Ольга Срезневская
(О. С.)[править]
Самарканд во время Тамерлана по описанию очевидца[править]
Нынешний Самарканд привлекает внимание путешественника более всего грудами развалин, лежащих посреди зеленых садов. Глядя на них, невольно переносишься мыслью к тому далекому времени когда он был столицей огромного царства {1}. Самая блестящая пора его существования относится к царствованию Тимура, и в его развалинах и теперь еще живет воспоминание о великом хане, как о самом знаменитом из его государей и о строителе лучших его украшений. Для нас, Русских, эта связь с Тимуром дает ему особенное, исключительное значение по той важности которую Тимур имеет для нашей истории.
Наши собственные, русские источники, летописи и народные предания {2}, по естественной причине дают о Тимуре одностороннее и неясное понятие. Еще меньше знаем мы [690] из них о древнем Самарканде. И в том и в другом отношении литературы восточных народов конечно гораздо богаче. Из числа им принадлежащих памятников всего более сведений о Тимуре и о Самарканде дают: 1) записки самого Тимура; 2) постановления его, также им самим записанные, и 3) история Тимура написанная на персидском языке шериф Эддином-Али Уездским. Но при односторонности их взгляда их одних было бы недостаточно для того чтобы составит по возможности верное понятие о характере Тимура как человека и государя. Другое жизнеописание, написанное по-арабски Ахмедом-бен-Арабшахом, представляет его в совершенно другом свете. Но ему можно верить только с большою осторожностью, ибо автор очевидно смотрел на Тимура враждебно и желал обращать внимание только на его дурные стороны; даже имя его постоянно сопровождается или заменяется выражениями: тиран, грабитель, обманщик и т. п. {3} Ко всем этим разнохарактерным сведениям важным дополнением служит еще один исторический памятник, принадлежащий европейской литературе, которому не было никакой причины, ни надобности быть пристрастным; это путевые записки Испанца Клавихо, совершившего путешествие ко двору Тамерлана в качестве посланника от кастильского короля Генриха III {4}. Они [691] полны любопытных подробностей касающихся самого Тимура, его двора, столицы и самых владений с их государственным устройством, насколько с ними можно было познакомиться во время довольно быстрого путешествия.
Посольство в котором принимал участие Клавихо не было первым сношением Генриха III с Тимуром. Генрих, вообще заботясь о том чтоб утвердить величие и благосостояние Кастилии, не редко отправлял послов в разные христианские и нехристианские государства, частью для того чтобы поддержать мир и дружеские отношения с другими державами, частью для того чтобы приобретать о них как можно большее количество сведений, которые могли бы быть полезны ему в трудном деле правления {5}. Таким образом в 1402 году он послал двух вельмож в Малую Азию, где в это время приближалась к развязке борьба между Тимуром и турецким султаном Баязетом. Им было дано приказание собрать верные сведения «о нравах, обычаях, религии, законах, о силах этих отдаленных народов и о том какие могут быть их стремления и интересы» {6}. Судьба помогла посланникам и показала им на деле силу и богатство Тимура: им удалось присутствовать при Ангорской битве, в которой был положен конец могуществу Баязета и сам султан был взят в плен. Тимур, после окончания битвы, принимавший многих послов, присланных к нему из разных городов с выражением покорности, сделал и Испанцам почетный прием; а так как по случаю победы в стане было устроено много великолепных празднеств, то они могли составить понятие и о роскоши азиятского двора. Отпуская послов назад, Тимур богато одарил их и отправил вместе с ними и своего посла, по имени Магомета-аль-кази, с грамотами к королю Кастилии и с богатыми подарками, в числе которых были две христианские [692] пленницы, как думают некоторые, захваченные им из гарема Баязета.
Такое выражение приязни со стороны великого завоевателя требовало ответа от Генриха, и тогда-то послал он у же прямо ко двору Тимура второе посольство «с целью закрепить дружбу зародившуюся между двумя государями». Посланниками были назначены три придворные: одно духовное лицо, магистр богословия Алонзо Паес-де-Санта-Мария, Рюи Гонзалес де-Клавихо и Гомес де-Салазар, королевский телохранитель. Главным из трех лиц был Рюи Гонзалес де-Клавихо {7}. Он принадлежал к древнему и знатному мадридскому роду, владел обширными богатствами и занимал при дворе Генриха III важное место шамбеллана. Служа одной из главных целей своего государя — знакомиться со всеми странами и народами, Клавихо во все время своего далекого и трудного путешествия, длившегося три года, вел дневник, подробно записывая обо всем что ему казалось достойным замечания, «чтоб оно не забылось и чтобы можно было полнее и яснее вспоминать об нем и рассказывать». Он узнавал историю местностей и народов с которыми ему приходилось знакомиться, обращал внимание на разные подробности, пользовался даже случаем узнать и о таких местах которые лежали совершенно вне его пути. Так он расспрашивал одного князя, приезжавшего на поклон к Тимуру, о местонахождении и способе обработки рубинов, которыми славились его владения. От китайского посланника он узнал о величине Пекина и военных силах Китайского императора.
Генрих III вероятно не остался недоволен исполнением поручения возложенного на него: до самой его смерти Клавихо оставался при дворе и потом был в числе свидетелей при составлении его завещания. Остальные немногие годы своей жизни он провел в своем родном городе Мадриде и был похоронен в монастыре Св. Франциска, в капелле которую он отделал на свой счет и где покоились его предки {8}. [693]
Первое время после того как записка Клавихо были изданы в свет, к ним отнеслись не с полным доверием; но в последствии новые географические и исторические исследования подтвердили их, и теперь упрекнуть его в своевольном искажении правды или в выдумывании небылиц нет никакого основания. Кроме того что многое подтверждается записками самого Тимура {9}, историей Шерефеддина {10} и некоторыми другими источниками, по самому изложению видно что он относится к своему предмету беспристрастно и добросовестно. Конечно, рассказ его не свободен от многих неверностей и не может быть совершенно полон. С одной стороны, неизбежный и вполне естественный недостаток предварительного знакомства с историей и географией заставлял его принимать на веру то что ему приходилось слышать, а иногда мешал и понять слышанное; с другой стороны, трудность вести разговоры чрез посредство переводчиков и известная неохота с которою мусульмане отвечают на расспросы лишали его возможности узнать многое. Тем не менее рассматривая записки Клавихо в числе других произведений этого рода, сделавшихся известными в Средние Века, им нельзя не дать одного из первых мест даже и по обширности круга стран им посещенных. По количеству же сообщаемых им сведений, по подробности и обстоятельности изложения и по живости рассказа они превосходят многие из самых знаменитых и им не повредит сравнение даже с записками Марко Поло или Плано Карпини.
Сознавая всю важность такого источника и его почти совершенную у нас неизвестность {11}, я постараюсь пересказать здесь то что в нем касается пребывания Клавихо в царстве великого царя Тамурбека, как он называет [694] Тимура, и особенно в Самарканде, о котором он и говорит с особенною подробностью.
Исторические сведения о происхождении Тимура и его подвигах, о его предках и разных других азиатских ханах пропущены в моем пересказе, так как они не представляют ничего особенно важного, будучи только более или менее наивными повторениями слышанного. В них нередко перепутаны местности, искажены имена, а иной раз ошибочно переданы события, что вероятно зависело уже от лиц сообщавших Клавихо эти сведения. Так, объясняя почему Тимур сделался хромым, он рассказывает известную сказку о том как он воровал стада у соседей. Подобные ошибки неизбежны, и мы встречаем их у всех путешественников посещавших отдаленные и неизвестные страны. Клавихо даже менее грешит ими чем другие: у него всегда отделено ясно что принадлежит его собственным наблюдениям и что известно ему из других рук; между тем как многие, в том числе и Марко Поло, часто перепутывают то и другое и таким образом чрезвычайно затрудняют и отчетливое понимание и критику.
Выехав из Испании в мае 1403 года, на торговом корабле, отправлявшемся на Восток, Клавихо со своими спутниками должен был останавливаться всюду куда заезжал корабль чтобы сгрузить свои товары и нагрузить новые. Только уже в октябре месяце приехали они в Константинополь. Здесь он должен был остановиться, потому что с его посольством к Тимуру соединялось также посольство к императору Мануилу; да и кроме того как было не осмотреть город священный для всех христиан, первую христианскую столицу, полную столькими святынями и памятниками древности. Он располагал пробыть в Константинополе около месяца. Но когда в конце ноября надобно было продолжать морское путешествие до Трапезунда, бурное время уже началось и заставило его воротиться и перезимовать в Константинополе. Это расстраивало планы посланников: они надеялись застать Тимура на его зимнем кочевье, в Карабаге, около реки Аракса. Теперь это было уже невозможно; да и кроме того нельзя было даже знать где в какое время он мог быть. Думая все-таки как-нибудь наверстать время, они выехали из Перы с первым [695] кораблем, который в ту весну выходил в море. Еще они не доехали до Трапезунда, когда Тимур уже окончил свой зимний отдых и выступил из Карабага по дороге в Самарканд. Они узнали об этом уже в Ерсингаве и решили идти по следам его. Переезжая из города в город, везде слышали они что около месяца тому назад проходил тут великий хан и все шел дальше, приближаясь к Самарканду. В одном месте, именно в крепости Фиргузку, которая была на этом самом пути взята приступом войском Тимура и потому задержала его на несколько времени, расстояние между ханом и ими сократилось на двенадцать дней. Здесь их встретил гонец хана, получившего известие об их приближении, с приказанием поторопиться. Тимур желал непременно показать европейским посланникам свою столицу, на украшение которой он не жалел издержек, и ему вероятно хотелось чтоб они не опоздали к празднествам которые должны были быть там тотчас после его прибытия. Торопиться человеку привычному к быстрой и безостановочной езде было не трудно во владениях Тимура, благодаря удивительной деятельности и настойчивости с какой этот необыкновенный человек вводил благоустройство в своем государстве. По всему обширному пространству которое находилось под властью его и управлялось его сыновьями, внуками или родственниками, было введено почтовое устройство, с такими удобствами для едущих какие возможны только в деспотическом государстве. Через каждый день пути были учреждены станции, где находилось от ста до двухсот лошадей, назначенных для проезжающих. Станции эти были устроены где возможно в населенных местах, а если не встречалось по пути ни города, ни селения, то были выстроены постоялые дворы, вероятно не кое-какие, а со старанием об удобстве и красоте, так как Клавихо называет их большими дворцами (grandes palacios). жители ближайших городов и деревень должны были доставлять в эти гостиницы все припасы какие были нужны. Иногда станцию приходилось построить в таком месте где даже не было воды, что в степях Азии случается очень нередко. В таком случае воду проводили к ней с помощью водопроводов. Клавихо останавливался в одной гостинице в которую подземными водопроводами была проведена вода из места [696] находившегося за целый день пути оттуда. жители соседних местностей доставляли также и лошадей в эти гостиницы. При лошадях находились люди смотревшие за ними и провожавшие их до следующей станции. Бог знает сколько удобств и выгод доставляло это учреждение купеческим караванам, но что касается ханских посланных или чужеземных послов, то им доставлялось больше чем могло быть нужно. Вот как говорит об этом Клавихо: «когда приезжают царские посланники или кто-нибудь другой с вестями к царю, тотчас эти люди берут лошадей на которых они приехали, снимают с них седла и седлают других; когда они уезжают оттуда, с ними идут два или три из этих проводников чтобы смотреть за лошадьми. Когда они приезжают в другое место где есть царские лошади, тот ворочается со своими лошадьми и едет другой. Этого мало. Если какая-нибудь из этих лошадей устанет на пути и попадется им другая у какого-нибудь человека который едет своею дорогой, то его заставляют сойти с лошади и берут ее себе, а уставшую лошадь ведут про запас. Такой у них обычай, что если кто-нибудь едет по дороге верхом, будь он князь, или кто-нибудь другой, или купец, или посланник, и попадется ему такой человек который едет к царю, и прикажет встать и отдать ему лошадь, потому что он едет к царю, или пошлет его с каким-нибудь поручением, он должен сейчас же исполнить и не смеет отказаться, потому что за это заплатит головою: такова воля царя. И не только у всяких таких людей, но даже, говорят, и у сына царя или у жены его можно отнимать лошадей, если будет недостаток. Посланникам рассказывали что уже случалось что послы ехавшие к великому царю заставляли сходить с лошади старшего царского сына». Устраивая дороги, Тимур установил также и меру расстояния, отметивши ее по дорогам столбами, и определил какое количество этих мер должно быть проходимо.в день при обыкновенной езде. Эта мера, говорит Клавихо, вдвое больше кастильской лиги, и обыкновенно их проходят от десяти до двенадцати в день {12}. Ханские же послы едут и [697] пятнадцать и двадцать в сутки, так как они не останавливаются в пути, а гонят лошадей пока они в.состоянии идти. Если измученная лошадь не монет больше двигаться, они убивают ее и продают, когда есть кому продать, а нет, так просто бросают, и оттого часто по дорогам попадаются валяющиеся тела мертвых лошадей. С легким оттенком иронии замечает Клавихо что Тимуру приятнее если его гонец заморит двух лошадей и проскачет пятьдесят мер в сутки чтоб усдужить ему, чем если он проедет это самое расстояние в три дня. Кто сам не видал, прибавляет он, тот не поверит как ездит этот проклятый народ (estos malditos).
Еще не доезжая до Фирузку, когда у них была возможность ехать не торопясь и останавливаться на несколько дней в городах встречавшихся на пути, Испанцы были у же так утомлены путешествием что многие из них с трудом продолжали путь. Некоторые из слуг даже захворали от усталости и их пришлось оставить в Тегеране, где, как мы узнаем после, они провели время очень приятно, окружеввые вниманием и заботами хозяев у которых были оставлены. Понятно, какое неудовольствие возбудило в бедных посланниках ханское приказание торопиться. У них едва хватало сил идти так как они шли до тех пор; а тут приходилось лишиться даже возможности отдыхать. Тимур, сам деятельный и быстрый в исполнении задуманного, не терпел промедления ни в ком: он беспрестанно присылал гонцов узнать все ли делается как следует для посланников, оказывают ди им долж-- ные почести, нет ли задержки и скоро ли они будут. А бедные посланники наверное не раз ложелали чтоб им оказывали меньше почестей, потому что встречи и пиры отнимали у них последнюю возможность отдохнуть. Везде куда они приезгкади, их встречали с угощением; где-нибудь в тени, в поле, расстилались ковры, приносилось множество рису, молока и хлеба, и они должны были сходить с лошадей и принимать что им подносили. Это угощение вероятно было чем-нибудь в роде нашего [698] хлеба-соли, потому что делалось только для встречи, как говорит Клавихо (para en llegando). Если же они должны были остановиться на несколько времени, то являлись кушанья в большем количестве и разнообразии: различно приготовленное мясо, рис, маис, плоды, и всего столько что хватило бы еслиб их было втрое больше. Случалось что приезжали в какое-нибудь место где по той или другой причине не было ничего приготовлено для встречи. Тогда провожатые производили такую расправу что наводили ужас не только на виновных, но и на самих путешественников. Вот как Клавихо рассказывает об этом: «Прежде всего слуги тех вельмож которые провожали посланников требовали старшин; первого человека какого встречали на улице, схватывали, навязывали ему на шею покрывало, снявши его с головы (они имеют обыкновение носить покрывало на голове), и сидя сами на лошадях, тащили его пешком и били палками и кнутами, чтоб он показал где дом старшины. Люди которые видели их на дороге и узнавали что это царские слуги, догадавшись что они являются с каким-нибудь приказанием от царя, принимались бежать, точно будто дьявол гнался за ними, а те которые были в своих палатках и продавали товары, запирали их и тоже пускались бежать и прятались у себя в домах; а проходя говорили друг другу: Ельчи, то есть посланники, так как уже все знали что с посланниками приходят черные дни. Когда находили старшин, вы подумаете что они говорили с ними кротко? Нет, они прежде бранили их и били дубинами, а потом заставляли бежать, приносить все что нужно для посланников и прислуживать им, и не позволяли отлучаться без спроса. Приводили людей чтоб охранять посланников и вещи их день и ночь, и стеречь также лошадей их; и если что-нибудь пропадало, то должен был заплатить за это город». В местах где жил какой-нибудь родственник хана или важный сановник, делались более торжественные приемы: посланники должны были сами являться к ханскому родственнику, принимать участие в пирах и получать подарки, что совершалось с особенною церемонией. Эта подарки обыкновенно состояли из лошадей и одежд. Любопытен рассказ Клавихо об одной из подобных церемониальных встреч. В одном городе их ожидал вельможа, присланный Тимуром [699] нарочно для того чтобы встретить их и оказать им должный почет. «Он назначил им помещение и приехал навестить их; и так как они не могли отправиться к нему на пир, потому что приехали совсем больные, то он прислал к ним на дом много кушаний и плодов. Когда они подкрепились, он прислал сказать чтоб они приехали к нему во дворец где он жил, оказать честь великому царю и принять царские одежды. Они отвечали что ведь видно какие они, что они не в состоянии двигаться и покорно просят извинить их. Тогда во второй раз прислал за ними. И столько их принуждали что наконец магистр должен был отправиться туда. На него надели две одежды из камки (camocan). Обычай был такой, когда давались эти одежды от царя: устраивали большой пир и после пира надевались эти одежды; в это время нужно было три раза преклонять колена в честь царя. Когда все это было кончено, рыцарь (coballero) прислал посланникам и людям их царских лошадей, чтобы продолжать путь, так как они де отдохнули уже, и велел просить их уезжать сейчас же, потому что царь приказал чтоб они его догоняли как можно скорее и ехали день и ночь. Они отвечали что ведь он видел в каком положении они приехали, что они не могут продолжать путь и просят чтоб им позволили остаться дня два, хоть немного отдохнуть. Он приказал сказать им что не смеет остановить их ни на сколько, что если царь узнает об этом, то ему придется поплатиться головой. Что они ни делали, надо было уехать, хоть это было им очень тяжело, потому что они были так слабы что казались ближе к смерти чем к жизни. Рыцарь приказал положить им на переднюю луку седла деревянный брусок с подушкой по средине; на эти подушки они легли грудью и так отправились в путь». Один из спутников Клавихо, Гомец де-Салазар, не вынес этого трудного путешествия: еще далеко не доезжая до Самарканда, не переехавши самой трудной части пути, близь города Нишапура, он ослабел до такой степени что его положили на носилки и так принесли в Нишапур. Присланный от Тимура новый гонец сделал все возможное чтоб облегчить его страдания: устроил удобное помещение, прислал лучших врачей, но все напрасно. «Врачи были хорошие, говорит Клавихо, но Богу угодно было чтобы Гомец умер [700] в Нишапуре», и они предали чужой земле тело своего товарища, которому не суждено было воротиться на родину. Несколько недель спустя умер также один из слуг.
Вытерпев много трудностей на пути, перенесши мучение жажды в безводной пустыне, расстилающейся на запад от реки Мургаба, испытав там же горячий песчаный вихрь, достигли наконец Испанцы границы собственно Самаркандского царства, как его называет Клавихо, т. е. реки Аму-Дарьи, за которой начинались владения предков Тимура. Чрез эту реку не было свободного проезда из Маверальнагера. Стража поставленная на берегах пропускала только тех у кого было письменное позволение с указанием куда и зачем едут. Это делалось для того чтобы пленные, которых Тимур переселил в свои владения, не могли разбежаться, как тому уже и были примеры в других местах. Тимур непременно желал гуще населить свой любимый Самарканд и принадлежавшую к нему страну. Потому те которые хотели перейти через Аму-Дарью в Маверальнагер, пропускались свободно, а шедшие обратно должны были иметь позволение. Из всех завоеванных им мест Тимур привозил с собою множество пленных, выбирая всегда людей наиболее полезных, т. е. всякого рода ремесленников, ткачей, золотых дел мастеров, оружейников и пр., так что не было такого мастерства которое бы не имело своих представителей в Самарканде. Кроме того, по приказанию хана, по Хорассану и Персии ездили люди и приглашали всех сирот, безродных и бездомных переселиться к нему во владения, обещая всевозможное довольство. Множество народу склонялось на эти приглашения и ехало на новые места; а жители тех стран через которые они проезжали должны были по приказанию Тимура кормить переселенцев. Таким образом, говорит Клавихо, переселилось более 150.000 человек.
Переехав Аму-Дарью против города Термета, которого посланники даже не успели рассмотреть, так скоро их провезли чрез него, они через ущелье железные Ворота направились к Кешу, родине хана. Как ни любил Тимур Самарканд и как ни заботился об увеличении его, он не забывал однако и города своих отцов, украшал его великолепными зданиями и называл своей второю [701] столицей {13}. Историк его говорит что он любил этот город потому что он пробуждал в нем воспоминания детства. Кроме того Кеш нравился ему и своим прекрасным местоположением. По равнине его протекало много чистых прозрачных ручьев, с прекрасною водой, лучшею драгоценностью и первою необходимостью степных поселений Азии. Роскошная зелень окружала ее и наполняла город, за что он даже получил прозванье Шахри-Зебз, т. е. зеленого города. Клавихо приехал туда уже в конце лета, в августе месяце, и следовательно не мог видеть всей красоты его; но он все-таки обратил внимание на богатство садов и огородов, и заметил что летом вся местность должна быть очень красива. Часто проводя время в Кеше, Тимур построил в его окрестностях не один дворец и окружил самый город новыми стенами. Самый великолепный из дворцов был Аксарай, т. е. белый дом; прозванный так за белизну стен. Шерефеддин говорит что ни какой другой дворец не мог сравняться с ним по красоте; а Клавихо описывая богатое убранство бесчисленного множества комнат, отделанных золотом и изразцами, замечает что даже в Париж, славящемся лучшими мастерами в мире, похвалили бы красоту этого дворца. Над входной дверью был изображен знак {14} хана, лев и солнце. По свидетельству Клавихо это был знак Самаркандского царя, а не собственно Тимурова рода. Тимур же имел другой знак, который чеканился на монетах и вводился во всех странах плативших ему дань. Это было изображение трех кругов, расположенных треугольником. Три круга обозначали владение тремя частями света {15}. После этого дворца, стоявшего в великолепном саду, лучшим зданием в Кеше была мечеть построенная над могилой Терагая, отца Тимура, в которой был похоронен также и старший сын его Джеангир, умерший в молодости. Она тоже была украшена золотом, лазурью и изразцами и стояла на площади усаженной деревьями. Клавихо рассказывает что в эту мечеть ежедневно отпускалось двадцать баранов для поминовения душ Терагая и [702] Джеангира. Здесь же желал быть похоронен и сам Тимур; по крайней мере Клавихо видел еще не конченную гробницу которую он приказал строить для себя {16}.
Отдохнув в Кеше посланники отправились дальше, 31-го августа приехали к Самарканду и остановились в одном из загородных дворцов, окружавших его, где они долны были ждать дня который Тимур назначит для того чтобы принять их. Судя по описанию Клавихо, общий вид Самарканда был совершенно таков каким он должен представляться тому кто видел его теперешние развалины {17}. Подъезжая к нему уж издали видна была целая масса зелени: это были сады, окружавшие его со всех сторон, или лучше сказать, целые предместья расположенные в садах. Промежду виноградников, дынных огородов, хлопчатников, плодовых и густых тенистых садов тянулись улицы, площади, водопроводы. На улицах и площадях шла оживленная торговля всякого рода товарами. Здесь находились дома самых знатных и богатых жителей, несколько дворцов; здесь же были главные ханские кладовые. Пространство которое занимали сады было несравненно больше чем самый город, находившийся в центре их; по свидетельству Клавихо, он был в то время не больше Севильи. Его окружал земляной вал и глубокие рвы. В одной стороне его находилась крепость, окопанная глубоким рвом, наполненным водою; этот ров делал крепость неприступною, несмотря на то что она стояла на плоском пространстве и нисколько не возвышалась над окрестностью. В крепости, говорит Клавихо, хан хранил свою казну и никто не имел права входить в нее, кроме городского старшины (Клавихо называет его алькадом) и его подчиненных. Здесь же содержались пленные оружейные мастера, приведенные из Дамаска, которые под присмотром занимались там изготовлением вооружения. По улицам и площадям Самарканда было постоянное движение, и продажа не прекращалась ни днем ни ночью. Город был чрезвычайно богат и вел торговлю со многими [703] самыми отдаленными странами. В него привозились из Китая лучшие шелковые ткани, которыми Китай превосходил все страны мира; особенно замечателен был гладкий, не узорный, атлас. Из Китая же привозились драгоценные камни, мускус, из Индии дорогие пряности, из России и Монголии кожи и полотна. Кроме того самая страна изобиловала множеством произведений: хлебом, вином, плодами, пряностями, красками, драгоценными камнями и металлами, дорогими тканями, шелком и даже мехами. Продовольствие было в ней так дешево что в то время когда вся ханская орда стояла около Самарканда, пара баранов стоила один дукат; за полреала {18} можно было купить полторы фанеги {19} ячменю, а рису, по словам Клавихо, просто не было конца. За такое богатство Самарканд и получил свое имя, которое значит богатое селенье.
Тимура сильно заботило то что в его богатой столице не было места где бы ее разнообразные товары могли продаваться в порядке и чистоте, и что вся торговля производится на улицах и площадях. Чтоб устранить это неудобство, он затеял огромную постройку: чрез весь город, от одного конца его до другого, он велел провести широкую улицу, покрытую сверху сводом с окнами, сквозь которые должен был проходить свет. По обеим сторонам этой улицы-галлереи должны были быть поставлены палатки с прилавками, покрытыми белыми камнями, для продажи разных товаров, а по средине ее, на некотором расстоянии, предполагалось устроить фонтаны. Надзор за исполнением этой работы он поручил нескольким лицам, дав им знать что если они не приложат всего старания, работая день и ночь, то поплатятся жизнью. Они принялись за дело и начали разрушать дома которые стояли на тех местах где царь велел провести улицу, чьи бы они ни были, не обращая внимания на хозяев; так что хозяева, видя что их дома разрушают, собирали все свое [704] добро и бежали. Как только одни работники кончали ломать, сейчас являлись другие и начинали строить, а едва оканчивалась работа в палатках, тотчас же помещали в них торговцев и они начинали торговать. Народ работавший здесь получал плату от города, и работников являлось множество, сколько бы ни потребовали те которые заведывали этим делом. Работавшие днем уходили когда наступала ночь, и приходили другие работать ночью. Одни ломали дома, другие уравнивали землю, третьи строили, и от всего этого стоял шум точно в аду. Прежде чем прошло двадцать дней, было сделано столько что на удивленье. Люди которым принадлежали разрушенные дома жаловались на это, но не смели ничего сказать царю. Однако некоторые собрались и пришли к шерифам (cayres) которые были близки к царю, прося их поговорить с ним; эти шерифы происходят из рода Магомета. Раз, играя в шахматы с царем, один из них сказал что так как ему угодно разрушить эти дома чтоб устроить помещение для торговли, то не заплатит ли он убытки. Говорят, царь рассердился и сказал: «Этот город мой; я его купил на свои деньги; у меня есть на то грамоты, и я вам покажу их завтра. Если окажется справедливым, то я заплачу народу то что вы требуете». Это он сказал таким тоном что шерифы раскаялись что заговорили, и потом, говорят, даже удивлялись как он не велел их казнить. Эта замечательная постройка не была кончена во время пребывания Клавихо в Самарканде; работа приостановилась с наступлением зимы. Другие здания которыми Тимур украшал Самарканд были мечети и дворцы. Из мечетей самая лучшая и важная была, по словам Клавихо, та которую Тимур построил в честь матери своей главной жены Ханым {20}. Когда она была окончена, Тимур остался недоволен постройкою: по его мнению, входная дверь была слишком низка, и он приказал ее сломать. «Пред нею сделали две ямы чтобы через них вынимать фундамент, и чтобы дело шло скорее, царь сказал что он берется сам наблюдать за одною частью, а приближенным своим [705] приказал взять на себя присмотр за другою половиной, чтоб увидеть кто скорее приготовит свою часть. В это время царь был уже болен и не мог двигаться ни пешком, ни верхом, а только в носилках; он приказывал каждый день носить себя туда и оставался там часть дня, присматривая за работами. Потом он приказывал приносить вареное мясо и бросать его работавшим в яме точно собакам; иногда он сам своими руками бросал мясо и трудился удивительно; иногда он приказывал бросать, в ямы даже деньги. За этою постройкой работали день и ночь; она прекратилась, точно также как и работы по проведению улицы, оттого что начал падать снег» {21}.
Клавихо не дает никакого описания этой мечети, которая между тем долженствовала быть очень богата и великолепна, так как она была главная в городе; историк Тимура, Шерефеддин, упоминает о построении ее с восторгом. Эта мечеть должна была вмещать в себе всех правоверных жителей города. Для закладки ее было выбрано самое счастливое время, судя по положению звезд и луны; лучшие мастера были вызваны из чужих стран для совершения работы, и все они должны были показать в полном блеске свое искусство; 500 человек были заняты ломкой камней в горах, 95 слонов перевозили их с помощью машин и колес, 200 работников обтесывали камни на месте; над постройкой надзирали члены ханского семейства и сам Тимур не отлучался из медрессе-и-Ханым (медрессе — высшая школа), находившейся возле этой мечети, откуда он мог наблюдать за работами. Вот описание этой мечети, которое делает Шерефеддин: "В ней четыреста восемьдесят колонн из тесаного камня, каждая в семь локтей вышиною. Свод покрыт тесаными и полированными плитами мрамора. От верха архитрава до верха свода девять локтей. На каждом из четырех углов мечети стоит минарет. Дверь вылита из бронзы. Вся поверхность стен как внутри так и снаружи, а также своды украшены выпуклыми письменами. Кафедра для проповеди и Джубе, где читаются молитвы за царя, необыкновенно роскошны; ниша алтаря покрыта пластинками позолоченного железа и тоже замечательной красоты. [706]
Трудно себе объяснить отчего Клавихо, так обстоятельно описывающий все, пропустил эту мечеть. Он говорит только о доме принадлежавшем к этой мечети, вероятно медрессе. Этот дом, по его словам, был убран необыкновенно хорошо, хотя вообще у Джагатаев нет обычая особенно украшать свои дома. Подробнее говорит он о другой мечети, поставленной над могилой внука Тимура эмира Мегемет-Султана, умершего в Турции во время войны Тимура с Баязетом. Мечеть эта по приказанию хана была начата еще в его отсутствие. Он прислал в Самарканд тело своего внука и приказал похоронить его и поставить над его могилой гробницу. Приказание было исполнено, но Тимур, возвратившись, остался недоволен работой; гробница оказалась слишком низка. Он приказал ее сломать и в десять дней поставить новую, под страхом строгого наказания. Делать было нечего и в десять дней была готова новая гробница. Нельзя не удивляться, говорит Клавихо, как такую большую работу могли окончить в такое короткое время. Она была четырехугольная, очень высокая, и как внутри, так и снаружи расписана золотом лазурью и отделана изразцами. При ней был также дом.
Самый город Самарканд был окружен, как уже сказано выше, широкою полосою садов. Вне этой полосы по равнине были разбросаны многочисленные селенья и тут-то жили переселенцы приведенные Тимуром из покоренных им стран.
Испанские посланники попали в Самарканд в самое удобное время чтобы видеть во всем блеске двор Тимура. Великий завоеватель возвращался в свою столицу после долгого отсутствия, после войны, увенчавшейся славными победами. Он торжествовал свое вступление великолепными празднествами. Теперь ему не оставалось уже ничего завоевывать в Азии кроме Китайской империи, говорит его историк, и он, выступая из Карабага, уже имел в мысли, после короткого пребывания в Самарканде, идти на Китай и утвердить и там свое владычество. Во время того короткого отдыха он собирался совершить свадьбу шестерых своих внуков. На празднества по этому случаю должны были съехаться почти все члены его многочисленной семьи, жившие в разных частях его обширных владений, вверенных им в управление. Множество [707] посланников и подвластных Тимуру ханов съехалось также к этому времени в столицу. Тут были послы из всех стран Азии, из Китая, Индии, Сирии, не говоря уже об Иране и Туране, были послы из Египта, из Руси, из Греции, все с богатейшими и редкими подарками завоевателю мира. Так из Египта Тимур получил в подарок редкого зверя, жираффа, и девять больших страусов, из Копчака хищную птицу хонкара; кроме того отовсюду ему привезли дорогие ткани, драгоценные камни и деньги.
Испанцы ждали целую неделю, когда хану угодно будет принять их. Им дали знать что он занят отправлением послов Тохтамыша, а потому не может их принять; а предупредили досаду или обиду какая могла пробудиться в них, уверением что по обычаю хан принимает послов только по прошествии пяти или шести дней после их приезда, и чем важнее послы, тем больше бывает этот промежуток. Чтоб они не скучали однако, к ним был прислан один вельможа с подарком, состоявшим из двух лошадей, одежды и шапки и с поручением устроить пир в том помещении где они находились.
Всю эту неделю посланники жили в одном из загородных ханских садов, которому Клавихо дает название Талисия и Кольбет. Сад этот, состоявший из высоких, густых и развесистых деревьев, в числе которых было много фруктовых, тянулся на добрую лигу и был окружен глиняною стеной. По разным направлениям он был изрезан дорогами и дорожками {22}; в шести местах были устроены водоемы, и поток воды проходил по всему саду. По средине был высокий холм, насыпанный искусственно, окруженный валом и рвом, наполненным водою; через ров было два моста с двух противоположных сторон; за ними ворота; лестница вела на верх холма, где был выстроен дом, окруженный частоколом, так что, по замечанию Клавихо, это была целая крепость. Дом был обширный, со многими комнатами, богато украшенными золотом, лазурью и полированными изразцами. В саду его бродили олени и летали фазаны. К саду примыкал виноградник, почти такой же величины как сад, то же окруженный глиняною стеной и кроме того рядом высоких красивых деревьев. [708]
8-го сентября Тимур наконец прислал сказать что он может принять посланников Генриха. Клавихо со спутниками выехали из своего помещения, и их повезли по дороге к Самарканду, по равнине покрытой садами, домами и торговыми площадями. Они ехали довольно долго и наконец остановились у въезда в загородный сад хана, носивший название Дилькуша, то есть радость сердца. Здесь тогда находился Тимур, обыкновенно проводивший время попеременно то в одном, то в другом из своих многочисленных садов. Посланников ввели прежде всего в какое-то здание, находившееся вне стен сада. В одно время с ними должен был представиться хану и египетский посол, приехавший вместе с ними, и Магомет-аль-Кази, сопровождавший их из самой Испании. Сюда явились два придворные и отобрали у послов все подарки какие они привезли хану, для того чтобы разобрать их и привести в порядок. Затем самих посланников взяли за руки и повели. Клавихо подробно и живо описывает это свое первое представление Тимуру.
"Входная дверь в этот сад была очень широкая и высокая, превосходно отделанная золотом, лазурью и изразцами; возле нее стояло много привратников, вооруженных палицами, чтобы никто не смел подойти к двери хотя бы было и много народу. Вошедши, посланники увидели шесть слонов, на которых были сделаны деревянные беседки с двумя знаменами на каждой; на верху сидели люди которые заставляли слонов делать представления пред народом. Их повели дальше, и они увидали людей которые несли привезенные ими подарки; они держали их на руках, и все вещи были разложены очень хорошо и в порядке. Потом посланников заставили пройти вперед подарков и подождать немного, затем прислали сказать чтоб они шли. Все время с ними были те два придворные которые вели их под руки, а также и посланник посланный от Тимура к королю Кастилии; над ним смеялись все кто его видел, потому что он был одет по-кастильски. Их привели к одному старому рыцарю, сидевшему на возвышении: это был сын сестры Тимура; они поклонились ему и их подвели к трем маленьким мальчикам, тоже сидевшим на возвышении; это были внуки царя, и им они тоже поклонились. Тут у них спросили письмо которое [709] король присылал Тимуру; они его дали; его взял один из мальчиков, как сказали, сын Миран-шаха, старшего сына царя; все три мальчика тотчас же встали и понесли письмо к царю; потом возвратились и сказали посланникам чтоб они шли. Царь сидел под навесом, устроенным пред входною дверью в великолепный дом; он сидел на возвышении поставленном на земле; пред ним был фонтан, который бил вверх, а в фонтане были красные яблоки. Царь сидел на маленьком матрасе из вышитой шелковой ткани, а локтем опирался на круглую подушку. На нем была надета одежда из шелковой материи без отделки, а на голове высокая белая шапка с рубином наверху, с жемчугом и драгоценными камнями. Как только посланники увидели царя, они поклонились ему, склонив правое колено и сложив руки крестом на груди; потом подошли ближе и поклонились снова; за тем поклонились еще раз и остались с преклоненными коленами. Царь приказал им встать и подойти ближе. Придворные, которые держали их под руки, оставили их, потому что сами не смели подойти ближе; а три эмира, стоявшие у подножия царского места, самые приближенные из всех, которых звали: одного эмир-Хамелик, другого эмир-Берендак, а третьего эмир-шейх-Нуреддин, подошли, взяли посланников под руки, подвели их к царю и поставили всех рядом на колена. Царь сказал чтоб они подвинулись ближе, для того чтобы рассмотреть их хорошенько, потому что он не хорошо видел и был уже так стар что едва мог поднять веки. Он не дал им поцеловать руки, потому что у них нет этого в обычае и они никакому великому царю не целуют руки; а не делают этого оттого что имеют о себе очень высокое мнение. После этого царь обратился к ним с вопросом: «Как поживает король мой сын? Каково идут его дела? Здоров ли он?» Посланники дали ему ответ и изъяснили вполне свое посольство; и он выслушал все что они хотели сказать. Когда они кончили, Тимур обратился к придворным сидевшим у ног его, из которых один был, говорят, сын царя Тохтамыша, царствовавшего в Татарии, другой был из рода царей Самаркандских, а прочие были важные лица из рода самого царя; и сказал им: "Вот посланники которых посылает [710] мне сын мой король Испанский, первый из всех королей какие есть у Франков, что живут на конце Света. Они в самом деле великий народ, и я дам мое благословение сыну моему королю. Довольно было бы еслиб он прислал вас только с письмом, без подарков, потому что я также рад узнать о его здоровье и делах, как его подаркам. Письмо присланное королем внук царя держал высоко пред ним; магистр богословия сказал через переводчика что это письмо, присланное королем, никто не сумеет прочесть кроме его, и что когда царю угодно будет прослушать его, он прочтет. Тогда царь взял письмо из рук своего внука, развернул его и сказал что он хочет выслушать его сейчас. Магистр отвечал что если его милости будет угодно, он готов. Тогда царь сказал что он после пришлет за ним; тогда они сядут в отдельной комнате и он на свободе прочтет и скажет чего они хотят. Потом посланников подняли, повели и посадили на возвышении по правую руку царя.
Этим еще не кончились церемонии приема. Тимур заметил что испанских посланников посадили ниже места на котором сидел китайский посланник. Этот китайский посланник был гостем очень неприятным для хана: он явился требовать дани, которую прежде Тимур платил ежегодно Китайскому императору, но не присылал уже целых восемь лет. Раздосадованный таким требованием, Тимур не хотел позволить чтоб ему оказывались почести наравне с другими послами. Как только Испанцы уселись, к китайскому посланнику подошел один из приближенных хана и передал приказание чтоб он, посланный разбойника и злого врага хана, не смел сидеть выше тех кого прислал сын и друг его, Испанский король, прибавив что хан собирается повесить его, чтоб он не смел в другой раз являться к нему с таким посольством. Испанцы и Китаец переменились местами и с тех пор на всех пирах их усаживали в таком порядке.
Когда все уселись по своим местам, началось угощение. Стали приносить жареную, вареную и солевую баранину и конину и укладывать на большие круглые золоченые кожи с ручками, служившие вместо подносов. Наполнив эти кожи, их потащили к тому месту где сидел хан со [711] своими гостями; они были так велики и тяжелы что их невозможно было нести, а надо было тащить по земле, и то они чуть не разрывались под тяжестью наложенного на них мяса. Шагов за двадцать от ханского места слуги тащившие кожи остановились и тут началось собственно приготовление кушаньев. Явились «резатели» (как их называет Клавихо), в передниках и с кожаными рукавами на руках. Они стали на колена и начали резать мясо и укладывать его в разные чашки, золотые, серебряные, глиняные муравленые и фарфоровые; эти последние, по словам Клавихо, ценились очень дорого. Лучшие блюда, приготовленные собственно для хана, состояли из лошадиных и бараньих окороков, лошадиных почек и бараньих голов Окончив свое дело, резатели уставили все кушанья рядами. Тогда явились другие люди с чашками бульйону. Они положили в бульйон соли, и когда она распустилась, стали понемногу наливать на каждое блюдо, как подливку; затем сверх мяса положили тонкие хлебные лепешки, сложенные вчетверо. Когда все было готово, подошли ханские приближенные и сановники, взяли блюда и понесли их к хану: каждое блюдо несли по двое и по трое человек, потому что они были слишком тяжелы для одного. В знак особого благоволения Тимур приказал подать Испанцам два из тех блюд которые были поднесены ему. Кушанья подавались в огромном количестве и безостановочно. Клавихо рассказывает что был обычай отсылать на дом гостям то что им подавалось на пиру, и отказываться от такого продолжения знакомства считалось оскорбительным. Но вероятно Клавихо все-таки не вполне исполнил требование этого обычая; он говорит: если бы посланники захотели взять с собою все что пред ними наставили, то им хватило бы на полгода. За мясом следовали плоды и подслащенный кумыс, который показался Испанцам очень вкусным. Когда пир был окончен, начался прием подарков, состоявший в том что их только проносили пред ханом. Этим заключилось торжественное представление; посланников подняли и увели. Им дано было новое помещение, недалеко от ханского дворца, и хан назначил одного из своих приближенных состоять постоянно при Испанцах и заботиться обо всем что могло им быть нужно. [712]
Отпустив всех своих гостей, Тимур приказал принести к себе подарки Испанского короля, рассмотрел их и остался очень доволен. В числе их были пурпурные ткани, и по словам Клавихо, Тимур сейчас же поделился ими со своими женами, и больше всех получила Ханым, его главная жена {23}. Прочие же подарки, поднесенные ему в этот день, он принял только три дня спустя.
Чрез неделю после описанного приема был назначен праздник в другом саду; но Испанцы случайным образом не попали на него. Переводчик, приставленный к ним, отлучился как раз в то время когда посланные Тимура явились звать их на пир. Испанцы вероятно не поняли приглашения, может быть не знали куда и как им отправляться, а может быть также и не решались ехать без переводчика, и остались ждать его. Когда же дождались и отправились, пир уже кончался и хан был очень разгневав. Он приказал сказать им что на этот раз он их прощает, но чтобы впредь они не думали дожидаться переводчика, а ехали тогда когда их зовут. Скоро впрочем хан переложил свой гнев на милость: так как посланникам не удалось быть на пиру, то по его приказанию им прислали на дом их часть, состоявшую из пяти баранов и двух больших кувшинов вина. Несчастный же переводчик чуть было дорого не поплатился за свою оплошность. Приближенные хана, на которых вероятно обрушился гнев его, когда посланники не явились в назначенное время, хотели выместить на нем всю беду: ему приказано было проткнуть ноздри, продеть в них веревку и тащить его за эту веревку по улицам. Уже исполнители приговора схватили было несчастного, но состоявший при посланниках придворный вступился и выпросил ему помилование.
Таким образом Клавихо не удалось видеть одного из ханских садов, однако он описывает его по рассказам своих людей; их возили туда и показывали им все в [713] подробности. В густом и тенистом саду, входом в который служили красивые ворота, сложенные из кирпича и украшенные золотом и лазурью, было раскинуто множество палаток и навесов из шелковых и других разноцветных тканей. Посредине стоял дом, построенный крестообразно и богато украшенный. Внутри его было три ниши, вероятно в трех концах креста, а четвертый был занят входом. Пол и стены были покрыты изразцами. Посреди дома, который, судя по этому описанию, не был разделен на комнаты, а состоял из одной залы с альковами, стояло два золотых стола, а на них были уставлены золотые кувшины и чашки, отделанные драгоценными каменьями, тех и других по шести. В среднем из трех альковов было помещение для хана; тут был серебряный позолоченный стол и ложе из шелковых подушек шитых золотом. На стенах и над входною аркой были какие-то украшения из розовой шелковой ткани, которые Клавихо описывает не совсем понятно, может быть это было что-нибудь в роде занавесей: они были отделаны серебряными позолоченными бляхами с изумрудами, жемчугом и другими каменьями; вниз от них спускались кисти, красиво качавшиеся от движения воздуха. На полу были разложены ковры и рогожки.
Замечательно что этот сад, который Клавихо не видал сам, он описывает довольно подробно, а о других только говорит в общих выражениях. Вероятно у него было меньше досуга чтоб осмотреть их внимательно, чем у его подчиненных, которых возили именно с целью показать им красоту дворца и сада. Он же бывал в садах во время пиров, принимая сам в них участие, и потому не имел возможности все осмотреть.
Из двух других праздников на которых присутствовали Испанцы, был особенно замечателен данный в новом дворце только что отстроенном {24}. Этот дворец, расположенный посреди огромного квадратного сада, был больше и великолепнее всех какие Тимур построил до тех пор. Он был также крестообразной [714] формы и убран как и другие золотом и лазурью. Пред дворцом находился большой водоем. На каждом углу стены окружавшей сад стояла высокая круглая башня. Тут было так много народу, говорит Клавихо, что приближаясь к тому месту где был царь, невозможно было бы идти еслибы телохранители сопровождавшие посланников не расчищали для них дорогу; а пыли было столько что лица и платья все было одного цвета. Пир данный здесь отличался тем что на нем позволено было пить вино; а по словам Клавихо, для того чтобы пить вино общественным или частным образом необходимо было особое ханское позволение. Этим позволением и придворные и сам хан пользовались на славу, как мы сейчас увидим. Присылая Испанцам приглашение явиться на пир, Тимур вместе с тем прислал кувшин вина, прося их выпить так чтобы приехавши к нему «быть веселыми». Клавихо не говорит насколько его спутники исполнили эту просьбу; сам же он никогда не пил вина, что вызывало не малое удивление в угощавших его. Он не раз упоминает об этом в своем дневнике и между прочим рассказывает об особенной чести оказанной ему владетелем Ерсингана. Узнав что он не пьет вина, этот князь на пиру данном им в честь Испанцев объявил себя товарищем его по питью, и между тем как всем подавали вина, Клавихо и князь пили сахарную воду. При дворе Тимура, когда было дано позволение пить, то пить начинали прежде еды и пили безостановочно до того что когда одни прислужники уставали наливать, то приводили новых, а между тем каждый прислужник наливал только одному или двум гостям. Никто не смел отказываться от питья, потому что это значило поступать против желания хана разрешившего вино. Еще менее возможно было отказаться пить за здоровье хана или выпивши оставить хоть каплю в чаше. За то кто переливал других получал название богатыря (богадура), то есть доблестного человека. Такова была попойка которая происходила и на большом пиру в новом дворце. Но он отличался не одним питьем вина. После угощения была исполнена над посланниками церемония одевания в одежды подаренные ханом и торжественный обряд обсыпания деньгами. Один из придворных подошел к посланникам с серебряною чашей в руках наполненною [715] серебряными монетами и рассыпал их над ними и другими гостями. Этот обряд обозначал особое торжественное приветствие и пожелание и употреблялся в особенно важных празднествах. Клавихо говорит только об обсыпании деньгами гостей; между тем в этот день, но вероятно еще до приезда посланников, самого хана приветствовали в новом дворце его жены и дети и обсыпали его золотом и драгоценными камнями. Об этом рассказывает Шерефеддин, с восхищением описывая и вновь отстроенный дворец и праздник, на котором было соединено все, говорит он, что только может очаровать чувства. Он упоминает и о присутствии иностранных посланников; но его презрительное выражение представляет их совсем не в том свете как описание Клавихо. «На этот пир, говорит он, были приглашены и европейские посланники; и они приняли участие в увеселении и угощении; потому что даже и кассам (маленькие морские насекомые, величиною в ячменное зерно) есть место в море» {25}.
За несколько дней пред началом свадебных праздников, Тимур отправился на короткое время в Самарканд. Клавихо рассказывает о его торжественном вступлении в Самаркандскую крепость, во время которого несли все оружие сработанное дамасскими пленниками в течении семи лет. Тут было три тысячи лат и шлемов, сделанных очень хорошо, но только, по замечанию Клавихо, не довольно крепко и из не особенно искусно закаленной стали. Латы были совершенно похожи на европейские, только были украшены внизу полосой ткани, которая висела из-под них точно рубашка. Шлемы были высокие, круглые, с широким забралом. После торжественного вступления в крепость хан оделил своих приближенных новым оружием.
Свадебные праздники должны были происходить в окрестностях дворца который Шерефеддин называет Канигуль, в палатках раскинутых по обширной равнине, орошенной рекой и каналами. Весь двор и сановники, все войско, все городские торговцы получили приказание переселиться туда, и как только было известно место ханских палаток, началось переселение. Оно совершилось в таком [716] порядке и спокойствии и с такою быстротой что Испанец не мог прийти в себя от изумления. От старшего до младшего всякий знал место где ему следовало поставит палатку; все делалось в порядке и без шума, и не прошло трех или четырех дней как вокруг ханских палаток стоял уже целый стан или лучше сказать город, более чем из двадцати тысяч палаток, с улицами и площадями, весь пестревший разноцветными тканями. Торговцы и ремесленники распределились по цехам, и каждый цех занял отдельную улицу. Для народного увеселения в каждом цехе были устроены свои особенные игры и представления. Тут был бой между людьми и представления разных зверей (Шерефеддин говорит что даже маскарады); стояли столбы по которым народ лазил и показывал свою ловкость. Все это сопровождалось криком, шумом и барабанным боем. Хан и знатные люди имели не по одной палатке, а по нескольку, окруженных одной общею оградой или серапердэ. Ограды были сделаны в роде городской стены, иногда с зубцами, высотою в рост человека сидящего на лошади, из разноцветных тканей, частью гладких, частью разнообразно расшитых. Эти ткани придерживались на высоких столбах и натягивались или сдергивались с помощью толстых шнурков. Входные арки или двери были украшены с особою роскошью и старанием. Палатки были разной величины (были даже до ста шагов в ширину), все высокие и затянутые не до самого визу, для того чтобы было больше движения воздуха. Кроме того было еще много навесов, тоже высоко поднятых на столбах и натянутых шнурками, для того чтобы защищать от солнца и давать свободный доступ воздуху. Особенно великолепен был большой ханский павильйон. Самый павильйон был четырехугольный, а свод, составлявший крышу его, круглый и опирался на двенадцать толстых столбов толщиною в человека. От угла до угла было три столба, каждый из них был составлен из трех скрепленных в одно с помощью ободьев. К верху столбов были прикреплены длинные полосы шелковой материи, образовавшие между ними арки или что-то в роде гирлянд. При входе были устроены высокие сени. Со внешней стороны весь павильйон был покрыт шелковою материей с белыми, желтыми и темными полосами. По [717] углам его и из средины поднимались высокие столбы с золотыми яблоками и лунами на верху. Промежду этих столбов над павильйоном возвышалась целая башня также покрытая шелковой тканью; в нее можно было входить извне, влезши на верх, и когда ветер приводил в беспорядок что-нибудь на крыше павильйона, то слуги влезали туда и исправляли. «Она была так высока, говорит Клавихо, что издали казалась целым замком». Далее он прибавляет: «Так велик, так высок и обширен был этот павильйон что на него нельзя было смотреть без удивления, и красоты в нем было гораздо больше чем возможно описать». Внутри он был обит красным сукном, расшитым разноцветными тканями и золотыми нитками. Самая богатая работа была посреди свода, а по четырем углам его были изображены четыре орла со сложенными крыльями. Одиннадцать оград, принадлежавших женам и невесткам хана стояли рядом и каждая была отделана особым цветом. Тут были палатки самого разнообразного устройства. Многие были смежны между собой или соединялись крытыми ходами. Одна из них состояла вся из тоненьких столбиков, переплетенных между собой в роде сети; верх ее был сделав точно так же и имел форму купола; он был связав со стенами широкими лентами, концы которых доходили до низу и там прикреплялись к кольям, вставленным в землю возле стен. Верх был покрыт красным сукном, подбитым хлопчатою бумагой, для того чтобы лучи солнца не могли проникать сквозь него. Наружное украшение ее состояло в том что она была опоясана несколькими полосами белой ткани, на которых были нашиты серебряные позолоченные бляхи с драгоценными камнями; одна же из этих полос была сложена мелкими складками, и они развевались от малейшего ветра.
Другая палатка была вся вышита так что казалось точно она покрыта изразцами. Для освежения воздуха в ней были проделаны окошки и затянуты сетками сплетенными из узеньких шелковых ленточек.
Одна из палаток отличалась особенным украшением: на самом верху ее был сделан очень большой серебряный позолоченный орел с распущенными крыльями, пониже его сидело три тоже серебряные позолоченные сокола, [718] с распущенными же крыльями. Соколы казалось хотели лететь от орла, а орел как будто нападал на одного из них. «Это было так хорошо сделано и уставлено, говорит Клавихо, что сейчас можно было узнать что оно значит».
В одной из палаток, принадлежавших Ханым, для дверей были употреблены бронзовые дверные доски захваченные Тимуром в Бруссе. Клавихо узнал на них изображения Свв. Петра и Павла. Двери эти, очевидно похищенные Турками в каком-нибудь богатом христианском городе, были такой высоты что в них можно было въехать верхом; они были покрыты позолоченным серебром и отделаны рисунком из эмали и инкрустацией из золота и лазури; книги в руках апостолов были тоже покрыты золотом. В палатке где находились эти двери было множество редкостей и драгоценностей, поистине сказочной роскоши: там был шкалик из чистого золота с украшением из драгоценных камней, наполненный такой же посудою; золотой столик с изумрудом; всего же замечательнее было золотое дерево в роде дуба. Ствол его был толщиной в человеческую ногу; а вышина в рост человека; ветви его расходились в разные стороны и на них было множество драгоценных камней, изображавших плоды; маленькие золотые птички, разукрашенные эмалью, сидели на ветках; одни точно собирались лететь, другие клевали плоды и держали в клювах бирюзу, жемчуг и изумруды.
Кроме множества палаток, убранных всех цветов шелковыми и шерстяными материями, были замечательны еще две. Одна была покрыта снаружи серым беличьим мехом, а внутри белым и убрана зелеными шнурками. Другая, обтянутая снаружи красным сукном, расшитым разноцветными сукнами, внутри была подбита от верху до половины высоты серыми белками, а далее, до низу соболями. «Этот мех, говорит Клавихо, — так дорог что здесь, на месте, каждый стоит от 14 до 15 дукатов».
Ханские серапердэ были окружены рядом бочек с вином, стоявших на таком расстоянии одна от другой как можно бросить камень; и за этот ряд никто не смел пройти: тут ездили верхом стражи с луками, стрелами и дубинами, и кто проходил за ряд бочек, в того [719] пускали стрелы или били дубинами до полусмерти. Вокруг по всему полю стояло множество народу и ждало ханского выхода.
Кроме всех этих палаток и оград в стане было еще одно замечательное здание: походная мечеть, которую Тимур возил всюду с собою и которая могла разбираться и складываться. Это было высокое деревянное строение, украшенное как и все прочее золотом и лазурью, с лестницею при входе, окруженное навесами и хорами. Вообще так много было богатства, так много красоты, говорит Клавихо, что нет сил описать, и кто не видал этого ханского стана, не в состоянии себе вообразить всего его великолепия.
Свадебные празднества продолжались более двух недель {26}, от 6-го октября до 23-го, и отличались необыкновенною роскошью. Чем далее, тем обильнее становились пиры, тем неудержимее было веселье. Кушанья привозили целыми телегами, вино в огромных бочках было расставлено по полю. Тут уже не было вопроса о позволении пить, все было позволено. Татары удивлялись умеренности Испанцев и думали даже что они стесняются присутствием хана или вообще чужих людей; поэтому в один день Тимур прислал к ним на дом меру вина и вдоволь всякого угощения, «чтоб они напились вволю, так как ему известно что у себя на родине они пьют вино каждый день». Испанцы же не могли надивиться как много пили их хозяева. «Для них нет ни удовольствия, ни веселья, если нет пьяных, говорит Клавихо, и они напиваются до того что падают полумертвые на землю». И так пьют не только мущины, но и женщины.
По случаю торжества дозволялось всякое веселье. «По ханскому приказанию по всем улицам и площадям ходил глашатай и объявлял: теперь время праздника, веселья и радости; никто не должен ссориться или браниться; богач не должен обижать бедного, сильный не смеет трогать слабого и никто не обязан отдавать другому отчет в том что он сделал. Вследствие этого объявления, никакой поступок, будь он дурной или хороший, не шел в счет и никто не подвергался наказанию» {27}. Полагать надо, это касалось только мелких проступков, а не преступлений. Клавихо рассказывает что [720] около тех мест где находились палатки торговцев, было поставлено несколько виселиц, чтобы показать что хан умеет оказывать милости добрым и наказывать злых. Впрочем все наказания о которых говорит Клавихо относились к преступлениям совершенным еще до возвращения Тимура в Самарканд. Так он приказал судить тех торговцев которые продавали свой товар дороже его настоящей цены; им пришлось заплатить большие штрафы. Гораздо строже казнь понес один сановник злоупотреблявший своею властью во время отсутствия хана: он был повешен. Той же участи подвергся и другой, не сохранивший в целости ханские табуны. Клавихо возмущается строгостью хана, который не обращал внимания ни на какие мольбы и даже наказывал тех кто просил за преступника. Во все продолжение этих двух недель слишком, пиры давались каждый день, разными членами ханского семейства. На это время посланников переселили в другой сад, находившийся вблизи поля где был расположен стан. Один из самых замечательных праздников был тот на котором присутствовали все жены Тимура. Он происходил в палатках принадлежавших самому хану. До начала пира скоморохи делали пред ханом разные представления. Пред ханским местом было поставлено около трехсот кувшинов с вином и два треножника, составленных из трех красных кольев, на которых были натянуты кожи; в них наливали молоко и, размешивая его с сахаром, приготовляли прохладительное питье, которое очень понравилось Испанцам. Когда весь народ был в сборе и все разместились по своим местам, из одной из соседних оград вышла Ханым, старшая из ханских жен. «Она была одета следующим образом: на ней было платье из красной шелковой материи, вышитой золотом, широкое и длинное, Волочившееся по земле; в нем не было рукавов и никаких отверстий кроме того в которое проходила голова, и пройм, сквозь которые просовывались руки; оно было просторно и без всякого пояса, только очень широкое внизу; чтоб ей можно было идти, подол ее несли около пятнадцати женщин. У нее на лице было столько белил и других белых красок что оно казалось бумажным; это накладывается для предохранения от солнца, и все знатные женщины, когда отправляются в путь, зимою [721] ли, летом ли, едут с такими лицами. Пред лицом у ней была тонкая белая ткань, а на голове точно шлем из красной ткани, похожий на те в которых сражаются, и эта ткань спускалась ей немного на плечи; шлем был очень высок, и на нем было много крупного, светлого и круглого жемчугу, много рубинов и бирюзы и разных других каменьев очень красиво вставленных; то что спускалось на плечи, было вышито золотом, а сверху был надет очень красивый венок из золота, в котором было много камней и крупного жемчугу. На верху шлема была точно маленькая беседка, и в ней было вставлено три рубина, шириною в два пальца, ясные и чрезвычайно красивые, с сильным блеском. На верху был белый султан в локоть вышиной; и некоторые перья спускались вниз, иные до лица, иные до самых глаз. Эти перья были связаны вместе золотою ниткой, на конце которой была кисть из птичьих перьев с каменьями и жемчугом; и когда она шла, этот шлем раскачивался в разные стороны. Ее волосы были распущены по плечам; они были очень черны, так как у них ценят черные волосы выше всех других, и даже красят их, чтобы сделать черными. Несколько женщин придерживали руками этот шлем. С ней шло около трехсот женщин. Над нею один человек нес балдахин; он был из белой шелковой ткани, сделан точно верх круглой палатки и натянут на скругленном пруте; этот балдахин несли над нею чтоб ее не беспокоило солнце. Впереди нее и женщин шедших с нею шло много евнухов которые смотрят за царскими женами. Таким образом она пришла к тому павильону где находился царь, и села на возвышении возле Тимура, немного позади него; пред нею было несколько подушек, положенных одна на другую. женщины сопровождавшие ее сели за павильоном. Там где она села, возле нее стали три женщины, придерживая ее шлем чтоб он не упал на какую-нибудь сторону». Когда Ханым села на свое место, из другой ограды вышла другая жена, по имени Кичик-Ханым, то есть младшая царица, одетая так же как и первая, с такою же свитой и тою же самой обстановкой. Она заняла место немного ниже первой. Таким образом одна за другой вышли девять женщин, которые впрочем не все [722] были женами Тимура: одна из них была жена какого-то из его сыновей или внуков {28}. Когда все уселись в порядке, подали вино и кумыс. «Царь приказал привести к себе посланников, взял в руки чашу и подал магистру, потому что он знал что Рюи Гонзалес не пьет вина. Те кому царь подавал пить из своих рук должны были совершать следующие поклоны: прежде чем подойти, склоняли правое колено, потом подходили и преклоняли оба колена; брали чашу из рук царя, вставали и отходили немного назад, но не поворачиваясь спиною; затем опять становились на колена и выпивали все до последней капли, потому что не допить считаемся очень неприличным; выпивши, вставали и касались рукою лба; каждого из посланников подводили под руки два придворных и отводили назад на их места». Не все посланники имели право быть в присутствии хана; были вероятно менее значительные которые считались недостойными этого и пировали под отдельным навесом недалеко от ханской палатки. Ханским женам напитки подавались тоже с особенными церемониями. Им прислуживали не слуги, а члены ханского семейства. Они подходили с белыми полотенцами в руках; за шага слуги несли маленькие золотые чаши на золотых же блюдечках. Дойдя до половины дороги, преклоняли правое колено три раза, поднимаясь и опускаясь, но не двигаясь с места; затем брали чаши полотенцами чтобы не прикоснуться к ним руками, подходили к тому месту где сидели ханские жены и становились на колена. Жены брали чаши, а они, с блюдцами в руках, отступали немного назад и, снова преклонив правое колено, ждали. Когда вино было выпито, они подходили, тем же порядком принимали чаши на блюда и возвращались, не поворачиваясь спиною. Иногда ханши приказывали выпить им самим; тогда они отходили в сторону, становились на колена, выпивали до два и переворачивали чашу чтобы показать что ничего не осталось, и при этом каждый рассказывал что-нибудь о своих подвигах.
Наступила уже ночь, царскую палатку осветили фонарями, [723] а пир все еще продолжался; и даже еще с большим весельем, чем прежде. Наконец Испанцы, усталые и видя, что конец пированью наступит не скоро, отправились к себе домой.
В числе родственников хана съехавшихся на свадьбу был внук его, старший сын его старшего сына Джеангира, умершего в молодости. Тимур очень любил его и хотел назначить своим наследником. В это время, он управлял индийскими владениями Тимура и носил титул хана Индийского. Имя его было Пир-Магомет. Ему должны были представиться все посланники, и в том числе и Испанцы. Клавихо описывает это представление.
Пир-Магомет был смуглый молодой человек, лет двадцати двух, не носивший бороды. Принимая приветствия, он сидел в палатке на возвышении, окруженный свитой и толпой народа. Наряд его состоял из голубого атласного платья с золотою вышивкой в виде больших колес, так что на груди, на плечах и на рукавах было по одному колесу, и из шапки, украшенной драгоценными камнями и жемчугом. Придворные подводили к нему посланников и заставляли их делать установленные поклоны. Еще не входя в палатку надо было преклонить колена; подойдя ко входу — снова; затем войдя, преклонить правое колено, сложить руки крестом на груди и наклонить голову. В этом и состояло все представление.
На одном из пиров двое самых близких к хану вельмож, Нуреддин и Хамелик, поднесли ему подарки, состоявшие из серебряных чаш на высоких ножках, наполненных сахаром, изюмом, миндалем, фисташками и кусками шелковой ткани. Всего было по девяти, потому что по обычаю подарки хану делались девятками, как говорит Клавихо, по девяти вещей всякого рода. Хан милостиво принял чаши, и две из них, с тканями, прислал Испанцам. В заключение пира хан и приближенные его стали бросать в народ серебряные монеты и тоненькие золотые бляшки с бирюзой по средине.
Когда были окончены все празднества и отменена свобода безнаказанности, Тимур отправился в Самарканд и остановился в доме возле той мечети что он строил над могилой своего внука Магомет-Султана. Здесь он был постоянно занят и делами и наблюдением над [724] постройками, и кроме того чувствовал себя не совсем здоровым, так что его невозможно уже было видеть так часто как прежде. Исполняя поручение своего короля, Клавихо наводил справки о системе правления Тимура. Ему чрезвычайно понравилась быстрота с которою все делалось, и порядок который господствовал в управлении, несмотря на беспрестанные переселения главных лиц, всюду сопровождавших хана в его кочевой жизни. "Каждый знает свое дело, говорит он; одни разрешают споры, другие ведут дела касающиеся царской казны, некоторые заведуют наместниками, управляющими в разных землях и городах зависящих от царя, другие посланниками; и когда ставится стан, они уже знают где каждый из них должен поместиться. Они ставят свои палатки, выслушивают там тех кто к ним приходит, решают дела и лотом идут и докладывают царю. Если нужно составить бумагу, то их писаря сейчас же приготовляют ее, не распространяясь слишком много; потом заносят ее в записную книгу и ставят знак; другие проверяют ее и прикладывают свои печати; а после этого прикладывают царскую печать, то есть три круга вокруг которых написано слово «правда», и бумага готова {29}. Тогда стоит только показать ее, и все исполняется по ней без малейшего промедления, в тот же день и в тот же час. Везде соблюдается справедливость, и ни один человек не смеет обидеть другого или сделать какое-нибудь насилие без приказания хана; но за то, прибавляет Клавихо не без иронии, сам хан делает столько насилия что с них довольно.
Клавихо узнал также и о разделении войска Тимура. Оно разделялось на десятки тысяч, тысячи, сотни и десятки, и в каждом отряде был свой начальник: были десятские, сотские, тысяцкие, темники и наконец один над всеми.
В городе был дан еще один праздник, бывший заключительным для Испанцев. Тимур оправлял поминки [725] по внуке своем Магомете-Султане во вновь отстроенной мечети, и поминки эти сопровождались обильным и долгим пиром. По окончании его Испанцы получили одежды из камки, шубы, шапки и мешок с деньгами; в нем было полторы тысячи тянг {30}. Когда они совершали обычные благодарственные поклоны пред ханом, он велел им сказать что на следующий день даст им прощальную аудиенцию.
Но посланникам не удалось получить этой обещанной аудиенции. Тимур заболел, или по крайней мере об этом разнесся слух. Испанцы несколько раз являлись во дворец; сначала им говорили что хан не может их принять, потом посоветовали лучше ждать приказаний и никого не беспокоить. Около двух недель прожили Испанцы в ожидании, не зная когда им удастся увидеться с ханом и получить его ответные грамоты. Наконец пришло приказание собираться в путь и ехать не дожидаясь ханского приема. Посланников чрезвычайно удивило это приказание; они не хотели повиноваться ему и отвечали что будут ждать пока сам хан отпустит их. По уверению Клавихо, несколько дней стояли они твердо на своем, но наконец должны были уступить: им сказали что если они не выедут, то будут вывезены силой. Между тем они узнали стороною что Тимур был болен при смерти, что его приближенные скрывали его болезнь, дли того чтобы заранее не встревожить наследников и успеть привести в порядок казну. Посланников надо было отправить раньше чем до них дойдет известие о смерти хана, чтоб они не могли распространить его по пути. Делать было нечего: Испанцы собрались и выехали из Самарканда в один из загородных садов. Здесь к ним присоединились посланники из Египта и из нескольких турецких городов, и все вместе они отправились в обратный путь 21-го ноября 1404 года.
С этим рассказом Клавихо об отъезде его и о затруднениях по поводу прощальной аудиенции не совсем согласно то что мы находим у Шерефеддина. Он говорит что по окончании свадебных празднеств, Тимур, как и [726] предполагал, выступил в поход против Китайского императора, в январе 1405 года; по дороге заболел и умер через три месяца после того (в апреле) в Отраре, на север от Сыр-Дарьи. Пред отъездом он оказал многие милости всем посланникам какие к нему были присланы и позволил им возвратиться домой. Особенного внимания удостоился египетский посланник, который, по словам Клавихо, выехал вместе с Испанцами. Шерефеддин описывает подарки какие он получил, рассказывает содержание ханского письма ему переданного, и упоминает что вместе с ним Тимур отправил и своего посла к Египетскому султану. Таким образом, если испанские посланники в самом деле не получили прощальной аудиенции, то причиной этому могло быть что-нибудь другое, а не болезнь хана. Кроме того сам Клавихо рассказывает об особенной хитрости которую иногда Тимур пускал в ход, чтоб удостовериться в расположении умов своих подданных. Он распространял известие о своей смерти, и кто, поверив ложной вести, поднимал мятеж, тот подвергаясь строгому наказанию. И в этот раз, говорит Клавихо, многие, привыкши к тому что такой слух оказывался ложным, не верили что хан действительно умер. Очень может быть что правда и оказалась на стороне неверивших. Слуху же о смерти хана было очень легко распространиться, потому что он пред тем был болен {31}.
На этом оканчивается главная часть путешествия Клавихо, которая вместе с тем имеет наибольшее значение и для вас. В заключение прибавлю несколько слов об его обратном пути по царству Тимура.
Он описывает этот путь гораздо короче чем все предыдущее и редко вдается в подробности. Главным происшествием после отъезда из Самарканда была остановка в Тавризе. Отправляя посланников, ханские приближенные уверили их что они получат ответные грамоты и отпуск от Амара, внука Тимура, его наместника в Иране. Этого отпуска им пришлось ждать почти семь [727] месяцев, так как они попали в Тавриз в самое время мекдуусобной борьбы между Омаром и его старшим братом, Абубекром. В эти семь месяцев они должны были вытерпеть довольно много бедствий, вследствие беспорядка водворившегося в стране во время междуусобия. Раз у них, ссылаясь на ханское приказание, отняли все их имущество, оставив только что было на них надето. В последствии Омар приказал возвратить им все похищенное. В другой раз городские власти явились к ним в дом и начали требовать от них разных тканей и других вещей которые они везли с собою из Самарканда, под тем предлогом что в их стране нет таких хороших. Пришлось Испанцам поневоле уступить негостеприимным хозяевам и уже без возврата. Когда борьба между братьями окончилась, посланники были приняты Омаром. Тут им удалось присутствовать и на поминках которые Омар устроил в честь деда своего, со всем должным торжеством. Пир был роскошный, и во время пированья говорились хвалебные речи Тимуру. Потом Омар милостиво отпустил Испанцев и дал им провожатого; египетского же посланника, по уверению Клавихо, задержал и велел заключить в темницу.
Остальной путь от Тавриза до Испании совершился также не без приключений, и посланники возвратились ко двору своего государя только в марте 1406 года.
Комментарии[править]
1. Превосходное и богатое собрание фотографий сделанное по распоряжению начальника Туркестанского края дает о Самарканде ясное понятие.
2. Извлечения из двух сказаний о Тамерлане или Темир-Аксаке изданы И. И. Срезневским, в Ученых Записках Императорской Академии Наук, в 1857 году.
3. Все эти сочинения переведены на европейские языки. Вот название главнейших переводов:
The Mulfuzat Timury or autobiographical memoirs of the Moghul Emperor Timur… translated by Major Charles Stewart. London 1830.
Inslituts politiques et militaires de Tamberlane, ecrits par lui meme en Mogol et traduils en Francais sur la version Persane d’Abon Taleb al Hosseini… par Langles. Paris 1787.
Histoire de Timur, Bec, connu sous le nom, du grand Tamerlan… ecrile en Persan par Cherefeddin Ali, natif d’Yesd, auteur contemporain, traduite en Francais par M. Petis de la Croix.
Ahmedis Arabsiadae vitae et rerum gestarum Timuri, qui vulgo Tamerlanes dicitur, historia. Latine vertit et adnotationes adjecit Henricus Manger. Leovardiae 1767.
4. Vida y hazanas del gran Tamorlan con la descripcion de las tierras de su imperio y senorio, escrita por Ruy Gonzalez de Clavijo, camarero del muy alto y poderoso senor don Enrique tercero deste nombre, rey de Castilla y de Leon, con un itinerario de lo sucedido en la embajada que por dicho senor rey hizo al dicho principe… ano del nacimiento de mil y quatrocientos y tree. Первое издание было сделано в Севилье в 1582 (folio, 68 стр. в два столбца). Второе, с измененным правописанием и с некоторыми прибавлениями в предисловии, в Мадриде, в 1782 году (quarto, 195 стр.) Других изданий, кроме этих двух, не было, и оба они очень редки и драгоценны.
5. Mariana, Historia de Espana.
6. Там же.
7. Иногда Клавихо как будто уступал первенство магистру богословия, но вероятно из уважения к его духовному сану.
8. Ticknor, History of Spanish literature. Тикнор ссылается на Hijos de Madrid, соч. Д. Х. А. Альвареса и Баена; но этой книги нам не удалось достать.
9. Так как в записках Тимура не описываются последние годы его царствования, то в этой статье почти нельзя было указать что в них согласно с дневником Клавихо.
10. Шерефеддин упоминает о европейском посольстве бывшем в Самарканде осенью 1404 года, и многое заставляет думать что это и есть посольство Генриха III.
11. Полный перевод этих записок уже приготовлен.
12. Величина испанской лиги изменялась в разное время. Древнейшая нам известная принята была в 1658 году и равнялась четырем верстам или около того. Если та же самая лига была в употреблении уже и во время Клавихо, то мера пути назначенная Тимуром заключала в себе восемь верст и следовательно была та же что и нынешний фарсанг.
13. Histoire de Timur-Bec.
14. В подлиннике armas.
15. Вероятно тремя царствами, т. е. владениями трех сыновей Чингис-хана: Джучи, Джагатая и Галаку-хана (Histoire de Timur-Bec).
16. Если это было так, то вероятно Тимур после переменил намерение, так как известно что он похоронен в Самарканде и могила его до сих пор служит там предметом почитания.
17. Имею в виду собрание фотографий сделанное по распоряжению генерала Кауфмана.
18. Реал имел и имеет различную ценность, как в отношении к другим единицам, так и по употреблению в отдельных провинциях. По сравнению которое делает Клавихо с монгольскими деньгами видно что реал равнялся 1/2 тянги. Нынешняя же тянга равняется 68 1/2 коп.
19. Мера сыпучих тел в Испании. Нынешняя фанега — около двух русских четвериков.
20. Ханым была дочь хана Казана, потомка Джагатая, царствовавшего в Туране до 1346 года. Ее сын Шахрух сделался приемником Тимура. Ханым — значит госпожа, царица.
21. Histoire de Timur-Bec, IV, chap. XXXIV.
22. Некоторые из них были точно улицы.
23. Об этих подарках упоминает и Шерефеддин. Самыми замечательными из них были ковры с затканными на них изображениями людей. «Еслиб эти ткани, говорит он, сравнить с удивительными произведениями которые живописец Мани исполнял в былые времена на полотне, то Мани был бы покрыт позором, а его работы показались бы безобразными». (Histoire de Timur-Bec, VI, chap. XXIV.)
24. Клавихо называет этот дворец Багино. По этому имени трудно отгадать настоящее его название, потому что названия почти всех загородных самаркандских садов начинаются со слова Баги — сад.
25. Histoire de Timur-Bec. VI, chap. XXIV.
26. По Шерефеддину, празднества продолжались два месяца (Histoire de Timur-Bec. VI, chap. XXIV).
27. Histoire de Timur-Bec. VI, chap. XX.
28. Вероятно Ханзадэ, жена Тимурова сына Миран-Шаха, прежде бывшая замужем за Джеангиром. Она пользовалась особым почетом при дворе Тимура.
29. Тимур в своих записках так говорит об этой печати: При одном моем посещении святого (Шейха Син-Али-Шади) он опоясал меня своею собственною шалью, надел мне на голову свою собственную шапку и подарил мне корнелин, на котором были вырезаны слова: правда и спасение. Я счел это за хорошее предзнаменование, прибавил свое имя и вделал в печать. (Memoirs of Timur р. 34).
30. Тянга или танга — серебряная монета в настоящее время равняющаяся 68 1/2 коп. (Ханыков, Описание Бухары).
31. По Клавихо, болезнь Тимура относится ко времени после свадеб (см. выше); Шерефеддин же говорит что он был болен в продолжение нескольких дней тотчас после приезда в Самарканд.
Текст воспроизведен по изданию: Самарканд во время Тамерлана по описанию очевидца // Русский вестник, № 12. 1874
Исходник здесь: http://www.vostlit.info/Texts/rus8/Klavicho_3/text1.htm