Северные цветы/1826/Отрывки из второй песни «Евгения Онегина» (Пушкин)
| ← Н. И. Гнѣдичу | Отрывки изъ второй пѣсни Евгенія Онѣгина, поэмы А. Пушкина | Надпись къ портрету лирика → |
| Источник: «Северные цветы на 1826 год», СПб., 1826, с. 56—62 (Google). |
изъ второй пѣсни Евгенія Онѣгина,
поэмы А. Пушкина.
Ея сестра звалась Татьяна…
Впервые именемъ такимъ
Страницы нѣжныя романа
Мы своевольно освятимъ.
И чтожъ? Оно пріятно, звучно,
Но съ нимъ, я знаю, неразлучно
Воспоминанье старины
Иль дѣвичьей. Мы всѣ должны
Признаться: вкусу очень мало
У насъ и въ нашихъ именахъ
(Не говоримъ ужъ о стихахъ);
Намъ просвѣщенье не пристало,
И намъ досталось отъ него
Жеманство, больше ничего.
И такъ она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни свѣжестью ея румяной,
Не привлекла бъ она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Какъ лань лѣсная боязлива,
Она въ семьѣ своей родной
Казалась дѣвочкой чужой.
Она ласкаться не умѣла
Къ отцу, ни къ матери своей;
Дитя сама, въ толпѣ дѣтей
Играть и прыгать не хотѣла,
И часто цѣлый день одна
Сидѣла молча у окна.
Задумчивость, ея подруга
Отъ самыхъ колыбельныхъ дней,
Теченье сельскаго досуга
Мечтами украшала ей.
Ея изнѣженные пальцы
Не знали иглъ; склонясь на пяльцы,
Узоромъ шелковымъ она
Не оживляла полотна.
Охоты властвовать примѣта,
Съ послушной куклою дитя
Приготовляется шутя
Къ приличію, закону свѣта,
И важно повторяетъ ей
Уроки маменьки своей.
Но куклы, даже въ эти годы
Татьяна въ руки не брала,
Про вѣсти города, про моды
Бесѣды съ нею не вела.
И были дѣтскія проказы
Ей чужды: страшные расказы
Зимою въ темнотѣ ночей,
Плѣняли больше сердце ей.
Когда же няня собирала
Для Ольги на широкій лугъ
Всѣхъ маленькихъ ея подругъ,
Она въ горѣлки не играла;
Ей скученъ былъ и звонкій смѣхъ
И шумъ ихъ вѣтренныхъ утѣхъ.
Она любила на балконѣ
Предупреждать зари восходъ,
Когда на блѣдномъ небосклонѣ
Звѣздъ исчезаетъ хороводъ
И тихо край земли свѣтлѣетъ
И вѣстникъ утра, вѣтеръ вѣетъ
И всходитъ постепенно день.
Зимой, когда ночная тѣнь
Полміромъ долѣ обладаетъ
И долѣ въ праздной тишинѣ
Востокъ лѣнивый почиваетъ,
Въ привычный часъ пробуждена,
Вставала при свѣчахъ она.
Ей рано нравились романы;
Они ей замѣняли всё:
Она влюблялася въ обманы
И Ричардсона и Руссо.
Отецъ ея былъ добрый малый,
Въ прошедшемъ вѣкѣ запоздалый;
Но въ книгахъ не видалъ вреда:
Онъ, не читая никогда,
Ихъ почиталъ пустой игрушкой,
И не заботился о томъ,
Какой у дочки тайный томъ
Дремалъ до утра подъ подушкой.
Своимъ пенатамъ возвращенный,
Владиміръ Ленскій посѣтилъ
Сосѣда памятникъ смиренный
И вздохъ онъ пеплу посвятилъ:
И долго сердцу грустно было.
Poor Yorick! молвилъ онъ уныло,
Онъ на рукахъ меня держалъ!
Какъ часто въ дѣтствѣ я игралъ
Его Очаковской медалью!
Онъ Ольгу прочилъ за меня,
Онъ говорилъ: дождусь ли дня!
И полный искренней печалью
Владиміръ тутъ же начерталъ
Ему надгробный мадригалъ.
И тамъ же надписью печальной
Отца и матери въ слезахъ,
Почтилъ онъ прахъ патріархальной.
Увы, на жизненныхъ браздахъ
Мгновенной жатвой поколѣнья
По тайной волѣ Провидѣнья,
Восходятъ, зрѣютъ и падутъ!
Другія имъ во слѣдъ идутъ.
Такъ наше вѣтренное племя
Ростетъ, волнуется, кипитъ
И къ гробу прадѣдовъ тѣснитъ.
Придетъ, придетъ и наше время,
И наши внуки въ добрый часъ
Изъ міра вытѣснятъ и насъ!
Покамѣстъ упивайтесь ею,
Сей легкой жизнію, друзья!
Ея ничтожность разумѣю
И мало къ ней привязанъ я.
Для призраковъ закрылъ я вѣжды;
Но отдаленныя надежды
Тревожатъ сердце иногда:
Безъ непримѣтнаго слѣда
Мнѣ было бъ грустно міръ оставить.
Живу, пишу не для похвалъ;
Но я бы, кажется, желалъ
Печальный жребій свой прославить,
Чтобъ обо мнѣ, какъ вѣрный другъ,
Напомнилъ хоть единый звукъ.
И чье нибудь онъ сердце тронетъ;
И сохраненная судьбой,
Быть можетъ, въ Летѣ не потонетъ
Строфа, слагаемая мной;
Быть можетъ (лестная надежда!),
Укажетъ будущій невѣжда
На мой прославленный портретъ,
И молвитъ: то-то былъ поэтъ!
Примижъ мое благодаренье,
Поклонникъ мирныхъ аонидъ,
О ты, чья память сохранитъ
Мои летучія творенья,
Чья благосклонная рука
Потреплетъ лавры старика.