Встречи с прошлым: Выпуск 8.
М.: РГАЛИ, Русская книга, 1996.
СЕРОЕ С КРАСНЫМ[править]
Свои дневники З. Н. Гиппиус называла «черными», «коричневыми», «синими» — по цвету обложек тетрадей, не вкладывая в названия ничего символического. Но названия сами становились пророческими (например, петроградский дневник 1918 года называется «Черной книжкой»). Последний известный нам дневник Гиппиус, начатый 6 апреля 1940 года в Париже, назван тоже по цвету переплета «Серое с красным». «Серое» — тоска, «красное» — кровь. Он обрывается на полуслове записью от 22 июня 1941 года, сделанной в Биаррице: «Гитлер, завоевавший всю Европу, напал на большевиков…» Дальше до конца тетрадки — чистые листы.
Дневник в сокращенном виде был напечатан в 1953 г. в нью-йоркском «Новом журнале» (№ 33). Ныне — в РГАЛИ, ф. 154, оп. 1, ед. хр, 18. В июне 1963 года Секретарь Гиппиус В. А. Злобин, осуществивший эту публикацию, переступил порог «Комитета по возвращению на Родину и развитию культурных связей с соотечественниками» в Восточном Берлине на Беренштрассе, 64/65.
Имя поэта Владимира Ананьевича Злобина (1894—1968) начинает мелькать в письмах современников рядом с именами триумвирата Мережковский — Гиппиус — Философов начиная с 1916-го. С ними он познакомился через посредство поэта Н. Оцупа. Когда 24 декабря 1919 года Мережковский, Гиппиус и Философов покидали навсегда Петроград, их сопровождал Владимир Злобин.
Перейдя польский фронт за Бобруйском, задержавшись на некоторое время в Минске, в середине февраля 1920-го все четверо прибыли в Варшаву, куда собирался приехать из Парижа бывший эсер-террорист Б. Савинков. Его помощь должна была способствовать укреплению сил сопротивления большевизму. Но подготовка мирного договора, который был заключен Польшей с РСФСР и УССР в Риге в марте 1921-го, положила конец деятельности в Варшаве так называемого «Русского Дела». Философов с Савинковым остались в Польше, возглавив отдел пропаганды Русского национального комитета. Разуверившиеся в успехе их дела Мережковский и Гиппиус вместе со Злобиным 20 октября 1920 года уехали во Францию.
Жизнь в Париже была нелегка даже для именитых русских писателей эмигрантов. Без помощи Злобина она была бы тяжела вдвойне непривычному к житейским трудностям Мережковскому и избалованной Гиппиус. Все трое жили на одной квартире; Злобин вел за Мережковских переговоры с издателями, переводчиками, домовладельцами, обустраивал быт. Он стал бессменным секретарем организованного Мережковским в 1926 году литературно-философского общества («литературного салона З. Гиппиус», как его называли) «Зеленая лампа», существовавшего до 1939 года.
Нельзя переоценить помощь Злобина Мережковским в годы немецкой оккупации Франции. Всеми способами он старался облегчить их тяжелую жизнь, раздобывал деньги на еду где только мог. 5 июня 1940-го он перевез их из Парижа в Биарриц. Что бы делали без Злобина эти беспомощные старики?.. Увидев свое божество двадцатидвухлетним юнцом, находясь долгие годы рядом, Злобин не заметил, как постепенно З. Н. Гиппиус превратилась в дряхлую старуху. Теперь Злобин был и прислугой, и ходатаем по делам, и сиделкой.
7 декабря 1941 года умер Д. С. Мережковский. Гиппиус не хотела верить в смерть мужа. Ю. К. Терапиано, постоянный посетитель заседаний «Зеленой лампы», писал о том, как Злобин объяснял гостям Зинаиды Николаевны, что «со дня смерти мужа З. Гиппиус не в себе. Она сначала хотела выброситься из окна гостиной… а затем вдруг успокоилась, говоря, что Дмитрий. Сергеевич жив, что он живет тут же, хотя и невидимый…».
Старую, больную, с расстроенной психикой Зинаиду Гиппиус Злобин не оставлял до ее последнего часа. После ее смерти в 1945 году он жил в Париже, опубликовал там несколько статей о ней («З. Н. Гиппиус и ее судьба», «После ее смерти», «Памяти З. Н. Гиппиус» и др.), писал статьи о Д. С. Мережковском, Г. В. Иванове, С. К. Маковском. В эти же годы в журнале «Возрождение» Злобин печатал свои стихи, обнаружившие в нем хорошего поэта.
И вот в июне 1963-го Злобин приехал в Берлин и пришел в русский «Комитет по возвращению на Родину». Он состарился, был болен и считал своим долгом передать хранившийся у него архив Гиппиус и Мережковского Советскому Союзу. Поездка из Парижа в Берлин далась ему нелегко, но он ни за что не хотел оставлять бесценные документы на чужбине. 16 июня 1963 года Злобин писал председателю комитета В. И. Кириллову:
«Глубокоуважаемый Василий Иванович!
Как Вам известно, я являюсь законным наследником литературных прав Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус. В моем распоряжении находится обширный и интересный архив, в котором находятся черновики их произведений, письма их и к ним, газетные вырезки со статьями, посвященными критике их произведений, и большой фотографический отдел, а также некоторые еще не изданные рукописи.
Этот архив я считаю своим долгом передать в распоряжение советского правительства как большую культурную ценность, которая не может принадлежать частному лицу. Мне хотелось бы передать этот архив незамедлительно, т. к. мне уже 69 лет и пока я еще в силах лично завершить это дело.
Одновременно с этим письмом я передаю Вам роман З. Гиппиус „Чужая любовь“ в рукописи (единственный экземпляр) и рукопись-дневник „Серое с красным“, который она писала в Биаррице во время немецкой оккупации…
Для передачи архива я готов войти в контакт личный или письменный с лицами, которым это дело будет поручено…»
Копия письма Злобина была переслана в ЦГАЛИ СССР. В. И. Кириллов писал 20 июня: «…На наш взгляд, было бы целесообразно пригласить Владимира Ананьевича в Советский Союз. Он привезет с собой все находящиеся у него произведения Мережковского и Гиппиус. По его словам, они займут примерно 3 чемодана. Расходы до Советского Союза может взять на себя комитет.
Нам известно, что Злобин получает во Франции небольшую пенсию и испытывает материальные затруднения. В качестве вознаграждения, на наш взгляд, необходимо выделить В. А. Злобину, если Вы располагаете такой возможностью, некоторую сумму в советской валюте для того, чтобы он смог приобрести некоторые вещи в Советском Союзе…»
ЦГАЛИ отправил докладную записку в тогдашнее Главное архивное управление при Совете Министров СССР, на которую долго и тщетно ждал ответа. Три чемодана с архивом Мережковского и Гиппиус Главное архивное управление, по-видимому, не заинтересовали.
4 июля 1963 года из Берлина в ЦГАЛИ пришло еще одно письмо:
«…Недавно мы писали Вам, что наш соотечественник В. Злобин, проживающий во Франции, обратился к нам с просьбой о передаче всего литературного наследства русских писателей Мережковского и Гиппиус Советскому правительству.
Не дождавшись Вашего решения, мы направляем Вам рукописи, которые Злобин привез с собой в Берлин — радиопьесу Мережковского „Дмитрий Самозванец“) дневник и роман Зинаиды Гиппиус „Чужая любовь“.
На этом переписка между Берлином и Москвой закончилась. В. А. Злобин под конец жизни перебрался в Америку. С 1967 года он находился в тяжелой психической депрессии, а в 1968-м — умер.
В 1933 году в Париже на аукционе за 25 000 долларов Российским фондом культуры был приобретен дневник З. Н. Гиппиус за апрель — октябрь 1939-го. Опубликован в журнале „Наше наследие“ (1993. № 28). Несомненно, он тоже лежал в одном из трех чемоданов, которые В. Злобин три десятилетия назад намеревался безвозмездно передать советскому правительству.
В. В. Лавров в своей книге „Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции (1920—1953)“ (М., 1989) напечатал несколько записей из „Дневника Гиппиус 1940 года“ — с 6 мая по 10 ноября — с примечанием „Дневник в собрании автора. Публикуется впервые“ (Указ. соч. С. 314—316). Записи отличаются от „Серого с красным“, но посвящены тем же событиям. Может быть, В. В. Лавров располагает ажендой (записной книжкой) Гиппиус, упомянутой в публикуемой ниже записи от 15 апреля 1940 года?
Остальные дневники З. Гиппиус находятся в США, где исследовательница Т. Пахмусс опубликовала часть из них.
Париж
Серое с красным[править]
Война, не похожая ни на какую другую. Насколько там и тогда (в Петербурге 25 лет тому назад) все время что-то „случалось“ и потому хотелось писать, — настолько сейчас — оцепенелость, не говоря уже о наших стенах, но точно вовне тоже, и не хочется писать. С большой буквы Скука. Мы-то, положим, во-первых, стары, во-вторых — русские: никому и не нужны. А последнее обстоятельство даже особенно важное, т. к. сейчас русские эмигранты и друг другу ни капельки не нужны.
Обветшалые наши „политики“, кажется, тремуссируются[1] между собой. Но это столь не интересно и жалко, что если б мне предложили знать, что там делается — впору отказаться.
Вот, девчонка1 принесла Paris-Soir2. Co скукой посмотрю.
У меня болит рука от штопки Д[митрие]вых рубашек, едва пишу.
А война как будто разгорается. Союзники ради блокады минировали норвежские воды и сегодня вести, что взбеленившаяся Германия уже налезла, через Данию, на Норвегию, и норвежское пр[авительст]во покинуло Осло. Вообще, бешенство Рейха несомненно и проявляется скверно. Не объявил ли вчера Геринг, что Париж будет взят в первых числах июня, а к 1-му июля — заключен мир? Это невоздержание в пророчествах показывает, однако, что Рейх начнет невоздержанно пакостить. Это он может, ибо что же ему терять? А вот насчет победы… очень сомнительно, чтобы не сказать больше.
Ни Россию, ни большевиков никто по-прежнему не понимает. Самый страшный ужас, это — что в конце концов б[ольшеви]кам все простят… И — „на колу мочала, начинай сначала“, до третьей войны (которую мы, к счастью, не увидим).
Понимать (все равно, что) помогает только собственный опыт. Даже своих интересов нельзя без опыта понять. En gros[2] объясняется этим и сегодняшняя психология разнообразных стран.
Англия, например. Ни одному англичанину в голову ни разу не пришла и не приходит мысль о возможности, — хоть бы в виде предположения, — победы Германии. Потому что за всю историю Англия не проиграла ни одной войны, ну и не имеет опыта поражения. С другой стороны, ей кажется, что в ее „интересах“ (о „морали“ тут нечего), чтобы Россия оставалась в дыре большевизма. Для меня, мол, большевизм безопасен, а „торговать и с папуасами можно“3.
Северные страны не имеют опыта войны и… уже неспособны к борьбе: „la Danemark envahie et occupée sans résistance“…[3] Только что читаю.
Bon, посмотрим дальше.
Дальше оказалось, что Норвегия не покорилась, объявила войну, застреляла… что не помешало немцам в нее проникнуть и схватить ее за горло. Заняли разные пункты, бомбардировали Осло, так что пр[авительст]во его оставило.
Союзники заорали, что идут на помощь. Пока — телеграммы спутаны, ничего толком не известно. Идет будто морская баталия…
Словом, война разгорается.
Морская баталия все еще длится, из спутанных вестей видно все же, что союзники берут верх.
На днях должно произойти нечто решительное. Немцы уже посадили в занятом Осло своего. „Куусинена“ (Квислинга)4, но норвежцы не сдаются, продолжают воевать, союзники помогают.
Без удивления вижу, что эта тетрадь не имеет смысла. Того крошечного пространства, которое отмерено в серенькой итальянской аженде[4] на каждый день, за глаза довольно для того, что я имею записать: какая погода, под дождем мы шли два шага по картье, да какую очередную страну подмял под себя Гитлер. Подробности выписывать из газет — для чего, спрашивается? Рассуждать о происходящем в реальности, к которой „мы“ никакого отношения не имеем — бесплодная скука. Для „нас“ (кучки 3—4 эмигрантов) все люди всех стран мира (б[ывшей] России не исключая) сделались „они“. За этими „они“, за их действиями, в их реальности можно, пожалуй, наблюдать, да и то кое-как, по газетам, — а можно и не наблюдать: всегда эта „реальность“ может коснуться нас боком и смести, как кучку пепла, даже неприметно ни для кого. Говорю вообще о русских эмигрантах и жалею, что немногие это понимают. Да, именно кучка пепла, а когда она будет сметена — все равно. Может каждую минуту. Какая Скука!
По газетам — союзники выиграли, как будто, 1а première manche[5]. Выбили немцев из Нарвика, сделали десант в Норвегии, потопили кучу кораблей… Гитлер придет теперь в последнее бешенство — куда кинется, неизвестно; но известно, что куда-нибудь, да кинется. Если сговорится с этой устрашающей тупицей — Муссолини, — кинется на Балканы, обещая Муссолини, за помощь, Югославию. Как жаль этого несчастного Муссолини. И за что это его Бог наказал.
„В часы неоправданного страдания и нерешенной битвы…“5 Какие, действительно, нужны слова! Понятно, что мне не хочется писать.
Умер этот милый человек, последний брат Амалии — Илья6. Очень мне его жалко. Хотя и давно мы не видались. Теперь надо с трудом вспоминать, кто не умер. И когда вспомнишь — удивляешься. Бальмонт, например, жив… О других, о самых мне дорогих (в Польше и России'), подтверждения их смерти пока нет, хотя для разума нет в ней и сомнения. Я благословляю этот период неизвесгности^ он дан для приготовления души, для ее примирения с мыслью о их смерти. Эта работа в душе медленно и происходит. Но страшная она, все-таки, эта работа „Сердце, отдохни…“
Ведь
Есть, нам обещают
Где-то лучший край…
И только
Там, в долинах рая
Розой расцветая,
Сердце отдохнет.
Нет, не раньше.
Было существо, очень давно, которое я любила с громадной нежностью. Сердцу был дан период отдохновения раньше даже, чем оно исчезло, это существо, с моего горизонта, и притом не угрожаемое смертью. А затем — годы, десятилетия полной неизвестности. Его, конечно, конечно, нет среди живых. Но если бы сейчас и узнать это наверно — душа давно готова. Впрочем, это случай исключительный. И нежность — не всегда любовь.
Наше горе в том, что настоящая, корневая, навечная любовь не бывает в душе равна вере. Вера непременно слабее любви. По, силе любовь оказывается равна… смерти. Даже у святых. Когда моя Тереза8 потеряла веру — любовь у нее осталась. И надежда {она включена в любовь, но не замена вере). И все это свилось — со смертью.
От неравенства любви и веры — страданье.
Есть, нам обещают…
Да, я знаю, я… верю… А смерть — вот она.
В Норвегии все продолжается. Неизвестность, куда полезет еще Гитлер, тоже продолжается. Полезет!
Чемберлен сказал, что эта война — „une lutte éternelle du mal et du bien“[6]. Хорошо, хорошо, но Галифакс9 в это время сговаривается с Майским10 насчет усиления торговли и только просит, нельзя ли, мол, не очень снабжать нашими товарами Германию? Как это было бы смешно, когда бы не было так… страшно и — глупо? И что еще?
Недаром Керенский, когда на днях я ему сказала об этой „lutte entre le mal et le bien“[7], грустно и верно заметил: „le mal-то я вижу, a le bien…“.
Гитлер заполонил умы, и о большевиках, к их упоению и торжеству, почти не говорят. Больше: опять как будто надеются переманить их на сторону союзников, как-нибудь задарить, что ли… Югославия, одна из никогда большевиков не признававших, отправила теперь туда делегацию… торговую, будто бы, пока11. Один Fabry еще стоит на своем в Matin12. Напоминает и слова Фроссара: „если Сталин переживет Гитлера — не будет прочного мира в Европе“… Ведь как просто! Как ясно!
Метод Гитлера, „5-я колонна“, подготовка внутреннего разложения страны, которую он хочет победить, очень стар. Идет из Германии же, впервые применен в 1917-м году. Насаждение разлагающего „правительства“ (Куусинен, Квислинг) имело тогда оглушительный успех, если не помогло победе Германии, то лишь потому, что запоздало немного. Но вывело целую Россию из строя и — это ли не успех? — сделало ее через 20 лет годной в союзники Германии.
Если югославский Стоядинович13 не опоздал на несколько дней и улетел в Германию — он, конечно, был бы отправлен на родину в должном окружении, как, в свое время, Ленин и С° в запломбированном вагоне — в Петербург. Техника теперь, кстати, усовершенствовалась. Очень.
Вот Paris-Soir. „Le Reich multiplie les avertissements a la Suède“…[8] Ага, она думала, что „крокодила“ надо подкормить и он не съест… Бедная дура.
Но мне почему-то казалось, что он на нее не полезет. Не потому ли казалось, что хочется именно ее проучения? За ее „коммунизм“ и за предательство Финляндии?
Как мне и казалось, что Гитлер на Швецию не полезет, так оно — пока — и вышло. Не лезет. Напротив, достигнув-таки умерения ее прессы, хвалит ее „нейтралитет“ и уверяет, что все сборище балтийских войск — для Норвегии. Немцам, да и URSS’у, смиренно-благожелательная, „нейтральная“ Швеция сейчас выгоднее.
В Норвегии бойня затягивается. Может быть, до осени. Хуже всего, что Гитлер все силы употребляет, чтобы втравить Италию, и уже, как будто, достигает цели. Этот несчастный, загипнотизированный „успехами“ бесноватого, тупица Муссолини уже разнуздал своих опричников (Корсика и т. д.), отправил Лион Алфиери в Берлин, берлинского посла приставил к Ватикану и…
и все это подтверждается. Уже нападки на Ватикан, требования не только Корсики, но и Туниса, ликование германской прессы, кстати, и оптимизм относительно URSS… который, между тем, посылает в Англию своего сановника (?) для торгового пакта, и Майский сидит с Галифаксом, который ему улыбается.
Воистину, неисповедимы пути Господни.
Но все-таки не понимаю, как Мамченко14 все и всех одинаково валит в кучу… навозную. Есть же „более или менее“ — есть, есть! А то не было бы и надежды.
Но как бесстыдно ожесточается душа от всего происходящего!
Насчет войны — очень скверно. Англия увела войска из Норвегии, явно посадив последнюю, как Польшу и Финляндию. Парламент ихний в возмущении… А если она и… Францию?
Нечего сказать, денек! Ночью alerte[9], кот[орую] я не слышала, все время, однако, ужасно кошмаря. Утром — известия, что немцы бросились на Люксембург, Голландию и Бельгию, а в то же время бомбардировали несколько французских городов — Лион, Нанси, Анвер и др.
Словом — „le chien enrage“[10] дал себя, наконец, знать. Нет больше neutres на свете, кроме Швеции (мой прогноз, что немцы в нее не вторгнутся — оправдался; она уже что-то экономическое заключила с URSS и Германией, им такая Швеция выгоднее).
Бог весть, что будет дальше, бои разгораются. Гитлер продолжает свой „молниеносный“ метод, сопровождая его тьмой тем шпионов и „бреющей“ атакой с воздуха.
Авиация Германии до сих пор многочисленнее союзной.
Наглость и ложь Гитлера — неописуемы. „Je vole protéger les neutres!..“[11]
Неслыханные бои в Бельгии и на севере Франции. Париж притих и опустел. Alert’ы то ночью, то днем. Германия играет va tout[12]. Потери ее огромны. Но она уже обошла слева линию Мажино. Напряжение, однако, таково, что вряд ли будет длительно. Союзники не дремлют: сегодня приказ Gamelin15 умирать, но не отступать.
Америка в мало понятной, но определенной панике. Однако еще не хочет выступать.
Италия в безобразном положении. Муссолини пока „молчит, как проклятый“, но пресса его буйствует à la Hitler, доходя до наглого утверждения, что Гитлер прав, нападая на Бельгию, Голландию, на весь север и т. д. Ватиканский журнал бойкотируется и сжигается бандами возбужденных гимназистов. Я думаю, Муссолини уже в руках Гитлера и, если держится пока, выжидая — вряд ли додержится до конца, невзирая на письма Рузвельта. Впрочем, результаты гомерической бойни будут иметь на него влияние.
Не понимаю, зачем я все это пишу — при таких обстоятельствах и при нашем абсолютно жалком положении. Читать газеты днем, детективы, вечером — вот все, что нам осталось. Даже „сбежать в горы“16 — и то нам нельзя.
Были мы и у буржуазных молодоженов — Керенского с его пухлой австралийкой17. Они поселились в квартире Цетлиных18. Всякое угощение, Madame наливает чай, все „по-хорошему“. Мне, признаться, Керенский был более приемлем прежде, а то уж как-то некстати и даже зазорно (хотя не могу объяснить, почему: да и не хочу).
Там скелетный Сирин (кот[орый] уезжает в Америку). Бунин в панике, его жена, Тэффи, еще кто-то…19 Ну, довольно.
Сегодня мы были на Muette, когда заплакала сирена. Пришлось идти в abri[13], нашли маленькое в переулке. Посидели, потом кончилось. Пошли домой.
Погода, все время располагающая к налетам. Очень хорошая.
События развиваются по часам. Сейчас (вечером) известия, что немцы взяли Амьен и Аррас. Может быть, они хотят окружить Париж, может быть, пробиваются к морю (Калэ). Во всяком случае, дела худы. „La patrie en danger!“[14] только что по радио сказал Рейно. Вместо Gamelin, который неизвестно куда девался (изменил? убежал? расстрелян?), взяли Вейгана, а в правительство — старика Petain. В Бельгию немцы вошли просто, так же просто оттуда во Францию. В свое время Бельгия отказалась продолжить линию Мажино (до моря), и немцы ее обошли. Кстати, и войск никаких на бельгийской границе не было (Gamelin?).
Битвы гомерические, Гитлер идёт напролом (можно бы ожидать). По собственным трупам в 2 метра вышиной танки идут вперед (буквально, т. е. громоздясь. Кости, должно быть, хрустят.) Маас — розовый от крови.
Мы долго гуляли сегодня в Б[улонском) лесу, сидели на скамейке. Было солнечно и очень тепло. Воротились, кофе и — alerte. Пришел Володя20 с печальными вестями. Выстрелов, как будто, не было. Продолжалось, м. б., полчаса или 3/4.
Мы не могли бы уехать, даже если бы у нас были деньги (у нас их нет абсолютно). Поезда отменены почти все.
Вчера Володя был у Нувеля21 (где видел и Ники Ратькову). Главное, узнал, что Дима еще жив22. Безнадежно болен, очень страдает (морально тоже, думаю) и ждет смерти, как избавления. Там же, в Огвоцке, где был, уже глубоко больной, год тому назад. О Хирьяковых23 ничего не знаю:
А сегодня В[олодя] был у Бюрэ24, застал его одного и тот ему много кое-чего говорил. Например, что 16-го мая положение французов было отчаянное, Gamelin, будто бы, телеграфировал, что „нынче вечером немцы будут в Париже“. Но у Гитлера не хватило фантазии, говорит Бюрэ, и он Парижа не взял. Не знаю, насколько это вздор, что тут правда, но понятно, что Гамелена сместили. Сейчас бои продолжаются, и немцы вперед не продвинулись (за этот день).
Черчилль в Англии взял „всю власть“.
А Юзя Чапский погиб, — не то убит, не то расстрелян25. Он был капитаном польской армии.
Мне не жаль Польши. Помимо того, что она погубила Диму и разделила нас (это лично), но она вела себя глупо и лживо (на свою голову) — от мира с большевиками в 20 г. до…
От худа к худу. Сегодня в ночь король бельгийский, посреди боя, велел войскам своим сдаться и открыть немцам дорогу в Дюнкерк. Он точно с ума сошел. „Бельгия предана своим королем!“ Правительство бельгийское не желает с этим считаться (еще бы, такой позор! „Неслыханное в истории“, сказал Рейно. Он и не имел на это права, ибо король конституционный, и все правительство оказалось против него.) Но, конечно, это удар, ибо немцы окружили Калэ (Булонь давно в их руках). Вот когда борьба уже прямо насмерть. Немцы падают не грудами, а целыми горами, и все-таки идут, идут вперед. Прежний бельгийский король вел себя, как герой, Roi-Chevalier[15]. А этот — пятая колонна26.
Немцы в восторге, муж несчастной, им убитой Астрид27, вернулся в Брюссель (давно немецкий), в свой дворец, любезно предоставленный ему Гитлером. Но, конечно, тут еще куча неизвестного. Последствия измены, конечно, скажутся и уже сказываются, т. к. на севере французы и британцы защищаются бурно, но явно должны будут отступить. Неожиданно (вот это главное) остались одни. Весь мир в негодовании, особенно американцы. Но они еще не выступают, — не готовы.
Из Парижа уезжают почти сплошь все. В нашем доме, кроме нас, один Боборыка28 внизу. В[олодя] бурно действует, чтобы мы тоже уехали на буд[ущей] неделе. Я не очень за это, хотя допускаю сюрприз взятия Парижа. Всякие сюрпризы возможны. На будущей неделе — но и завтра. Правительство французское еще не уезжает.
Британцы день и ночь бомбардируют тыл немецких армий, сбивают кучи аэропланов — но что немцам, раз они по своим трупам лезут вперед?
Они, вообще, так по-человечеству невероятны, что почти невозможно обвинять союзников в их ошибках. Мои старые башмаки были завернуты в газетный лист от 26 октября 39 года. С ужасом (теперь) читаю: „В Германии открыто говорят о плане Гитлера — наступлении через Голландию, Бельгию, Люксембург на Францию и Англию…“ Подготовка этого нескрываемого плана потребовала некоторого времени — и лета; в течение этого времени союзники, ничему, в сущности, не веря, не подумали даже о дыре между линией Мажино и морем. Мало думали и о знаменитой „5-й колонне“ (работе по внутренней измене). А план был выполнен блестяще, с Данией и Норвегией напридачу. Не так давно Гитлер объявил, что Париж будет взят 15 Июня („без выстрела, просто мои войска пройдут маршем по улицам“ — но в это уж и я не верю), а „к 17 Июля будет наш, немецкий, мир“. Привычка к „bluff“[16] Гитлера не встревожила „людей“, каковы союзники. Сейчас только, лицом встретившись с фактами, вырастает тревога в мире.
Загадочна позиция Италии. Дух там очень тяжелый, тяжесть нарастает с каждым часом, и я каждое утро выхожу в столовую, ожидая, что первая бомба там разорвалась. Немецкая пресса в этом, уже не „сюрпризе“, не сомневается ни минуты.
Да, что писать? Мы никого не видим, кроме воскресенья, когда бывают остатки наших верных друзей, беспомощных ех-молодых литераторов — Мамченко (главный друг), Терапиано29, Фельзен30 и др. Адамович31 — добровольцем в саперах, хотя и стар, и bedonnant[17]. Кельберин32 в армии, недавно был у нас солдатом. Керенского австралийка, верно, увезет в Америку.
Сын Бориса Савинкова, достойный (или недостойный) отпрыск этого изменника, ездивший в Испанию воевать в рядах большевиков (и там женившийся на испанке) — уехал в Советскую Россию и там получил видное место. Камнем ему земля.,32а А мать его, Евгения Ивановна, больна раком.
Боже мой, вот уж когда, повторю:
„все умерли, остальные сопели с ума“.
И, действительно, что еще писать, о чем? зачем?
В тесности, в перекрестности.
Хочу — не хочу ли я, —
Черную топь неизвестности
Режет моя ладья33.
Мне бы хотелось написать историю эмиграции… о, только нашу, т. е. в круге наших глаз. Но я ленива, я даже не знала сама, как я ленива. Впрочем, к старости особенно это сказывается.
Северная армия союзников, преданная бельгийцами и отрезанная от более южной, еще держится, но уже едва-едва: еще бы, 1:4. Немцы бросили туда все, что имеют и что с Бельгией освободилось.
Италия накануне выступления… Куда? Недаром я говорила, что Муссолини уже давно в руках черта, которого сам распустил.
А Нарвик-то союзники только теперь взяли!
„Toutes les dépêches, ce matin, sont d’accord: M. Mussolini ferait connatre mardi la décision qu’il a pris, et cette décision serait d’entrer en guerre a cote de l’Allemagne“…[18]
Что же еще? Для нас есть и хуже:
„L’aide russe (большевиков), il faut l’obtenir n’en déplaise aux doux illumines, aux sots et aux miserables, qui à la veille du choc tragique voulaient… nous obliger de déclarer la guerre a la Russie. Les Anglais, eux, ont bieu compris l’importance du facteur russe (большевиков) et Sir Clipps (марксист-миллионер) s’est envole pour Moscou…
President Paul Reynaud, de grâce, agissez vous aussi a Moscou! Mettez vous à l’unisson de Mr. Churchill!!“ {„Нужно заручиться помощью русских {большевиков), пусть не прогневаются добренькие всезнайки, дураки и мерзавцы, которые накануне трагического потрясения хотели… заставить нас объявить войну России. Англичане, те прекрасно поняли важность русского (большевиков) фактора, и сэр Клиппс (марксист-миллионер) полетел в Москву…
Президент Поль Рейно, сделайте одолжение, отправляйтесь тоже в Москву! Действуйте в согласии с Черчиллем!“ (фр.).}
Вот, это Кериллис, вместе с „Ordre“. Мои предсказания (такие легкие) сбываются, уже сбылись. И сбудется дальнейшее. С такими мозгами, с таким плоским, до ужаса, непредвидением французов… Да веда обманут, обманут, веда Гитлер их порождение, честное, потому что он клинически помешанный. Как же, чего же ждать от этих? И о какой „морали“, или еще о чем-нибудь, смеют говорить такие люди? Кроме своей шкуры, глупо притом, охраняемой (глупо, глупо и страшно!), они ничего не видят… на свою голову.
Обещала себе открыть эту тетрадь хоть сегодня, ровно через 2 месяца после последней записи. Не знаю, как эти два месяца описать, как удастся. Это ведь, чего не было в истории. На меня напало какое-то engourdissement[19], точно все это не могла вместить голова; Но с помощью серенькой книжки и сухого стиля отчетности постараюсь все восстановить (что от нас было видно и нами ощутимо). Вклею, кстати, несколько газетных вырезок (июньских, с июля мы ничего не знаем).
Итак, в „прощальное“ наше воскресенье, 2 Июня, мы, как и всегда, были у М[аленькой) Терезы34 — нельзя было без слез смотреть на лица молящихся. „С войной — очень плохо“, — записала я, без комментариев. Все уже было готово у нас к отъезду на среду — усилиями Володи и Дм[итрия], — я этому отъезду не сочувствовала: и Биарриц не люблю, и alerte не боюсь; не потому, что верю путаным фр[анцузским] газетам с их „confiance“ {„доверьтесь“ [20], a просто потому, что если даже погибать (все возможно, думалось) — то бежать как-то стыдно. Мамченко и говорил: да вы „так“ уезжайте, будто на лето…
Не очень испугала и громадная бомбардировка, дневная, в понедельник. Мы даже не сошли в abri. Бедная Лея35 (у нее опыт немцев в Киеве) была в это время у нас и очень нервничала. Надо сказать, что она одна была права, убежденная в самом худшем: „немцы всё могут“.
Бомбардировка продолжалась долго. Из окна кухни (где нет ставень) мы видели огонь и дым пожаров за Auteuil. Вечерние газеты, однако, успокаивали (фальшиво, как всегда, но им мы все верили) и лишь потом мы узнали, что разрушений было довольно. Пришедший во вторник утром Керенский говорил, что заводы Пежо и Ситроен сгорели, много убитых в частных домах.
Керенский весьма неутешителен.
Но газеты продолжают свое „Confiance!“ И что Вейган имеет план наступления, а Париж будет защищаться улица за улицей, дом за домом… если, мол, немцы, против ожидания, подойдут к Парижу.
Такова сила вдалбливания одного и того же, при скрывании другого, да еще неверие в небывалое и нежеланное, что мы, даже зная отрывочные факты (я отмечала, что „с войной — плохо“, или „очень плохо“) — мы как-то внутренно не верили, что так плохо; а уж в катастрофе в 10 дней, да еще какой! — даже не помышлял никто. Но я забегаю вперед.
В среду 5 Июня, в жаркий, прелестный парижский день, мы выехали. На вокзале было тесно» шумно, чуть-чуть ненормально. Но мы доехали прекрасно, в спальном вагоне, даже без запоздания.
Противный Биарриц сер, холоден, переполнен до отказа. Много отелей занято ранеными.
Наша комната в Метрополе маленькая, чуть побольше купе, и дорогая.
Георг[ий] Иванов36, со своей давнишней жаждой победы Германии, сразу поссорился с Дм[итрием], который сказал, что он сам, Г. Ив[анов], для него уже «полу-немец».
Должно быть, какие-нибудь известия просочились, т. к. 9 Июня у меня записано: «война — ужас! Французы — одни и едва сдерживают наступление на Париж». А 10 Июня, когда выступил Муссолини, сказано: «кончена Франция».
11 Июня — «какой Апокалипсис! П[равительст]во уезжает из Парижа».
И все-таки, несмотря на эти слова, ощущения (внутреннего) катастрофы не было.
13 Июня: «Париж будет сдан. Тяжелый ужас»;
На автомобиле приехал Керенский со своей австралийкой, которая в полной истерике. От него лишь мы начали получать понятие о чужом наступлении и всеевропейском французско-бельгийском и т. д. пятимиллионном исходе.
Над Парижем — черные крылья дымовой завесы. По дорогам — брошенные автомобили, толпы людей с котомками, потерянные дети, дохлые лошади в канавах… Все это дрожит, все бегущее полно отчаяния, полоумия… Еще бы! Год пугали немцами и что «было бы, если б они пришли, но они не придут, confiance!» И когда воочию увидел народ, что confiance — блефф! — как не бежать?!
И побежал, полоумный, черный от копоти, куда глаза глядят!
(Продолжаю уже не 1 Авг., а 24, суббота (но это все равно).
Примечание: 22 Авг., на улице, от Меньшикова узнали, что 4 Авг. умер Дима.
Напрасно стараться записать и описать все эти сумасшедшие дни, начиная с 10 Июня, выступления Муссолини, весь этот Апокалипсис, когда и в книжке у меня почти нет отмет, кроме: «Тяжелый ужас», «Париж будет сдан», «Завтра, как обещал Гитлер, т. е. 15 Июня, он входит в Париж». (Тут же сон о Диме: «мне лучше» — и понимание, что он умирает.)
И наконец… Неужели? Да, страшусь просить пощады. Петэн объявил, что «l’armistice inévitable»[21]… Сказочно!
Бесполезно описывать и Биарриц тех дней, и наши собственные мотанья после реквизиции отеля (сначала французами), в буре, в грозе, и, наконец, наше затаскиванье в этот «ночлежный дом», Maison Basque, приют беженцев и начало нашего голоданья (деньги иссякли).
На улицах толпы, толпы. Магазины закрылись. Франция уже послала молить перемирия (похабного, конечно). Условия неизвестны, оно еще не принято. Лишь 23 Июня стали говорить, что условия подписаны (в Compiègne, там, где Франция в прошлую войну диктовала их немцам). Та же мольба была послана Италии. «Atroces exigeancest»[22] Еще бы! Пол-Франции отрезывается. Где Правительство и какое оно — смута. Одно известно, что все смещены, орудует Petain (ему 86 лет). 24 Июня — буря, грозд, Биарриц весь в безумии… И вторник, 25-го, среди продолжающейся бури, объявлен «Днем траура». Битвы кончены. (Да и Франция…?)
Газеты наполнены статьями покаянья, — все, мол, пропало, кроме чести (??) И, действительно, почему «кроме чести»? Франция поступила так же, как бельгийский король; «Roi félon»[23] называли его, а теперь… —
Впрочем, все еще было непонятно… что случилось?
Объявили тяжелейшие условия перемирия. Кроме Парижа, севера, оккупация всего западного побережья, вплоть до Испании. И победители явились в Биарриц уже 27 Июня, в четверг.
О, какой кошмар! Покрытые зеленовато-черной копотью, выскочили, точно из ада, в неистовом количестве,, в таких же закоптелых, грохочущих машинах…
29 Июня у меня записано: черных роботов всё больше, и все они омерзительные… Нет выхода. И к чему говорить об honneur[24] Франции? Позор…
Пигалица в веснушках пищит: «и какие они кррасивые…» Супруг ее в восторге: «я говорил, что Гитлер набьет морду союзникам!»
Англия никакого перемирия не просила и продолжает войну.
В следующие недели постепенно выяснилось, что Англия покинула (будто) Францию с прорыва на Meuse (a сколько еще времени дурманили головы «confiance!»), и тогда судьба Франции была решена. Может быть, ко наверно много еще было всякой дряни, косности, глупости и глупой беспечности. История разберет когда-нибудь. Во всяк[ом] случае, план Гитлера разделить союзников вполне удался: 6 Июля Франция уже порвала дипломатические сношения с Англией.
С начала Июля можно, в конце концов, и не записывать ничего, ибо до сегодня никаких перемен мы не видим. Немцы запретили все газеты из неоккупир[ованных] мест, в оккупированных цензура полная, в Париже они сами издают Matin и Paris-Soir. Антисемитизм полный. Здешние газеты тоже под немцами. Мы ничего не знаем, кроме того, что говорят они же.
Роботы закопченные ходят по магазинам, всё скупают (кроме того, что интендантство так берет) и отсылают в Германию. Ни кусочка мыла уже месяц. Ходят по трое, наглые, жрут пирожки в кондитерской… как их не разорвет! Все сношения между ихней Францией и ее незанятыми остатками — порваны. Час берлинский.
Пусть газетные вырезки докончат мое историческое повествование до сегодняшнего дня (24 Августа), а дальше я к старому времени уже не вернусь, только кое-что бывшее личное, и дальше тоже о нас буду продолжать, наша тяжкая жизнь в этом кон[цен]трационном лагере… очень напоминающая мне Совдепию, жизнь в СПБ в годы 17—20.
С того дня (22 Авг.), как мы встретили на улице зловещего Меньшикова, узнали, что умер Дима, я так в этом и живу. Я знала, что он умрет, что он глубоко страдает и жаждет смерти. Я даже думала, что он уже умер — трудно было себе представить, что он мог все это, и себя, пережить… А все-таки — лучше не знать наверно. Ведь снова подтверждение, что вера — всякая, даже не моя ничтожная, а большая — всегда слабее любви. Чего бы проще, кажется, говорить, как Сольвейг:
Где бы ни был ты — Господь тебя храни
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
А если ты уж там — к тебе приду я…
Да, приду. А если и не приду — ведь я этого не узнаю… Но мысль, что не приду и не узнаю…
Через день тот же Меньшиков сунул вырезку из паршивой газеты какой-то, где говорится не только о смерти Димы, но, через несколько дней после него, о смерти старика Хирьякова. Мало того: там же я узнала, что жена его, та самая Джессика (Вебер), кот[орая] годы писала мне, одна, о Диме и его состоянии — покончила с собой… еще в октябре! Вроде Чеботаревской37, но ведь у нее была дочь, Леночка, — где она?
Это меня совсем помутило.
Лучше про это здесь не надо.
Кольцо жизни стягивается. Да, я ничего, ничего не понимаю?
Биарриц
Два слова только: сегодня Гитлер, завоевавший уже всю Европу, напал на большевиков. Фронт — от Ледовитого океана до Черного моря. Помогают Финляндия, Румыния и др. Объявление войны любопытно, вложу сюда38.
Примечания[править]
1 «Прислуга-француженка, прозванная так из-за молодости и легкомыслия» (примеч. В. Злобина).
2 «Пари-Суар» — ежедневная вечерняя газета.
3 "З. Н., конечно, хочет сказать «с каннибалами», «ибо цитирует известную фразу Ллойд-Джорджа „Торговать можно и с каннибалами“, сказанную по поводу возобновления торговых отношений с Советской Россией» (примеч. В. Злобина).
4 Сравнение лидера норвежских фашистов, премьер-министра марионеточного правительства оккупированной Норвегии В. Квислинга с О. Куусиненом вызвано следующими обстоятельствами. После, того как 28 ноября 1939 г. СССР порвал договор о ненападений с Финляндией, Сталин приказал подготовить для Финляндии «правительство» во главе с одним из лидеров Коминтерна, бывшим руководителем компартии Финляндии Куусиненом. Правительство несуществующей Финляндской демократической республики (с которым СССР тут же подписал договор о дружбе и взаимопомощи), было создано в Териоках. Впоследствии Сталин планировал создание Карело-Финской союзной республики путем объединения Карельской АССР и покоренной Финляндии, однако результаты советско-финской войны (30 ноября 1939 — 12 марта 1940) не дали осуществиться этим планам.
5 Из стихотворения Гиппиус аПоэты, не пишите слишком рано", написанного в начале первой мировой войны.
6 «Илья Осипович Гавронский, брат А. О. Фондаминской» (примеч. В. Злобина).
7 В Польше — Д. В. Философов, в России — младшие сестры З. Н. Гиппиус, Татьяна (1877—1957) и Наталья (1880—1945), художницы. Во время репрессий, последовавших после убийства С М. Кирова, их выселили из Ленинграда, и они обосновались в Новгороде, где им удалось устроиться на работу в Новгородский музей.
8 Эти сведения сообщены Л. Б. Горнунгом, поэтом и автором воспоминаний об А. А. Ахматовой, Б. А. Пастернаке, М. А. Волошине и др., принимавшим после войны участие в работе комиссии Академии художеств по описанию и фотографированию разрушений новгородских архитектурных памятников и встречавшимся в Новгороде с сестрами Гиппиус.
8 Тереза Лизьеская (S-te Thérèse de Iisieux), в миру Тереза Мартэн (1873—1897) — чтимая Мережковскими святая. В отличие от св. Терезы Авильской, Мережковские называли свою любимую святую «Маленькой Терезой». Незадолго до смерти Д. В. Мережковский закончил роман-жизнеописание «Маленькая Тереза» (первое издание: США, Анн-Арбор: изд-во «Ардис», 1984; затем роман был включен в книгу Мережковского «Испанские мистики», изданную под редакцией и с предисловием Темиры Пахмусс в Брюсселе (1988).
9 Галифакс Эдуард Фредерик (1881—1959) — министр иностранных дел Великобритании в 1938—1940 гг.
10 Майский Иван Михайлович (1884—1975) — советский дипломат, в 1932—1943 гг. посол СССР в Англии.
11 Договор о торговле, мореплавании и о торговом представительстве между Югославией и СССР был заключен в мае, а дипломатические отношения установлены 25 июня 1940 г.
12 «Матэн» — парижская ежедневная газета.
13 Милан Стоядинович {1888—1961) — премьер-министр и министр иностранных дел Югославии в 1935—1939 гг., проводивший во внутренней политике — фашизацию страны, во внешней — прогерманскую и проитальянскую политику.
14 Мамченко Виктор Андреевич (1901—1982) — журналист, друг Мережковских, названный Гиппиус «другом номер один», не покинувший их после выступления Д. С. Мережковского летом 1941 г. по немецкому радио И отрицавший обвинения последнего в коллаборационизме.
15 Гамелен Морис Густав (1872—1958) — главнокомандующий французскими войсками в сентябре 1939 — мае 1940 г.
16 Из арии Кармен «Туда, туда, скорее в горы…» в одноименной опере Ж. Биэе.
17 А. Ф. Керенский в возрасте 58 лет женился на Терезе Лидии Тритгин, 30-летней дочери богатого австралийского промышленника; со своим первым мужем — Наядиным — она разошлась в 1936 г. Керенский к тому времени с первой женой развелся давно, и она жила в Лондоне, нося фамилию Барановской.
18 Цетлины — Михаил Осипович (1882—1945), поэт (псевд. граф Амари), критик, коллекционер. картин, издатель альманаха «Окно», и его жена Марья Самойловна (урожд, Тумаркина; ? —1975).
19 Перечислены писатели: В. В. Набоков (1899—1977) (В. Сирин — его псевдоним до 1940 г.); И. А. Бунин (1870—1953) и его жена В. Н. Муромцева-Бунина (1881—1961); писательница Н. А. Тэффи (1872—1952).
20 В. А. Злобин.
21 Нувель Вальтер Федорович (1871—1949) — один из участников журнала «Мир искусства», композитор-любитель, постоянный сотрудник С. П. Дягилева за рубежом и его биограф.
22 Дима — Дмитрий Владимирович философов (1872—1940), журналист, критик, совместно с Мережковскими организатор Религиозно-философских собраний. Умер в Отвоцке под Варшавой.
23 Имеется в виду семья журналиста Хирьякова Александра Модестовича (в 1923—1924 гг. издавал в Берлине и Праге журнал «На чужой стороне», редактировавшийся С. П. Мельгуновым).
24 Имеется в виду Эмиль Борэ, французский журналист.
25 «Этот слух не подтвердился. Художник и писатель Ю. Чапский здравствует в Париже» (примеч. В. Злобина). Годы жизни Юзефа Чапского — 1896—1993.
26 Имеется в виду Леопольд III, сын бельгийского короля Альберта 1 (1875—1934), сражавшегося в первую мировую войну во главе своих войск.
27 Астрид (1905—1935) — королева Бельгии, жена Леопольда III. Погибла в автомобильной катастрофе, виновником которой, по мнению общественности, был ее муж.
28 Вероятно, сын писателя П. Д. Боборыкина.
29 Терапиано Юрий Константинович (1892—1980) — поэт, литературный критик, автор книги воспоминаний «Встречи» (1953).
30 Фельзен Юрий (Фреденштейн Николай Бернардович; 1895—1943?) — писатель, сотрудник журналов «Современные записки», «Числа», «Круг». Погиб в немецком концлагере, схваченный на границе с Швейцарией, куда он пытался бежать из Франции к сестре.
31 Адамович Георгий Викторович (1894—1972) — поэт, критик. В 1947 г. опубликовал свою «исповедь» — «Вторая родина», где признал заслуги Сталина во второй мировой войне.
32 Кельберин Лазарь Израилевич (1906—1975) — поэт.
32а Эти сведения неверны: хотя Л. Б. Савинков действительно был просоветски настроен, в СССР он не уезжал.
33 «Заключительное четверостишие стихотворения З. Гиппиус, написанного накануне войны 1914 г.» (примеч. В. Злобина).
34 «Церковь св. Терезы на rue La Fontaine в Anteuil, куда Мережковские ходили каждое воскресенье» {примеч. В. Злобина).
35 Старшая сестра З. Н. Гиппиус — Анна Николаевна.
36 Иванов Георгий Владимирович (1894—1958) — поэт. В эмиграции с 1923 г.
37 Чеботаревская Анастасия Николаевна (1876—1921) — писательница н критик, жена Ф. К. Сологуба. Покончила с собой 26 сентября 1921 г., бросившись в Неву с Тучкова моста.
38 Газетная вырезка, о которой идет речь, среди сохранившихся и вложенных в дневник отсутствует.
- ↑ суетятся (от фр. trémousser).
- ↑ В общих чертах (фр.).
- ↑ Дания захвачена и оккупирована без сопротивления (фр.).
- ↑ записная книжка (от ит. agenda).
- ↑ первый тур, первую партию (фр.).
- ↑ „извечная, борьба зла и добра“ (фр.).
- ↑ „борьбе между злом и добром“ (фр.).
- ↑ „Рейх множит угрозы Швеции“ (фр.).
- ↑ [воздушная] тревога (фр.).
- ↑ „взбесившийся пес“ (фр.).
- ↑ „Я лечу защищать нейтралов!“ (фр.).
- ↑ на всё (фр.).
- ↑ бомбоубежище (фр.).
- ↑ „Отечество в опасности!“ (фр.).
- ↑ Король-рыцарь (фр.).
- ↑ блеф, обман (англ.).
- ↑ с брюшком (фр.).
- ↑ „Все утренние телеграммы единогласны: г. Муссолини сообщит во вторник принятое им решение, и решение это — вступить в войну на стороне Германии“ (фр.).
- ↑ отупение (фр.).
- ↑ фр.).
- ↑ «перемирие неизбежно» (фр.).
- ↑ «Жестокие требования!» (фр.).
- ↑ Король изменник (фр.).
- ↑ чести (фр.).