Сверхъестественные силы (Красиков)

Сверхъестественные силы (Опыт построения лекции о значении и происхождении религии)
автор Пётр Ананьевич Красиков

Источник: Пётр Ананьевич Красиков. Избранные атеистические произведения. — Москва: Мысль, 1970. — С. 159—179. • Впервые сочинение издано в виде статьи: Сверхъестественные силы (Опыт построения лекции о значении и происхождении религии) // Революция и церковь : журнал. — 1922. — № 1.; • В 1923 году сочинение было издано как статья в книге: Пётр Ананьевич Красиков. На церковном фронте. (1918—1923). — Москва: Юрид. изд-во Наркомюста, 1923. — С. 261—282..

Представление о сверхъестественных силах вполне от­сутствовало у человека, пока он не имел понятия об эксплуатации и не обладал никакими другими орудия­ми производства, кроме естественных, т. е. своих рук, ног, зубов и т. д., подобно тому, как оно, несомненно, отсутствует у животных. Понятия сверхъестественности, т. е. противоречия и антагонизма с природой, выделение себя и вместе с собой каких-либо предметов из приро­ды, развивались только по мере накопления кое-какого общественного опыта в употреблении искусственных органов в деле добывания пищи и борьбы за существо­вание, т. е. орудий производства и оружия, т. е. вещей как бы изъемлемых, выделяемых из природы, дающих людям особую силу. Все в чем выражался этот опыт, было в то же время самым дорогим, самым ценным в глазах общества дикарей, дающий возможность видоиз­менять, нарушать, выгодную для жизни обладателей их зоологические, заурядные способы этой борьбы^[1].

Искусство, хитрость, знахарство, знание (ведение), вещий, ведьма, ведовство, завет, завещание — все эти понятия, образовавшиеся в течение веков и тысячелетий на почве мало-помалу растущего опыта, являются по существу однородными и говорят нам об одном: человечество много тысяч лет назад путем бесконечно ма­лых приобретений в технике труда научилось и стало мало-помалу прибегать к таким приемам в борьбе за существование, каких в «природных» свойствах челове­ка, как ему кажется, нет, которые надо получить от ко­го-то, узнать, усваивать, применять на деле, сохранять, и которые по отношению к обычному ходу его зоологи­ческой «естественной» жизни среди природы и себе по­добных могут ставить его в какое-то особое выгодное от­ношение, в отношение трудовое, производственное, твор­ческое.

Все эти общественные приемы борьбы с природой непременно связаны с какими-то орудиями, инструмен­тами, с каким-либо специальным способом охоты, ловли и приручения животных, обработки земли и т. д., т. е. связаны с определенной техникой и организацией об­щественного труда. Каждый из таких способов, полу­ченный от старых членов общества в готовом, уже выработанном тысячелетиями виде, являлся сверхъестест­венным, с точки зрения получающих его дикарей, т. е. обусловливался в их глазах не свойствами той же при­роды, не использованием людьми ее же законов, а спе­циальной волей и особой творческой силой самих ранее живших людей и употребляемых ими вещей, первона­чально вполне слитых с природой и только мало-помалу отделившихся от природы благодаря именно вот этим искусственным способам борьбы с нею.

Вот почему, пока у самого человека отсутствует та­кое творчество, которое выражается в изобретении, при­менении им все новых и новых искусственных органов, т. е. орудий производства, инструментов, а в зависимо­сти от них и способов войны и охоты, все явления при­роды, как бы благоприятны и страшны они для него в сущности ни были, никоим образом не могли казаться ему неестественными, т. е. производимыми какой бы-то ни было посторонней природе волей, ибо и сам он ни­чего не производил, и волей своей никоим образом не мог и не умел нарушить «естественного» хода существо­вания как своего, так и слитой с ним воедино природы.

Чрезвычайно заблуждается тот, кто думает, что ди­карь, не умевший искусственно заставлять природу да­вать ему что-либо, поражался величественными и гроз­ными явлениями природы или умилялся перед благо­творными свойствами солнца, дождя и т. д. и что эти явления природы дали ему материал для обожествления сил природы («естественная» религия). Никакой «есте­ственной» религии, конечно, никогда не могло быть, ибо человек познавать стал мир как нечто от себя отличное только по мере ощупывания его своими искусственными органами, только по мере того, как научился навязы­вать ему с помощью их свою волю в производстве нуж­ных ему продуктов, только по мере того, как трудовой процесс вместе с развитием речи дал ему первичное по­нятие о причине и следствии, какового понятия до при­менения общественных трудовых процессов и искусст­венных органов или инструментов у него не существо­вало и не могло существовать. И все великолепные и грозные явления природы были для него величинами, раз навсегда данными, совершенно лишенными персо­нальной активности и причинности и вовсе не нуждаю­щимися в каком-либо объяснении, тем более в почита­нии, подобно тому, какими они являются и теперь для всех остальных животных. Все явления природы с точ­ки зрения причинности стали доступными специальному вниманию и наблюдению человека только по мере того, как явления эти втягивались в орбиту этого внимания через трудовые процессы, преломляясь через их отноше­ние к условиям и результатам этих процессов, т. е. то­гда, когда человек научился воздействовать в своих ви­дах на природу совершенно иначе, чем воздействует на нее бык или лошадь. Следовательно, человек познавал мир с точки зрения причинности (воли) только в меру того, как те или иные явления этого мира представля­лись ему связанными с его трудовыми процессами, от которых все более и более становилось в зависимость его собственное существование.

Если до этого и возможно было появление в его го­лове каких-либо фантастических образов вообще, подоб­но тому как они имеются, конечно, и в голове собаки, кошки, быка и т. д., то образы эти имели совершенно тот же простейший фотографический характер и содер­жание, как и сами воспроизводимые воображением «на­туральные» предметы. Шум ветра, конечно, и он мог принять за что-либо другое и даже более страшное, но и только; понятие о воде, цели, причинности здесь пока отсутствует.

Кошка может принять какой-либо звук за явление, производимое мышью, и соответственно настроиться, но она может думать о реальной съедобной мыши, а не ка­кой-либо чудесной мыши, которую, напр., можно было бы есть в течение всей зимы или которую нужно унич­тожить за то, что она грызет запасы хозяина.

Животное, зверь — большой материалист и эгоцен­трист. Каждый образ в его мозгу реален.

Человек, пока он зверь, тоже. Он опирается в борьбе за существование только на свои лапы и зубы, скорость бега, на свой зоологический инстинкт и навык. Все вни­мание и все способности его направлены на непосред­ственное удовлетворение самых реальных потребностей организма.

Вот почему можно сказать, что действия животных объективно являются как бы составной частью процес­сов природы. Никаких чудес, т. е. «искусственно» кем бы то ни было созданных условий борьбы, у них нет. Между собой и природой они ничего не помещают, представления о причине и следствии для них не суще­ствует.

Наоборот, у животного, делающего орудия — у чело­века, — искусственно, с помощью рычага, камня, огня и т. д. удесятеряющего силу своих зубов, ногтей, ног рук и т. д., каждый такой искусственный шанс в кол­лективной борьбе за существование, являясь результа­том коллективного собственного труда, его организован­ности, изобретательности, знания, накопленного и переданного ему отцами и матерями опыта, является как нечто совершенно отличное от обычной жизни окружаю­щей природы, как фактор, нарушающий ее обычные по­рядки, подчиняющий ее его воле, преследующий опреде­ленные, поставленные им в борьбе о нею задачи.

Этому орудию или предмету, этому приему труда и борьбы человек придает особую ценность, особое значе­ние. Все общество обязательно усваивает и приучается хранить этот прием, этот шанс под страхом всеобщей гибели. Но хранит оно его в единственно тогда воз­можной и реальной форме — в форме кристаллизован­ного в образе предка опыта, заветов предыдущих поко­лений, продолжающих тем самым якобы руководить об­щественным способом добывания пищи, жилья и т. д. Общество научается, принуждается в силу необходи­мости твердо запоминать эти заветы и преподавать их потомству, оно увековечивает, репетирует их в звуках, сигналах, телодвижениях. От общества почти совершен­но ускользает тот многовековой, в сущности лишенный всякой таинственности процесс накопления знаний, технических приемов, благодаря которым только и мог предок сообщить идущему на смену поколению как бы в готовом виде продукт бесчисленных навыков и усилий ряда предыдущих поколений, выработавших тот или иной способ борьбы за существование рода или племе­ни. При отсутствии письменности в памяти потомков сохраняются представления только о самых ближайших передатчиках опыта и знаний многих поколений. Как постепенно выработалось это знание, эти технические приемы и т. д., — это совершенно недоступно опыту и пониманию потомков. Для них самое важное само это знание, самый опыт, прием борьбы, а не исторический анализ его происхождения. Их дали ему родовые его предки — вот основной факт, который он совершенно основательно знает и понимает. Чем более растет могу­щество искусственных приемов борьбы коллективного человека с природой, чем чаще при развитии общест­венной дифференциации наблюдаются факты отдель­ных усовершенствований, изобретений в области основ­ных, добываемых бесчисленными безымянными поколе­ниями способов труда и борьбы, как-то: в употреблении огня, умении эксплуатировать животных, сеять злаки, полировать камни, ковать металлы и т. д., тем логичнее и необходимее для дикарского ума все эти основные способы и драгоценные сведения относятся и приурочиваются к образу какого-либо родоначальника, предка, героя или бога, тем или иным способом подарившего в готовом виде эти драгоценные способы. Они, эти герои, боги, пришли, научили людей всем этим сверхъестест­венным могучим средствам, которых сам человек ни­когда бы не узнал. Они приказали ему работать и жить по определенным правилам.

Общество в лице правящих групп заинтересовано преувеличивать, елико возможно, в своем мнении их силу и авторитетность, оно научается, принуждается в силу жизненной необходимости твердо запомнить и строго соблюдать эти заветы и преподавать их потом­ству, оно увековечивает, репетирует их в звуках, сигна­лах, телодвижениях, обрядах, плясках, рисунках по ме­ре развития различных способов сигнализации в языке и движениях, которые все теснейшим образом связаны именно с процессами общ. труда, с сохранением и при­менением уже приобретенного фонда трудового опыта, практикой и надобностями этих трудовых обществен­ных процессов.

Таким образом, общество становится обладателем сил, как ему кажется, не связанных с обычным ходом дел в остальной природе, с ее обычной жизнью, т. е., как мы бы сказали теперь, с ее законами; напротив, его силы, добытые и принесенные откуда-то извне, как буд­то навязанные волею его предков, благодаря их пос­тоянному сотрудничеству могут произвольно влиять на силы и предметы окружающей его и более или менее слитой о ним природы, противопоставлять себя ей, соз­давать новые комбинации этих сил, достигать искусст­венных результатов, отличных от обычного хода окру­жающих явлений и даже как будто противоречащих ему. Таким образом являлось и развивалось, и выде­лялось из природы целевое хозяйство, целевая коллек­тивная человеческая деятельность, регулируемая, свя­занная общими действенными образами и именами пред­ков, их сигналами, знаками, речью, запечатлеваемая тра­диционными, общественно-усваиваемыми приемами, ре­петируемая обрядностью, передаваемая всеми доступны­ми способами как драгоценное достояние из рода в род.

Постоянным передатчиком, центральным хранили­щем, высшим органом всей этой ценности, этих знаний и опыта является вначале непосредственно коллектив­ный ум, совет племени во главе с наиопытнейшими, старейшими членами общины, впоследствии принимавши­ми в памяти потомков образы отдельных героев, бога­тырей, руководивших планом и работой при осуществ­лении целевых заданий племени всюду, где требовался план, ритм, команда, сигнализация, обучение приемам труда.

Успешная борьба племени с помощью усвояемых им таким образом методов укрепляла в невероятной степе­ни веру в силу самого коллектива и выразителей его опыта. В то же время соблюдение заветов, рецептов опыта, знаний, технических приемов, сигналов, команд, дисциплины, ритма в работе являлось непременным условием, причиной успеха борьбы и работы. Точное ис­полнение их, следовательно, являлось вопросом жизни и смерти общества. Вот почему примеры, заветы отцов и предков, в коих запечатлена вся наука, вся техника, тру­довая дисциплина и от чего зависело самосохранение племени или рода, являлись всегда высочайшей общест­венной ценностью, нарушение или неуважение к коим не приходит даже в голову члену общества, стоящего на этой ступени. Эта ценность противостояла всей осталь­ной природе как спасительная, родная, племенная сила.

Плеяды предков, матери, отцы и деды с их заветами стоят перед потомками в глубине веков как все время действующий источник драгоценных знаний, увековечи­ваемый в преувеличенных и разукрашенных описаниях их подвигов, в их торжественных предписаниях, запоми­наемых из рода в род, «запротоколированных» в ска­заниях, обрядах, ритуалах, которые вначале были чрез­вычайно точным демонстрированием приемов борьбы и работы, (изложением и прославлением их правил пове­ления, морали и т. д.

Собственно говоря, предок или предки и их заве­ты и образы имеют значение не потому, что это папа­ши, дедушки, а потому, что он или они самым реальным образом являются в глазах всего племени или рода и каждого члена его организаторами, руководителями, учителями, регуляторами в общественном труде, хра­нителями и источниками общественных организацион­ных приказов, распоряжений, сигналов, приемов труда, дисциплины, помогающих обществу жить и бороться.

Физическая смерть руководителей, организаторов не порывала, как и теперь, в сущности для огромной части человечества, не порывает фактически их традиционной необходимой связи с обществом. Связь эта не могла в то время представляться иначе, как совершенно матери­альной, все время действующей, непосредственной, лич­ной связью между предками и обществом, взаимодейст­вие между коими ни на минуту не могло прерываться под угрозой забвения и потери обществом необходимого руководства всей его жизнью и работой. Что связь эта представлялась совершенно материальной, действу­ющей, свидетельствуют все представления о духах и ду­шах, существующие до сих пор у миллионов людей, как о совершенно реальных и в сущности материальных су­ществах, способных воздействовать на материальный мир.

При медленном темпе общественной эволюции ни в обязанности, ни в правильности и значительности их приказов, заветов, ни в непосредственной связи теку­щей общественной трудовой деятельности с их именами и образами, хранящимися среди потомков, не могло быть никаких сомнений и не могло являться и мысли о разрыве между мертвыми (ушедшими) и живыми. На­против, логика дикаря учитывала, подхватывала и за­крепляла в живом образе все явления своей психики, могущие служить обоснованием продолжающегося дей­ственного существования предков и родителей, хотя и невидимых им, именно потому, что представление о про­должающемся существовании и сотрудничестве предков и общении с ними обязано было служить определенную службу в деле накопления, сохранения и применения знаний и опыта тогдашнего человечества. Дед Иван умер, ушел, но дед Иван все еще «велит», «приказы­вает», «учит» как в памяти и воображении живущего потомства, так и в самом первобытном языке, он учит, велит делать так-то и так-то. Отцы и деды велят, при­казывают, учат сеять так-то, пахать так-то и так-то. Лечить корову так-то, женить детей тогда-то, с детьми и телятами обращаться так-то. Значит, они продолжают существовать и действовать.

Жест, образ, слова и навыки предка-руководителя звучат и хранятся в потомстве не в силу какой-то ми­стической особенности дикарского мозга, а в силу ре­альной, опытом выработанной необходимости, той же самой, какая теперь нас заставляет иметь националь­ные, государственные, публичные библиотеки, лаборато­рии университетов, политехникумов и т. д., иметь источ­ники накопленных знаний, опыта, техники и особые ме­тоды их усвоения.

Все историко-психологические моменты, описанные у Спенсера, Тейлора и Кунова относительно появления и развития в дикарском мозгу фантастического представ­ления и учения о душах предков и богах, логически и практически чрезвычайно правильны и свидетельствуют о единстве человеческой логики и о прекрасной органи­зации дикарской головы. Но все эти явления (смерть, сон, обморок, болезнь, эпилепсия, сновидения, вытекание крови, дыхание, прекращение дыхания, отражение в воде, тень и т. д. и т. п.) только потому и дали начало теории душ предков, на которой впоследствии образо­валась казавшаяся несокрушимой теория богов, что эта теория вполне и исключительно по тем временам соот­ветствовала настоятельной трудовой общественной не­обходимости и была единственным действительным в то время способом суммировать в себе, закреплять и пере­давать для общественного руководства те правила, нор­мы, рецепты, приметы, заветы и т. д., без сохранения и использования которых человечество не сумело бы в то время организовать и регулировать свою общественную борьбу с природой, не умело бы их запоминать и усваи­вать, соблюдать, сохранять. Вот почему вера в души предков, на известной ступени развития общая всему человечеству, и в этом смысле была единственно при­годной и, след., правильной для обслуживаемого ею на­значения теорией. Теория душ, как и всякая теория, появилась и развилась только потому, что она обслужи­вала определенные, в высшей степени важные, общест­венные интересы. Если бы человечество не выработало этой вспомогательной теории, оно не могло бы сущест­вовать и развиться, как таковое.

Конечно, весь этот опыт, все знания, особенно в об­ществе, где не произошла еще дифференциация на резко разграниченные классы эксплуататоров и эксплуатиру­емых, приобретались, собирались путем молекулярного накопления практических приемов и способов работы членами коллектива и суммировали в себе навыки и опыт сотен поколений, медленно вырабатывавших в практике работы все новые и новые методы этой рабо­ты. Конечно, никто и никогда не установит имен изобре­тателей гениальнейших изобретений вроде приручения животных, колеса, рыболовной сети, лука и стрел, об­жигания глины и т. д. Но фактически, конечно, были эти люди, эти коллективы, которые суммировали молекуляр­ную работу поколений и сохраняли, быть может, долгое время под своими племенными, родовыми или индиви­дуальными именами в памяти своего потомства эти найденные коллективным опытом и борьбой поколений драгоценные рецепты, знания, предписания, организаци­онные директивы. Потомству важно было во что бы то ни стало сохранить эти заветы, и оно, особенно после того, как дифференцировалось, бесцеремонно приписы­вало одному какому-либо определенному и очень авто­ритетному лицу или богу, гораздо позже выдвинувше­муся в воображении потомков, уже на основе более или менее расчлененного общества, все те изобретения и знания, над которыми коллективно трудились сотни по­колений забытых тружеников и организаторов. При коллективном труде, при коммунистической первона­чальной организации общества, никоим образом не мог­ло развиться понятие или представление ни об отдель­ном изобретателе, ни о волшебном, властном, повелевающем, приказывающем, карающем и милующем духе предка или божестве по той простой причине, что такое представление не соответствовало бы никакой реаль­ности и не могло создаться в головах людей, вообще не имеющих реального опыта и понятия о подчинении эгоистической эксплуатации индивидуального владыки. Прежде чем закабалить себя мысленно, в фантазии в рабство какому-либо богу или богам, человечество обя­зано было на земле на своей шкуре, реально испытать и узнать, что такое рабство, что такое отношение раба к господину. При коммунальном, общинном строе пле­мени, клана если представление о духах или двойниках предков и должно было, как мы видели, появиться, то это представление главным образом обязано было об­служивать вышеуказанные важные потребности общест­ва только под видом совершенно необходимого, с точки зрения дикаря, сотрудничества ушедших, невидимо присутствующих или вселившихся в потомков и все время ими руководящих при всех процессах работы или время от времени в трудных обстоятельствах приходящих на помощь предков и родичей. Дикарю совершенно естест­венным кажется, что, действуя так, как велит ему весь жизненный накопленный племенем опыт, он делает не что иное, как выполняет заветы, указания, которые вот сейчас продолжают собственной персоной давать ему эти предки, эти старейшины, организаторы или храбрые воители и т. д., хотя он сейчас-то на самом деле имеет их перед глазами только в виде воспоминания, образа или реального изображения в виде статуи, рисунка, сим­вола, кусочка мощей и т. д. Совершенно несомненно и подтверждается всеми религиями, что представление об образе жизни и времяпрепровождении этого загробного поколения, предков, коль скоро такое представление вырабатывается, совершенно зависит от образа реальной жизни потомков. При матриархальном строе, конечно, эти фантастические коллективы душ предков организо­ваны в фантазии, в воображении людей, подобно их жи­вым потомкам. Несомненно, дикари, живущие комму­нистической жизнью, не могут рисовать себе жизнь умер­ших или богов (продолжающих жить в тесном общении с ними) иначе, как коммунистически. Если хотите, это, конечно, тоже боги, но боги-коммунисты, и сила и зна­чение их совершенно так же рисуются в воображении, как сила и значение совета старейшин, передовых бой­цов, матерей, смотря по тому строю, какой существует в их реальной жизни. А какой-нибудь византийский бог-император со всей его придворной свитой мог создаться в воображении людей только после того, как они испы­тали на деле все основные качества византийского дес­потизма. Ясно, что первобытное коммунистическое пред­ставление об определенных свойствах организации пле­менных или родовых богов-предков служит свою служ­бу обществу только до тех пор, пока в самой жизни и организации общества не происходит разделения, диф­ференциации, развития классовых противоречий, обу­словленных глубокими изменениями в способах борьбы общественного человека с природой (только тогда по­является второзаконие, Новый завет, реформация).

Так, напр., с появлением патриархата и рабства, т. е. такой организации хозяйства, где уже все организатор­ские функции, вся команда, власть более или менее единоличны, сосредоточены в руках paterfamilias^[2], а общественная, государственная власть — в собрании старейшин или в сенате, где под слоем правящих клас­сов уже лежит слой неполноправных плебеев, клиентов, рабов, души предков, боги тоже переменяют свою организацию. Зевс, Юпитер, Мардук, Митра и т. д. все они post factum сравнительно с действующей общественной формой совершают в фантазии людей свои революции за воображаемое обладание миром и людьми, все они организуют так или иначе остальной сонм богов, все они превращаются в pater familias, в отцов, а остальные равноправные когда-то богини и боги занимают свое место по специальностям и полочкам сообразно с реаль­ной организацией живого человеческого общества.

Боги или бог дикаря и современного темного челове­ка в представлении его продолжает быть самым его ре­альным руководителем, соратником и сотрудником. Возьмем ли мы Библию, Коран, Авесту, какую хотите мифологию или историческую религию, всюду увидим, что человек работает, сражается, обедает, хворает, чи­хает, торгует и любит вместе со своими богами; дерут­ся племена, дерутся и их боги. Каждое племя, нация, народ идет в драку с лозунгом: «Мои боги сильнее и лучше твоих», «С нами бог, разумейте языцы», и... покоряйтеся, «яко с нами бог». «Кто бог велий, яко бог наш», — кричали русские попы вместе со своими ца­рями. «Мой немецкий бог, — кричит Вильгельм, — силь­нее всех». Все эти племена, народы, как это видим до сих пор, совершенно реально представляют и признают существование чужих богов, только считают их чужды­ми, враждебными себе, совершенно для себя неподхо­дящими и неприемлемыми, дезорганизаторами, сущест­вами худшего качества, чем свои родные боги. Однако после поражения, после заболевания сплошь и рядом в истории мы наблюдаем, что покоренное племя, если усваивало более высокую культуру покорителей, усваи­вало или вливало со своей и их религию, т. е. усваива­ло себе и предков, и богов завоевателей, и их заветы. Напротив, если культура, т. е. совокупность способов общественного труда, общественных навыков, организаторских приемов и т. д.,_ покоренных была выше, чем у завоевателей, сплошь и рядом в истории мы наблюдаем усвоение завоевателями вместе с культурой покоренных и усвоение той части ее, которая называется религией.

То же самое происходит и в обыденной жизни каж­дой нации, племени, рода. С развитием классовых про­тиворечий, с развитием и усложнением борьбы внутри общества боги принимают и в ней живейшее участие. За плечами каждого производителя или торговца, или их гильдии, цеха стоит его бог или богиня, помогающие ему в производстве, в купле, продаже, спекуляции и грабеже. Каждый класс, цех, ремесло мало-помалу вы­рабатывает, выделяет своих любимых, благоприятству­ющих его ремеслу богов, каждая деревня, село или го­род имеет своего рода патрона или патронессу, чтимую гораздо больше, чем общенациональные, официальные, навязанные иногда сверху правящими классами боги. Каждый уважавший себя купец или землевладелец в древней Руси считал необходимым в приходской, гиль­дейской, цеховой церкви (а если был очень богат, то и в собственной домовой) иметь такого покровителя в виде иконы, которую он ставил в определенном и, ко­нечно, откупленном месте, где он имел монопольное право с ним беседовать по своим торговым и иным де­лам. Старинная русская церковь являла из себя любо­пытнейшее зрелище. Люди стояли и жестикулировали у всех стен лицом к своим кумирам-богам, не обращая никакого внимания на чужие иконы, становясь к ним за­дом. Горе тому, кто осмеливался воспользоваться вол­шебной силой «чужой» иконы. В церкви происходили крик, ругань и драка между молящимися в тех случаях, когда кто-нибудь имел дерзость молиться на чужую икону и просить ее содействия в своих делишках против воли ее ревнивого обладателя и собственника. Только постепенно иконы переселялись в иконостас для более или менее общего пользования, и над ними стал царить, подобно появившемуся раньше и в жизни монарху, при­миряя всех под своим скипетром, общий царь и отец Саваоф, хотя и до сих пор особо чтимые в данной мест­ности иконы ставятся отдельно, вне общего фронта и оплачиваются свечами и деньгами индивидуально по мере состоятельности просителя и молельщика.

До сих пор каждый из миллионов верующих вооб­ражает, что во всех его жизненных функциях (трудах, удовольствиях, опасностях) участвует некий дух, в коем без труда можно узнать, хотя и сильно индивидуализи­рованного, духа предка, называемого теперь ангелом-хранителем, носящего его имя и сопутствующего ему от рождения и до путешествия на тот свет. Что такое этот ангел? Это все подсознательные, инстинктивные, вло­женные в организм человека тысячелетней дрессировкой его в ряде поколений навыки, привычки, наклонности, психологические движения, кажущиеся идущими отку­да-то извне, подсказываемые кем-то, заключающие в себе чей-то опыт, чью-то мудрость, хитрость, находчи­вость, руководство. Он является на помощь в самую трудную минуту, когда собственный опыт, сознание че­ловека как будто недостаточны или отсутствуют, когда грозила неминуемая гибель, а человек остался жив или вышел из затруднительного положения, когда никакого исхода, сознательного, планомерного, казалось, не было. «Мать ли за меня умолила, ангел ли хранитель по­мог», — говорят в этих случаях религиозные люди.

Культ предков, сохранившийся в православной и в прочих религиях в виде поминовения покойников в ро­дительский день, дающий такую богатую наживу нашим попам, неопровержимо свидетельствует, сколь прочно чувствуется до сих пор темными массами тружеников, живущих и работающих с помощью традиционных на­выков, передаваемых из рода в род без посредства объективной науки, связь между ними и духами их предков.

Все эти примеры и факты показывают, что 3/4 чело­вечества все еще смотрит на свою борьбу как на дея­тельность, нуждающуюся в той или иной религиозной форме, в личной помощи, содействии, руководстве хотя ушедших поколений их предков, но имеющих таинствен­ную фактическую возможность свою волю постоянно присоединять и согласовать с волей связанных с ними преемственными условиями существования потомков. Здесь кроется коренное различие и вместе с тем извест­ная аналогия между научным, безрелигиозным воззре­нием на общество и природу, и религиозною верою в сверхъестественное вмешательство умерших людей или богов во взаимоотношении между общественным чело­веком и природой, а также между людьми в их классо­вых групповых и индивидуальных взаимоотношениях.

Что такое современная наша наука и техника? Си­стематизированный, теоретически и практически объеди­ненный классом пролетариев и людей науки опыт всего человечества, куда входят, конечно, отсортированные им опыт и знания, накопленные и переданные бесчисленны­ми поколениями предков по возможности всех времен и всех народов. Но опыт и знания эти для данной груп­пы людей, хотя и живущих и работающих на определен­ном кусочке земного шара, поскольку они овладевают этой наукой и общественно используют ее в борьбе с природой, совершенно лишены какого-либо родового, личного, специально-местного, непонятно-таинственного характера.

Тысячи рабочих, техников, изобретателей, ученых всех стран и народов работали над вопросами о прило­жении в промышленности законов электричества, зако­нов механики, химии, агрономии и т. д. Никому и в голову не придет теперь призывать персону или «дух» самого покойного Фарадея или Менделеева помочь обо­рудовать электрическую установку или удобрить поля с помощью его личного благосклонного магического вме­шательства в трудовой процесс, хотя каждый работник обязан знать и помнить «заветы» и предписания Менде­леева, Эдисона и всех других учителей химии и элек­тричества. Вообще говоря, вмешательство работ и изы­сканий Менделеева или Либиха в удобрение поля, ко­нечно, налицо.

Я, крестьянин Тамбовской губ., если изучил агро­номическую химию, то удобряю свое поле, конечно, вы­ражаясь фигурально, не без содействия и влияния по­койного Либиха или Тимирязева. Конечно, я обязан под страхом гибели труда и урожая соблюдать их «заветы». Разумеется, я почитаю, уважаю эту их, если хотите, по­мощь и даже повешу портреты их у себя в школе или рабочей комнате. Но может ли у меня явиться мысль, что успех моего труда зависит от того, в золотой раме или совсем без рамы я повесил в своей комнате портрет Тимирязева? или что я не принесу духу проф. Тимиря­зева жирного барана или толстую свечку и что покой­ный Тимирязев рассердился на меня за это и изменил каким-то образом, тайно от всех и наперекор собствен­ным рецептам и указаниям свойства удобрения именно на моем поле?

Вот тут-то коренная разница между научным и «сверхъестественным» руководством при обработке по­ля, уходом за скотиной и т. д. Получив главный основ­ной фонд своих знаний, навыков, примет, рецептов по ведению своего обихода от ряда предков, отыскивавших способы обработки земли и регулировки всех житейских отношений ощупью, с колоссальным трудом и ошибка­ми, без точного знания внутренних сторон, действитель­ных причин и следствий в производимых ими трудовых процессах, темный человек, дикарь, вынужден был вос­принимать, соблюдать и хранить их обязательно в той механической, большей частью бессмысленной форме и в той чистоавторитарной системе, в какой получил от своих предков, ибо другой объединяющей системы у не­го не могло быть. Здесь форма, способ усвоения, заучи­вания знаний и практического опыта предыдущих поко­лений теснейшим образом обусловливают сохранение их в памяти, в сознании и практике живущего поколения, ибо внутренней, действительно необходимой, наукой рас­крытой связи между способами труда и результатами его, между причинами и следствием в сельскохозяйст­венных и промышленных событиях, в сознании работаю­щего «по преданию» и «по заветам отцов» не имеется или, вернее, связь эта в общем и целом мыслится со­всем в другой плоскости, чем это происходит в действи­тельности.

Так как предки и боги и их заветы являются вели­чайшим авторитетом и единственным источником полу­ченных от них эмпирически добытых ими методов ра­боты, то культ их в различных формах и видах является единственно обобщающей, связывающей все трудовые и житейские процессы теорией. Другой у него нет! Тео­рия эта совершенно плоха, но не может быть поколебле­на даже очень большими неудачами, неурожаями и т. п., ибо при прочих равных условиях, пока нет у нашего, например, крестьянина другой, объединяющей понима­ние явлений науки и других способов производства, за­веты предков являются все же наиболее приспособлен­ными к местным техническим, почвенным, метеорологи­ческим и т. п. условиям вековой практикой добытыми, определенными способами усвояемыми директивами во всех трудовых процессах. Отдельные новшества со сто­роны какого-либо из членов общины, несоблюдение практикой установленных приемов и навыков обработ­ки, вводимые без научного агрономического учета всех местных особенностей почвы, климата, сорта семян, удобрения — словом, голая теоретичность новатора слу­жит зачастую к посрамлению его и его науки в глазах старожилов и всего общества и укрепляет их в силе и правильности старых навыков, освященных авторитетом предков.

Периодические неурожаи, засухи, всевозможные не­удачи общего для данной местности характера при от­сутствии научного представления о действительной при­чине их относятся религиозными людьми по-своему со­вершенно логически за счет неагрономических причин и не только не колеблют веры в духов, но даже могут укреплять ее, ибо успех промышленных процес­сов, по теории вмешательства духов в жизнь людей, за­висит главным образом от не промышленных, не техни­ческих причин, а от соблюдения или несоблюдения всех заветов предков, охватывающих весь уклад жиз­ни и освещающих своим авторитетом все взаимоотно­шения людей в данном обществе.

Этим обстоятельством особенно усердно пользуются, как показывает, между прочим, опыт неурожаев в России, с испокон веков охватывающих периодически огромные земледельческие ее пространства, правящие классы и находящееся на их службе духовенство, взва­ливая всю вину эксплуататоров, державших народ в темноте и невежестве, на плечи самих крестьян, укоряя их в лености, безбожии и греховной непочтительности к правящим, а также в недостатке щедрости при напол­нении поповских карманов жертвами в честь покойни­ков, святых и богов. Никогда так жирно не питаются попы, как в периоды неурожая, мора и т. п. народных бедствий.

Итак, религиозный метод работы и жизни для тем­ного дикаря или вообще человека, не располагающего еще никакой другой обобщающей его опыт теорией, кроме теории сотрудничества с духами предков или бо­гами, который мы назвали бы методом грубо эмпириче­ского навыка, простого, не усовершенствованного нау­кой опыта, в сущности, является единственно возможной рабочей теорией для известной среды, находящейся на определенно низкой стадии развития производительных сил.

По этой теории всякая искусственная, промышлен­ная, деловая, а затем и всякая человеческая деятель­ность вообще связана со сверхъестественными, невиди­мыми процессами, идущими параллельно с ходом види­мого процесса труда и относящимися к нему явлениями жизни общества и природы, результаты коего зависят от воли предков или богов, соизволяющих дать ему то или иное направление в зависимости от соблюдения всех правил и норм, данных этими предками.

Верность наших тезисов о том, что под идеей бога или богов кроется массовый житейский, по-своему обобщенный опыт, подтверждается как взятыми в малом масштабе явлениями хозяйства, и соответствующей им религиозной идеологии, освящающей все взаимоотноше­ния какой-либо первоначальной клеточки человечества, как-то: рода, племени, клана, так и в громадном, даже иногда мировом масштабе, движении всего цивилизо­ванного человечества.

С неуклонной закономерностью в истории человече­ского общества повторяется следующее явление: вся­кий раз, как общество людей, так или иначе организо­вавшее свою общественную борьбу (до сих пор в исто­рии мы наблюдаем классово организованную борьбу) с природой, не в состоянии далее удовлетворительно продолжать эту борьбу при старой организации всего трудового общественного процесса, т. е. когда эта его организация должна быть заменена другой, назревшей и более приспособленной к развившимся или умень­шившимся производительным силам общества, проис­ходит крах и ломка этой старой общественной органи­зации, общество мучительно ищет новых, иных спосо­бов организовать и закреплять новую форму своего об­щественного процесса борьбы с природой под угрозой гибели всего общества.

В эти эпохи прошлый, многотысячелетний опыт че­ловечества во всех его видах и формах, и в особен­ности опыт, сохранившийся в форме религиозных заве­тов предков и богов, коими привычно руководствова­лась до сих пор преобладающая масса темных экс­плуатируемых масс, оказывается совершенно не спо­собным давать надлежащее практическое, авторитетное для пришедших в движение масс руководство для вы­работки конкретных форм новой организации борьбы общества с природой, удовлетворяющих новым его по­требностям и новым классовым соотношениям, и вы­вести общество из такого состояния, когда даже самые необходимые текущие жизненные потребности всего населения оказываются катастрофически неудовлетво­ренными (разруха как результат предыдущего разви­тия противоречий, разложение старого общества, граж­данской войны и неорганизованности нового).

Революционные классы в эти эпохи, занятые разру­шительной работой по ломке старых форм обществен­ной организации, отбрасывают в сторону своих старых, бессильных дать пригодные для строительства нового общества указания богов и духов предков. Так, рево­люционная буржуазия во время французской социаль­ной революции при перестройке общества апеллирова­ла исключительно к человеческому разуму и к так называемому естественному праву, временно порвав со своими старыми богами.

В такие эпохи изображение духов предков, богов, кумиры и иконы выбрасываются в помойную яму или сжигаются на кострах, жреческое сословие, состоящее на службе старых эксплуататорских классов, изгоняет­ся, молельни и кумиры закрываются при более или ме­нее равнодушном отношении к ним разочарованных в силе и полезности старых богов революционно наст­роенных масс. Ясно, что предки-рабовладельцы или предки-рабы и их духи ничего подходящего не могли диктовать своим взбунтовавшимся против этого рабст­ва потомкам. Ясно, что и восставшие массы не могли найти, например, в феодальном катехизисе действи­тельных указаний и руководств, как делать, например, буржуазную революцию. Происходит совершенно но­вый человеческий опыт — опыт революции, где люди творят историю, не имея определенных рецептов ни от кого, в том числе и от своих предков или богов.

Социальная революция и старые заветы предков или богов, насквозь пропитанные старыми классовыми отношениями рабства, старой эксплуатации, исключают друг друга.

Держась заветов старых своих богов или предков, нельзя построить нового, небывалого в истории обще­ства.

Имел ли, например, религиозное право русский кре­стьянин и рабочий экспроприировать имущество поме­щиков и фабрикантов? Прогнать и уничтожить Рома­новых, Колчака, Юденича, земских начальников, гене­ралов и архиереев? Отобрать у монастырей земли и богатейшие угодья? Нигде это в православных кате­хизисах не написано и нигде никакими архиереями и патриархами не проповедывалось, все это крестьяне и рабочие сделали, отбросив все эти заветы и указания в сторону как совершенно неподходящие для освобожде­ния от старого строя, руководства старых правящих классов.

О передовом рабочем классе и подавно говорить не приходится. Он ясно уже понимает, что строить проле­тарскую революцию с Евангелием или катехизисом Фи­ларета в руках, который так долго преподавали трудящимся массам попы, это все равно, что строить избу, имея вместо стального топора старый каменный топор из музея древностей.

Ясно, что в революционные эпохи восставшие клас­сы если и могут с успехом для себя учитывать опыт, то только революционный опыт всех предыдущих рево­люций, который в свое время всегда расходился с опы­том предков, заветами богов, имеющим религиозную форму, и был, несомненно, «безбожный», «чело­веческий».

Под руководством старой дедовской религии массы никоим образом совершить, закрестить, завершить сво­ей революции, своего освобождения не могут, ибо они ее обязаны под страхом нового рабства совершать против руководства своей старой религии, против то­го, чему их учили в общественных вопросах их преж­ние боги. На этом революционном пути человечеством создается и уже создан тоже опыт, но опыт безре­лигиозный, революционный.

Революционный народ, если он не хочет остаться при разбитом корыте, как это частенько бывало в исто­рии, обязан это непременно сознать и понять. Тут исто­рия, подобно сфинксу, говорит: разгадай мою загадку, иначе я тебя пожру.

Наклонность трудящихся масс после революцион­ного успешного натиска напялить себе на плечи свой старый, засаленный религиозный халат служит всегда тревожным признаком того, что, вместо того чтобы все силы напрячь на коллективное сознательное творчество новой жизни, бесклассового строя, массы все еще во­ображают, что они могут предоставить все дальнейшее дело общественного устройства по старому, стихийно­му, бессознательному процессу, т. е., на их старом язы­ке, божьей воле, провидению, верховному духу. Особен­но ярко такое наивное отношение к собственным судь­бам своего класса оказывается всегда у мелкой бур­жуазии, которая в силу отсталости своих трудовых процессов, отсутствия научного миропонимания вооб­ражает, что раз феодал, помещик или царь с его сви­той свергнуты, земля у них отнята, то дальнейших об­щественных усилий и общественных планов в работе и общественной борьбе не требуется.

Пусть-де каждый, как хочет, пашет и сеет, лечит свою корову, торгует на базаре, мешочничает и увили­вает от кажущихся ему ненужными государственных, общественных повинностей и живет, и работает снова под руководством своих старых заветов, заклинаний, духов, святых и т. д., под руководством Параскевы Пятницы, Флора и Лавра, Николая-Угодника и проро­ка Ильи, при помощи и посредстве... своего деревен­ского мага и волшебника — попа, и все будет хорошо.

Ясно, что если большинство трудящегося народа ус­покоит себя этой мыслью, то стихийный, бесхозяйствен­ный процесс приведет к новому рабству трудящихся, к новым капиталистам и помещикам.

Напротив, если народ, особенно мелкая буржуазия, найдет в себе силы (пролетариат обязан в этом всеми силами ей помочь) отбросить старые успокоительные верования в судьбу, в провидение, божью волю и т. д., то он неминуемо придет к сознанию, что, кроме себя, своих научных знаний, своей организованности и тес­нейшего сотрудничества с пролетариатом, ему пола­гаться ни на кого нельзя, что успокоиться старыми учениями духов предков гибельно как в вопросах дож­дя и посева, так и в вопросах государственного строи­тельства и всемирного движения трудящихся к своему освобождению, и он поспешит заменить свою старую науку — религию настоящей наукой, чуждой всякого волшебства и черной магии.

Примечания

1. Недаром в древности под словом «кудесник» именно разумелся тот, кто знает искусственные, более необычные и более действительные методы, способы этой борьбы, власти над природой и людьми.
2. «Отца семейства». Составитель.