Алексей Ганин[править]
Сарай[править]
сущим в часе со мной
за воротами "Завтра"
Лежу у храма на плите,
Жду с неба светлого хранителя,
Вот прийдет в зорней красоте,
Раскроет дверь — и в песнь обители
Уйду, погрязший в суете.
И так лежу часы и дни,
Года, века… Лежу недвижимый.
За тучами горят огни,
Струится звездный дождь на хижины,
А мы с грехом моим одни.
И не могу раскрыть глаза:
Срослась глухая тьма с ресницами,
Грех злое сердце облизал…
И чую, — с огненными птицами
Перекликается Гроза.
И вот пришел, но света нет,
А крылья --черной ночи сумрачней…
Не он. И был суров привет:
Вставай, во гробе ли разумничать?
И встал я. Вижу — храма нет.
Во тьму земной уперся Край.
Хочу к звезде взмахнуть ресницами
И не могу.
«Дорога в рай», —
твердит. А путь кишит мокрицами
И впереди — глухой Сарай.
Трещит земля от злых затей.
Из туч хохочут Громы
в запятки.
Храпят ветра. Слепых детей
Прогнали мимо в рваных
лапотках.
Идем. И нет иных путей.
Куда? Зачем? А дни идут…
И дни не дни — зевота времени
Сквозь ржаво-грязную узду.
И все больней огнем-ременьями
Стегается Гроза в бреду.
И мы спешим, и только шаг
За сотни дней в пути измерили.
Нам черный хаос свил в ушах
Гнездо свое, чтоб в рай поверили,
И вот, поверила Душа.
Мы вихрем страшный шаг прошли,
Стучится в дверь, никем не встреченный,
Мой темный проводник Земли.
И в нос из щелей дух мертвечины
Плывет. А дверь в крови, в пыли.
Стучит:
Откройте, гость пришел,
Откройте мастеру-строителю,
Откройте дверь скорей —
и вот
Зажглись бледно два красных фитиля.
И он толкнул меня вперед.
Два трупа растворили дверь:
Глаза давно червями съедены,
Сползает кожа, в язвах прель,
А зубы судорогой сведены.
Вошел. Смеюсь им, точно зверь.
Я рад?.. чему?.. В сарае пир.
Гремит нестройно чья-то музыка.
На трупах золотой кумир.
Кругом танцуют знать и блузники.
Нет окон… в щелях горний мир.
Жонглер с кометой.
С плетью маг…
Кричат: Любовь не упомянута.
Незримой цепью сдавлен шаг.
Все лица масками затянуты.
Как угадать: кто друг? кто враг?
Ищу знакомых — нет лица.
Ищу живых — все сны могильные.
И в дикой пляске без конца
Несутся кости, мясо пыльное.
Нет силы. Не порвать кольца.
Гнетет зловещая беда.
Для всех на столики точеные
Разложен красный труп — еда…
А в щели, с неба закопченого
Зачем-то смотрится звезда.
Кружусь. Кружусь — и все летит.
Пьяней пьянею трупным запахом.
В руке плита — могильный щит,
И кто-то хочет буйным замахом
Перекусить сознанья нить.
Толкаю в трухлые бока
Мужчин и женщин. Пьяный ползаю
В дыму, в зловонных облаках,
А рядом в страсти трупы ерзают
И ползает Змея — тоска.
Глаза уткнулись в чей-то зад.
Опять затылки… бедра потные…
Лохмотья грудей… Ломит глаз.
И всюду возгласы животные,
И в сердце — яд, смертельный яд.
И слышу, говорит кумир:
«К победному столу, кто званые».
Все званые. Сарай — весь мир.
Идут тела, гниеньем рваные,
Отпраздновать последний пир.
Садятся за столы цари.
Их головы на блюдо сложены.
За милость от рабов дары…
И все, с отрубленными рожами,
Пришли, кто украшал дворы.
Пришли, кто знатен и богат,
Их шеи золотом затянуты,
И всяк нужде и горю — брат,
Землей и звездами обманутый
Пришел… И все поют, галдят.
Шумит обед стенаньем мук.
Сарай гудит свинцовым говором.
Обрывки ног своих и рук
Едят и шумно хвалят повара,
Но речь без звука…
Мертвый звук.
И пуще носят повара,
В воронках от снарядов
взорванных…
Мозги, кричащие «ура»,
И кашу — с грязью тел
изорванных,
Не знавших Солнца и Утра.
На поварах стальной наряд.
Без глаз — все звонко смотрят
шпорами,
И каждый горд, и каждый рад,
Что женщины с гнилыми взорами
И мертвые на них глядят.
Я тоже гость. И вот сижу
Среди гостей, в пиру замешанный,
И чьи-то черепа гложу.
А по стенам кишки развешаны.
И трупы свежие…
Гляжу…
Тошнит огнем. Привстать…
Привстать?
Куда? Шепчусь тихонько с мыслями.
Мышонком бы в дыру бежать.
Вот мимо носят коромыслами
Живую кровь… Ковши звенят.
Все пьют. А женщины волной
В глаза мужчин ныряют голыми.
Все слепнет. Пьяно. Злее злой.
И мысли, как бумага,
в полыме
Чернеют и летят золой.
Как полночь, закоптел Сарай,
В кумире дьявол обнаружился…
Под маской вместо глаз дыра,
Стальные челюсти напружились
Чтоб званых и незваных
жрать.
И всякий понял: свет угас…
И в страхе трупы разбегаются.
Слепые с воплем ищут глаз,
Скелеты мясом одеваются, —
Но сгнило все. Все стало
— грязь.
И всякий с криком маску рвет,
Чтоб в небе отразиться лицами.
Но лиц уж нет, напрасный счет,
Все лица съедены мокрицами,
Покамест разлагалась плоть.
Бледно погасли фитиля.
Сердца глухие и невещие —
Сдавила всех одна петля.
Бегут от тьмы… На звезды здешние.
Вдоль скользких стен ползу и я.
Опять гроза на облаках…
И снова пьяный хохот в запятки.
И трупы расползлись впотьмах…
И слышу: дети в рваных лапотках
Хрустят у Дьявола в зубах.
И вновь бегу в ночи пустой,
Оглохший, слепотой измученный.
И пляшут трупы за спиной.
А небо грозно вздулось
тучами,
Беременное красотой.
1917
Источник текста: А. Ганин. Стихотворения. Поэмы. Роман. — Архангельск, 1991