пустят к нему, — но попытать счастья можно. Если у тебя есть деньги, — возьмем извозчика.
Гарри хватился, было, своих денег, — и ужас овладел им: ото всех денег у него оставалось 25 к. В толкотне кто-то вытащил у него все деньги.
— Куда же они девались? — растерянно оглядывая всех, бормотал Гарри. А вокруг него все смеялись.
— Дайте, сударь, мне 25 к., — я довезу мальчика, — предложил один из извозчиков.
Незнакомец вынул деньги и добродушно сказал Гарри:
— Вот, возьми деньги на проезд. Да только смотри, не оплошай, когда будешь говорить с первым министром.
Гарри поблагодарить неизвестного добряка и сел в карету. Он был взволнован, весь бледный, как полотно, и только крепко сжимал в руках букет, точно в нем было все его спасение…
«Если не повидаю его, — я и домой не вернусь!..» — упорно думал Гарри про себя.
Собственно сейчас его тревожило совсем ничтожное обстоятельство, — это то прозвище, которым называли первого министра. Ведь «бульдоги» — такие злые, жестокие собаки, от которых не раз страдал бедный кот Прим, — а министра называют именно так. «Неужели он так же злобен и жесток? — тоскливо думал Гарри. — А ведь от него зависит все, как говорил Джон Стерн, — все спасение их убежища!.. Не бросить ли сейчас все дело и вернуться домой?.. Бабушка, конечно, простит его, что он сбежал без спросу, как только узнает, что он задумал!..»
Потом Гарри вспомнил о том, что без него некому будет полоть его цветы, и он глубоко вздохнул.
— Бедные мои лилии!.. — прошептал он, — как они теперь страдают!..
10.[править]
В это время каретка остановилась перед большим зданием.
— Приехали!.. — сказал кучер, обращаясь к Гарри.
Перед мальчиком возвышался большой мрачный дворец, с длинной галереей вдоль фасада. В передней, у входа, было видно, — стояли два лакея в ливреях.
Гарри робко позвонил, и тотчас же важный привратник открыл дверь и свысока, с презрением окинул его взглядом.
— Можно мне видеть господина первого министра? — спросил Гарри дрожащим голосом.
Дверь тотчас же захлопнулась перед его носом.
Гарри недоумевающе посмотрел вокруг себя и подумал: — «Должны же они отворить ее…»
Много других людей подходили к этой заветной двери, звонили, — и привратник отворял дверь и говорил с ними.
Но на Гарри он не обращал никакого внимания…
Гарри несколько раз обращался к нему, и наконец, привратник вышел и из себя и крикнул на него:
— Пошел прочь!.. А не то я кликну полицейского.
— Я вам говорю, — упрямо сказал Гарри, — что мне нужно видеть господина первого министра!..
И снова — никакого ответа. Усталый, измученный, мальчик опустился на ступени лестницы. Отсюда он мог видеть переднюю, где стояли несколько человек прислуги, видеть широкую, богато убранную лестницу с дубовыми перилами и богатыми коврами.
Потом Гарри увидел, как какой-то солидный господин стал сходить по этой лестнице. Его мощная некогда фигура была согбена от долгих лет, как-будто он чувствовал на себе тяжесть их и той власти, которая была возложена на него. Когда этот господин вышел на крыльцо, Гарри снял шляпу, и, прежде чем привратник успел остановить его, — обратился прямо к вышедшему господину:
— Извините меня, сударь, — не вы ли будете первый министр?..
Важный господин окинул его взглядом мельком и дал знак привратнику — не трогать мальчика. Эта миниатюрная фигурка мальчика, с нежно-золотистыми вьющимися волосами, напомнила господину его маленького сына, умершего давным-давно, ребенком…
— Что тебе, маленький друг? — спросил первый министр, спускаясь по ступеням крыльца.
Гарри осмелел и приблизился к нему:
— Сударь, мне очень надо переговорите с вами по делу.
Министр снисходительно улыбнулся. Даже его сослуживцы, равные ему, не обращались с ним так просто и свободно!..
— Джон Стерн, — проговорил Гарри, подходя еще ближе и не обращая внимания на сердитые взгляды прислуги, — сказал мне, что вы только одни можете уладить наше дело. А Джон — очень умный, — читает газеты, и знает решительно все. Ну, вот, я и явился к вам за этим…
Лицо министра сразу повеселело. Он отправлялся на прогулку в парк. и у него было свободное время.
— Сэр… — начал, было, важным голосом какой-то чиновник, подходя к министру.
Но тот не дал ему договорить, — повернулся назад, дал знак Гарри — следовать за собой и отворил дверь в какую-то комнату… Гарри отважно перешагнул через порог кабинета — такого просторного, необычайно торжественного и полутемного, хотя сердце его и билось неспокойно, хотя его и бросало то в жар, то в холод… Его поддерживало только сознание того дела, ради которого он очутился здесь…
— Ну, чего же вы хотите от меня, дитя мое? — спросил первый министр. Он был уверен, что мальчика прислали просить о вспомоществовании, и только его красивое, добродушное лицо располагало почему-то к себе этого делового, серьезного человека.
— Джон Стерн говорил мне, — начал было, Гарри, но министр прервал его:
— Оставьте его в покое, вашего Джона. Говорите, — чего бы вы хотели от меня…
— Да ведь они хотят разорить все наши домики! — воскликнул Гарри необычайно горячо, — они хотят уничтожить все постройки, срыть мой садик, настроить там каких-то фабрик, а нас всех выгнать вон!.. Да!.. Бабушка не выживет этого, — умрет, и я умру с горя… И гнезда стрижей они разорят, — это уже наверно. Ну, конечно, Прима мы можем взять с собой, — но и для него это будет ужасное горе… Он так привык к своему месту… И разрушать-то они хотят все это именно теперь, когда я только что выходил розы и такие редкие махровые астры. И у себя я их вывел, и в других садиках. Понимаете?.. А они возьмут да и завалят их мусором, и вместо моего садика будет фабрика… На что это похоже?..
Гарри не мог говорить дальше, — слезы душили его и перехватывали горло…
— Ничего не понимаю, голубчик, — сказал министр, пожимая плечами, — Какие такие дома? Где они? Не объясните ли вы мне все дело по порядку, потолковее?..
Гарри сунул руку в карман и вытащил смятый лист копии с прошения голове.
— Мы, знаете, сложились и наняли адвоката, и он составил прошение!..
Лицо министра сразу изменилось и приняло сухое, сдержанное выражение. Он сразу предположил, что Гарри быль подослан к нему взрослыми кляузниками…
Он быстро пробежал глазами прошение и понял, в чем дело.
— Да, эти богаделенские дома должны быть проданы, — холодно сказал он, — а вместо них будут построены другие, более крупные здания. Это в порядке вещей. Мне нечего вмешиваться в дела города…
Он подозрительно посмотрел на Гарри и спросил:
— Они подослали вас сюда, не правда ли?..
Гарри вспыхнул и поднял голову.
— Нет, я пришел сам… И об этом никто не знает. Даже бабушка!..
— А кто же вам дал денег на дорогу?
— Я разломал копилку, — она моя собственная, и на эти деньги я приехал сюда!..
— Ого!.. Да вы человек решительный и самостоятельный, как я вижу, — сказал министр. — Вы, вероятно, очень деловиты. А дорогу-то как же вы сюда нашли?..
— Спрашивал у встречных.
— А ко мне зачем вы отправились?.. Дело ведь это касается только вашего города Мильтоуна…
— А потому, сударь, — что раз что дано народу, — того отнимать нельзя!.. — повторил!. Гарри слышанный недавно от Джона слова…
— О, да, это правда!.. Но, знаете ли, мне положительно никак нельзя вмешиваться в такое дело!..
— Нет, нет, вы должны вмешаться, — в полном отчаянии воскликнул Гарри. — Они не смеют отнять от нас, бедняков, то, что нам принадлежит. И Джон это говорит, и адвокат это говорил. А вот только у нас денег нет, чтобы бороться с городскими властями… А то бы нас не тронули, и мы бы продолжали жить по-прежнему. Вот, я вам целый букетик астр принес, — они дорогой завяли, — вот какие невзрачные стали; но вы поставьте их в воду, — и они оживут. Они из моего садика, который я сам устраивал… Ах, я бы и кота Прима привез, — но он царапается!..
— Благодарю вас, — сказал министр, — принимая из рук мальчика цветы, — я велю поставить их в воду, — а насчет кота — хорошо, что вы его не привезли!..
Министр рассеянно понюхал цветы, положил их на стол и задумался. «Вероятно, он намерен попросить денег», — подумал он и обернулся к Гарри.
— Как вас зовут, мой милый? — спросил он.
— Гаральд Букер, сударь!..
Министр надписал на полях прошения имя.
— Вы живете в той самой богадельне?
— Да… вместе с бабушкой…
— И все живущие там не желали бы уходить оттуда?..
— Ну, конечно, сударь!.. — Гарри сверкнул глазами и подобрал дрожащие губы. — Мы лучше умрем, чем уйдем оттуда, — все равно это нам грозит гибелью. Ведь это наши собственные дома, — мы привыкли к своим углам… А потом наши сады, лужайки…
Министр рассеянно слушал его и затем вдруг сказал приветливо Гарри:
— Ну, хорошо, возвращайтесь домой, дорогой мой… Потом вы услышите обо мне…
— Но вы запретите им продавать дома? — робко спросил Гарри.
— Об этом я скажу, когда рассмотрю то дело, о котором вы хлопочете! Да… ну, вот… а теперь возьмите вот это, — купите себе, чего захочется, по дороге. Вы, кажется, очень устали!..
И он протянул мальчику золотую монету. Гарри отступил шаг назад и засунул руки в карманы.
— Нет, мне денег не надо! — краснея, сказал он.
— А как же вы копилку наполняли?..
— Я зарабатывала сударь, — я ведь работал в садах у наших жильцов.
— Ну, знаете, я вас особенно уважаю за это, мой друг!.. — произнес серьезно министр и ласково провел рукой по шелковистым волосам мальчика.
— Вы так любезны, — прошептал Гарри, — почему вас называют «бульдогом»?..
— Ну, я не всегда так любезен бываю, — усмехнулся министр. Пока до свидания!
Он повернулся, вышел в переднюю и сказал одному из лакеев:
— Там я оставил на столе букет цветов, — поставьте их в воду, Джон, у меня на столе… А мальчика проводите на вокзал, возьмите ему билет и найдите хорошее место в вагоне — до Мильтоуна… А до отъезда угостите его завтраком…
Министр кивнул головой Гарри и вышел из подъезда к своему экипажу… На душе у него было легко и хорошо, — этот мальчик нравился ему и так напоминал его умершего сына…
«Он не забудет, нет, — думал, между тем, Гарри, — ведь вот не забыл же он велеть поставить в воду цветы!.»
Да, он чувствовал, что дела обстоять хорошо, — но был сдержан и не высказал вслух своих предположений.
Он совершенно успокоился и с особенным аппетитом проголодавшегося человека принялся за поданный ему завтрак, после которого его повезли в карете на вокзал…
11.[править]
Уже солнце закатывались, когда маленький Гарри прибыл на станцию Мильтоун; он тотчас же отправился в богадельню, подошел к воротам и вошел во двор с таким невозмутимым видом, как-будто он никуда и не уезжал, а бродил все время тут же.
— Господи!.. Да это Гарри!.. — воскликнул старый Джон, увидев его. — Что ты наделал, — чуть со свету не сжил бабушку Букер. Уехал, — и не сказал куда. Как мы, по твоей милости, перемучились за тебя!..
— Ну, если бы я сказал, что еду к министру, вы бы меня ни за что не отпустили!.. — ответил мальчик.
И, не обращая внимания на изумленный вид Джона, он прямо прошел в свой садик и стал невозмутимо, как-будто с ним не произошло ничего особенного, — развязывать связанные мочалками цветы и оправлять их.
— Ну, скажи, — и тебе в самом деле удалось видеть первого министра? — спросил Джон, подходя к мальчику и поднимая на лоб очки.
Мальчик молча кивнул головой.
— И… и… он обещал сделать для нас все?
— Ну, уж этого я не могу сказать.
Когда Гарри вошел в кухню, — бабушка Букер обрадовалась ему и то смеялась, то плакала от волнения.
— Нет, ты слишком жестоко поступил со мной, — сказала она, — уехал и хоть бы предупредил меня!..
— Ну, что ж делать, — иначе нельзя было, бабушка!.. — ответил Гарри.
Вся богадельня очень скоро узнала о поездке мальчика в Лондон по их делу, — и с особенным уважением стала смотреть на своего питомца. Подумайте, он побывал в Лондоне и вернулся домой, как ни в чем не бывало, целый и невредимый!..
Для стариков и старух, давно уже привыкших не видеть ничего, кроме стен своей богадельни, и живших отрезанными от всего мира, — поездка Гарри в Лондон казалась отважным и великим подвигом. Они хотели бы узнать от него многое, но он, как нарочно, был необыкновенно молчалив и не хотел удовлетворить их любопытству. Молча, с особенным усердием копался он в своем саду, и слова от него добиться было невозможно.
Но в душе Гарри очень волновался, — только виду не хотел показывать. Ему не хотелось обманывать себя и обольщать несбыточными надеждами. Ну, да, он передал министру все то, что тревожило и страшило его и всех обитателей богадельни, — но ведь министр не обещал ему ничего положительного, что могло бы дать твердое основание полному спокойствию.
Поможет ли им министр, или нет, — неизвестно, — можно только надеяться на что-то. Ну, а одной надежды мало, и нечего, значить, распускать язык до поры, до времени!.. Он все сделал, что только мог, и теперь надобно терпеливо ждать, — только и всего!..
Стараясь казаться вполне спокойным и равнодушным, Гарри с этого дня по целым часам сидел у себя в садике на карауле, тревожно следя за проходящими мимо калитки почтальонами и телеграфистами. Вот-вот, который-нибудь из них войдет во двор — с пакетом… Но ничего подобного не было.
— Ах, ты, простачок? — говорила ему бабушка Букер, видя его тревогу, — неужели ты думаешь, что такие важные деловые господа, как министр, будут помнить о таком клопе, как ты?..
Гарри смущенно наклонил голову и побледнел. Что если это правда? Что если, несмотря на то, что он сделал, им придется-таки оставить здесь все и идти на все четыре стороны?..
— Ну, ну, не печалься, родной мой, — утешила его старушка, — что ж делать. Устроимся как-нибудь на новом месте. Сниму я где-нибудь такой же домик, с такими же комнатами; постараюсь найти такой домик, чтобы при нем был и сад!
Но при одной этой мысли она и сама уж с собой не могла совладать и расстроилась и горько заплакала. Уж очень привязалась она на старости лет к этому углу, и жалко было подумать, что все, что ей так нравится здесь, будет разрушено и сравнено с землей!.. Легкое дело — на старости лет привыкать к новому месту! Здесь они жили, как в тихой пристани, спокойно, не думая ни о чем, в своем углу. И сдружилась друг с другом, а что будет дальше, — один только Бог ведает!..
Гарри сам стал сомневаться, что от его визита к министру выйдет какой-нибудь толк. Одно только давало ему надежду, — это любезность старика, его ласковое отношение к нему. «Он не забудет моей просьбы, — ведь не забыл же он тогда про мои цветы: и так добр бы он ко мне!..»
Дни шли за днями, проходили недели, — а никаких вестей ни откуда не приходило. День ото дня Гарри тревожился все больше и больше, — он худел, бледнел, точно охваченный какой-то изнурительной болезнью, и только глаза его становились больше и смотрели так странно и растерянно.
— Ах, замучился бедняга до смерти от этих ожиданий! — говорили, глядя на него, Джон и бабушка Букер.
Но помочь они ему ничем не могли. Это было выше их сил, — все зависело от сильных людей в городе, которые казались карающей неизбежной судьбой… Гарри мало ел, плохо спал и даже перестал интересоваться своим садиком и ухаживать за ним.
«Для чего? — рассуждал он тоскливо, — ведь все равно все это сроют, уничтожат, — и ничего не останется на месте!..»
12.[править]
Вестей никаких не было: городское управление ни о чем не извещало обитателей богадельни, — но совещание по этому делу в управлении было. Местные газеты печатали об этом статьи, и старики, читая их, узнали, что дело их решено будет не в их пользу, а так, как решил городской голова. Богадельня будет упразднена, а старикам будут выдавать ежегодно пенсию, рублей по 80 — 100. Нечего сказать, хорошее возмещение за то, чем пользовались они до сих пор!..
— Неладно дело решено!.. Это никуда не годится! — возмущался Джон Стерн, а ему вторили и другие старики.
Многие окрестные жители тоже возмущались вместе с ними и только подливали масла в огонь.
— Да. И вот вам, — наш Гарри сам ездил в Лондон и говорил с нашим первым министром, — разглагольствовал старый Джон, — а что толку? Ну, да я говорил малышу, что из этого все равно ничего не выйдет!.. Станут большие, знатные люди думать о нас, безвестных бедняках!.. Очень им нужно!..
Джон Стерн верил тому, что говорил ему Гарри, — но остальные старики постепенно стали сомневаться в его словах.
— Кто его знает, — сказал один из стариков, — ребята — хвастуны вообще, — может, он и не был тогда в Лондоне, а только придумал сказать это!..
И как ни возмущался против этого обвинения Джон, говоря, что Гарри не способен лгать таким образом, что и на станции видели, как он уезжал с лондонским поездом, — старики чувствован себя почему-то обиженными мальчиком и стали недружелюбно коситься на него.
— Уж это известно, — дети иногда так искусно лгут, что и от правды их лжи не отличишь. — решили старики между собою…
Когда Гарри узнал, что его подозревают во лжи и в излишнем хвастовстве, и не хотят верить ему, — он совсем упал духом.
Даже бабушке Букер стало, наконец, казаться, что маленький Гарри видел только во сне и свою поездку в Лондон, и свое свидание с первым министром и разговор с ним.
Действительно, чудно было, чтобы такой знатный высокопоставленный человек стал принимать неизвестного мальчика! Очень может быть, что Гарри был в Лондоне, даже наверно так, — а там он где-нибудь прикурнул, задремал и под впечатлением мыслей все об одном и том же предмете, увидел во сне свое посещение министра.
Недаром он в отмалчивался все больше, — потому что не мог в точности передать того, что он видел на самом деле!..
Так думала старушка Букер про себя, но мальчику и виду не показывала о своих сомнениях в его словах…
13.[править]
Стали ходить упорные слухи, что уже скоро начнут ломать старые домики, — и жильцы встревожились еще больше. Явное дело, — Гарри одурачил их, наговорил им с три короба всяких небылиц, — а теперь пожалуйте, — вон, что выходит!..
Против Гарри, точно против главного виновника, восстали все, и вместо прежней любви, которую оказывали мальчику, ему приходилось видеть во всех ненависть, досаду и какое-то отчуждение. Старики поглядывали на него враждебно, ворчали на него, бранили и сердито отвертывались в сторону, когда он проходил мимо, и в свои палисадники не зазывали его поработать за них.
Сердце болело и тосковало у бедного Гарри от всего, что ему приходилось переживать, — и его душевные страдания отзывались и на его здоровы. Был у них доктор и сказал бабушке Букер, что у мальчика острое малокровие, — прописал ему лекарство: но бабушка Букер не верила доктору, — она знала, в чем дело.
— Нет, батюшка, — сказала она ему, — тут дело в том, что он просто извелся, в отчаяние пришел от своей неудачи. Вы знаете, что мы должны покинуть богадельню?..
— Да, да… но что ж из этого? — ответил доктор, — вы поселитесь в другом месте, в новых дожах, и там вам будет лучше. А тут, — смотрите, — стены старые, сырые и грязно у вас!…
И он ушел, удивляясь, — о чем может горевать старуха Букер и ее мальчик.
— И зачем ты, бабушка, звала его? — недовольным голосом сказал Гарри, — разве он может понять нас?..
— Да ведь ты болен, голубчик мой!
— Нет, бабушка, я совсем здоров.
— Ты все отчаиваешься, тревожишься, тоскуешь, и оттого тебе неможется. Правда, и я места себе от горя не нахожу, — но что ж поделаешь теперь? Все равно придется перебираться отсюда!…
Гарри стал около нее на колени и прижался к ней.
— Он, вероятно, забыл, бабушка, — прошептал он. — Но я не думал, чтобы он мог позабыть после того, как он был так добр со мной и так ласково расспрашивал меня обо всем. Ну, да, он ничего наверно не обещал мне, — но я чувствовал в сердце, что он придет к нам на защиту… А теперь скоро уже четыре месяца, как я ездил к нему…
С участием нагнулась бабушка к нему и нежно погладила его по волосам.
— Скажи мне всю правду, Гарри, — ласково сказала она, — уверен ли ты в том, что на самом деле видел этого человека и говорил с ним?.. Не приснилось ли тебе это все во сне, Гарри?..
Мальчик медленно поднял голову, — все его бледное исхудавшее личико пылало краской негодования.
— Я видел его, бабушка, и говорил с ним… Еще он хотел дать мне золотой, — но я отказался взять у него эти деньги… Да, теперь я сожалею, что не взял у него монеты, — принеси я ее домой, ты бы поверила сразу и не говорила бы так…
Он весь дрожал от обиды и досады.
— И как ты можешь сомневаться в моих словах? Разве я когда-нибудь лгал? Неужели ты думаешь, что я решился бы солгать тебе?..
— Нет, нет, милый, дорогой Гарри, — сказала поспешно старушка Букер, — я знаю: ни один ребенок за которым я ходила на своем веку, — не умел мне лгать!.. Но знаешь ли… тебе могло присниться это, — такие случаи бывают… Вот что я хотела сказать тебе!..
— Ну, так чем же, чем могу я доказать тебе, бабушка, что я говорил и говорю правду!.. — воскликнул бедный Гарри в отчаянии. — Это все было, — я его видел, я его просил за всех нас… Но ведь я же не говорил вам, что он что-нибудь обещал мне, слышишь ты это? Он ничего не обещал мне наверное… но он принял от меня цветы и вспомнил о них… и я был уверен, что он не забудет и обо мне, и о моей просьбе…
14.[править]
Бабушка Букер была очень огорчена и расстроена. Очевидно, Гарри был болен, — и болен серьезно, — насчет этого не могло быть сомнения, — бабушка Букер была уверена, что мальчик помешался рассудком… Что ни говорил он ей, — старушка была уверена, что мальчику померещилось все то, о чем он рассказывал, — и первый министр, и их разговор… О таких болезнях мозга старушка слыхала не раз и знала, что такие болезни лечению не поддаются.
Молча сидела она около него, перебирая и разглаживая волосы бедного мальчика. И он молчал, притихнув около нее. Гнев его улегся, и он сидел такой тихий, такой грустный, погруженный в глубокое размышление…
Из окна их комнаты была видна калитка по ту сторону двора. Мельком кинув взгляд через окно, бабушка Букер увидала, что около калитки стоит старый Джон и разговаривает с каким-то незнакомым человеком, с виду очень похожим на лакея из богатого дома. Потом она увидела, как этот человек передал Джону большой сверток, раскланялся со стариком и ушел… А старый привратник стоял, как вкопанный, на месте, держа в руках сверток, и не спускал с него глаз…
Потом Джон, наконец, пришел в себя, — вошел через калитку во двор, обогнул клумбу и, спотыкаясь на ходу от волнения, чуть не бегом подбежал к дверям домика. Из всех окон на него с удивлением выглядывали жильцы богадельни, — уж очень необычайный вид был у старого Джона!..
— Гарри!.. Гарри!… — закричал Джон. — Иди сюда, посмотри, — какой подарок прислал тебе господин министр. Вон оно что!.. И человек, который принес его, сказал мне, что нас отсюда не будут выселять, — что дома эти отнимать у нас по закону нельзя, и ломать их никто не имеет права. И это сказал будто бы самый первый адвокат Англии!.
Гарри так и подпрыгнул на месте…
— А?.. Что?.. — закричал он вне себя, — теперь вы будете мне верить?.. Будете?.. — Он пошатнулся и упал. Глубокий обморок охватил его и лишил сил.
Когда мальчик пришел в себя и открыл глаза, — он увидел себя лежащим на своей кровати. Ясное солнышко заглядывало в окно, и его лучи рассыпались на золотистых кудрях Гарри.
Около кровати стоял большой ящик, красиво отделанный, а в ящике был полный набор садовых инструментов, подобранных к росту Гарри. На крышке ящика была прибита серебряная дощечка, на которой была выгравирована надпись, — день, когда Гарри побывал в Лондоне, и слова: «Славному и смелому Гарри».
— Ну, вот видите, — он не забыл-таки меня!.. — радостно воскликнул Гарри и быстро соскочил с постели. Лицо его все светилось глубокой радостью и счастьем…
— Великим человеком будет наш Гарри, — говорили сошедшиеся в домик бабушки Букер обитатели богадельни.
— Нет, я буду настоящим садовником, — крикнул Гарри. — А зачем вы упрекали меня и говорили, что я солгал вам?..
Он отправился к себе в садик, где под кустом роз восседал его друг, кот Прим. Он взял кота на руки и стал ласково гладить его.
— Милый Прим, я теперь выращу для него самые редкостные чудесные цветы, — шепнул он на ухо коту. — Ведь ты подумай только, — он отстоял наши дома, защитил бедных людей!..
Кот Прим с наслаждением растянулся на коленях у Гарри, великодушно позволяя ему гладить себя, а в это время какая-то птичка, качаясь над ними на ветке, звонко распевала безотчетно веселую песенку…
Источник текста: Садик Гарри. Повесть Уйда (Л. де ла-Рамэ). В пересказе А. А. Федорова-Давыдова. Издательство «Светлячок», 1918.
Исходник здесь: https://literator.info/sadik-garri-wppost-6512/