В некоторой деревнишке жила старушка, которая имела у себя одного только сына. Малой, пришедши в совершенный возраст, упражнялся в крестьянской работе и тем доставал себе с матерью пропитание. Как в летнее время сын отошел на свой промысл в соседственную деревню, то мать его в отсутствие его купила себе курочку тарарушечку несушечку, которая каждый день по пяти яиц ей несла. Несколько по сем спустя времени, старуха курочку свою выпустила по улице гулять, она и пропала в ту же минуту. Старуха, высуня язык, без памяти бегала по соседям, спрашивала свою курочку, но нигде не нашла, почему, пришед домой, начала плакать и выть. Услыша сие, ближняя ее соседка пришла к ней и спрашивала: «О чем ты, соседушка, плачешь?» — «Как мне, матушка, не плакать, — говорила старуха, — была у меня курочка татарушечка, которая каждый день несла мне по пяти яиц, и я выпустила ее погулять по улице, а она пропала». Соседка, выслушав сие принялась вместе с старухою плакать и выть.
В сие самое время возвратился с работы старухин сын, который, увидя мать свою обнявшись с соседкою неутешно плачущих, спрашивал: «О чем матушка, плачешь?» — «Как мне, дитятко, не плакать, — отвечала старуха. — Была у меня курочка татарушечка, несла мне по пяти яиц на день, но она пошла по улице гулять и пропала». Сын, видя, что мать его уже растеряла свой ум, утешал ее, чтобы она перестала плакать, обещался ей купить такую же курочку татарушечку несушечку. Старуха послушалась своего сына и прекратила свой вой.
Спустя несколько после сего в один день затопила старуха печь и, уроня с шестка полено, начала плакать, говоря сама себе: «Ну если бы сын был у меня женат и невестка моя родила бы сына, которого бы я посадила подле шестка греться, и сим поленом убила бы его до смерти, то какая бы нам была всем печаль». И брося свою стряпню, пригорюняся стояла против печи и плакала. Сын, вошед в избу, спрашивал мать свою, о чем она плачет. «Как мне не плакать, милое мое дитятко? Я уронила с шестка полено; и если бы ты был женат и у тебя бы сын был, который бы сидел подле шестка, то бы я его до смерти убила». Окончив сие, больше начала плакать. Сын, видя, что мать его не имеет здравого рассудка, сказал ей: «Ну матушка, я пойду ходить по белу свету, и если в оном найду глупее тебя, то к тебе возвращуся, а когда не найду, то не ожидай меня никогда». Выговоря сие, простился с нею и пошел со широкого двора долой, взяв с собою на дорогу несколько денег.
Шел он путем-дорогою долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли — не скоро дело делается, а скоро сказка сказывается. Напоследок пришел в одну деревушку, жители которой все были на поле, и во всей деревне нашел он одну только престарелую старушку, у которой попросился отдохнуть. Старуха с радостью приняла прохожего и между прочим спросила его, не хочет ли он поесть. «Очень хорошо, бабушка!» — отвечал прохожий. Она налила ему чашку штей, потом подала кашу и сказала: «Прохожий, поешь ее с молоком». Сей, видя, что на столе стоит одна только каша, а молока и в духу нет, спросил у старухи: «Где же, бабушка, молоко?» — «В погребе, батюшка», — отвечала старуха. «Пожалуй, принеси сюда немножко», — промолвил прохожий. «Как батюшка, добрый человек, можно принести, ведь горшка-то не поднимешь?» — «Как же вы едите кашу с молоком, бабушка?» — спросил прохожий. «Мы выхватим ложку каши, — говорила старуха, — и побежим в погреб прихлебнуть молока. У нас во всей деревне такой обычай». Прохожий, видя, что еще на первой встрече попались ему люди глупее его матери, по сем спросил у старухи, где у них погреб и, взяв чашку, налил в оную молока и принес в горницу, начал хлебать оное с кашею. Старуха, приметя, благодарила его за наставление и просила, чтобы он остался жить у них в деревне. Прохожий на сие не согласился и, переночевав в доме старухи, поутру вставши и отблагодаря ее за хлеб за соль и за все ласковое угощение, пошел далее.
Продолжая свой путь, случилось ему идти через поле, где женщины рожь не серпами, а зубами отгрызают солому. Он весьма удивлялся глупости народа и, проходя их, по обыкновению сказал им: «Бог на помощь вам, добрые люди». — «Спасибо тебе, прохожий». Сожалея о них, постоял он несколько и поглядел; потом, не говоря им ни слова, пошел в кузницу и велел кузнецу, чтобы он сковал серп. Кузнец, услыша сие, пришел в изумление и спрашивал прохожего, что такое за серп. Он ему растолковал, и кузнец по научению его сковал серп. Прохожий, взяв сие орудие, нужное для жнецов, пошел на поле, с которого народ сошел в свои домы для обеда. Он в сие время нажал довольное количество и, связав снопы, заткнул в один из них серп. После чего сам ушел в ближайший лесок и, взлевши на дерево, смотрел, догадается ли кто-нибудь из крестьян, что сие служит в их пользу. Вскоре по сем собрался народ на поле и, увидя снопы связанные, закричали: «Ах! Сколько червяк попортил хлеба у нас». Один из них казался похитрее и, увидя серп, заткнутый в сноп, сказал: «Братцы! Вот еще и червяк-то здесь». Всякий стремглав побежал в свой дом — кто за шестами, кто за баграми, кто за веревками и, пришед опять в поле, не осмеливались приблизиться к снопу, опасаясь, чтобы червяк не переел их самих. Разумные крестьяне начали сперва серп потрогивать шестами и баграми, желая его отдернуть от снопа, напоследок закинули мертвую петлю, и удалось им оною зацепить за серп. Потом несколько человек, ухватясь за веревку, тащили червяка сего к реке топить. Серп же, будучи сам по себе легок, от скорого тащения крестьян то вскакивал, то зацеплялся за кочки, они удивлялись сему и переговаривали между собою, что червяк мечется на них. Наконец, по несчастию их как-то серп вскочил на шею одному мужику и зацепился. Крестьяне, желая пособить сему горю, чтобы червяк не заел мужика, сильно веревкою тянули серп, которым перерезали шею бедному крестьянину. Прохожий, сидя на дереве, взирал на безумие сих поселян с крайним соболезнованием, что гораздо глупее на свете есть его матери. Между тем мужики мнимого своего червяка благополучно притащили к реке и, бросив между собою жребий, кому достанется переплыть с веревкою на другой берег. Роковой от сего не ушел, которого избрали переезжать на другой берег, посадили его на бревно, но как бревно начало волнами туда и сюда качаться, то они, опасаясь, чтобы не утонул у них парень, догадались: взяли веревку и опутали оною ему ноги, потом толкнули от берега. Лишь только он отплыл на бревне несколько от берега, то вдруг и перевернулся, почему ноги одне только торчали к верху. Стоявшие же на берегу не могли догадаться, что их парень утонул, и закричали на него: «Как, брат, тебе не стыдно, что ты бережешься обмочить ноги, хотя бы несколько и обмочил онучи, то мог бы их высушить дома». Но крестьянин, не внемля их выговорам, пошел как ключ ко дну и, плывя с бревном, втащил за собою и серп. Крестьяне радовались, что утопили червяка, а того приметить не могли, что погубили двух крестьян. Прохожий же по окончании сего слез с дерева и, не показываясь сим глупцам, пошел дальше.
Между тем шел прохожий несколько времени чистым полем широким раздольем, и потом лежал ему путь-дорога мимо лесочка, где, увидев несколько человек, сидящих в кружок и обедающих, подошел к ним и, поклонясь, сказал: «Хлеб да соль вам, добрые люди!» Они пригласили его к себе обедать. Прохожий, садясь подле них, рассуждал сам в себе, что нашел умных людей. И как только все пообедали, то мужики просили прохожего, чтобы он пересчитал их, все ли они тут. «Мы уже раз двадцать считались сами, — говорили крестьяне, — но все одного не досчитались». Сие самое прохожего привело в удивление, и он спросил их: «Сколько вас было?» — «Нас из двора, батюшка, пошло десятеро, — отвечали мужики, — а теперь по нашему счету только осталось девятеро, и мы не можем домекнуться, кого из нас нет; кажется, по виду мы все, а по счету не все». Прохожий велел им при себе сделать счет, и который считал, тот себя никак в число не включал. Прохожий, засмеявшись глупости сих людей, перечел их, и они были сим довольны. После чего просили также они прохожего, чтобы он с ними лег отдохнуть, объявляя ему, что они, как пошли из двора, осьмые уже сутки ни на одну минуту не могли сомкнуть своих глаз, отчего все остолбенели. Причиною же сему то, что никому не хочется лежать с краю; а всякому желательно быть в середине. Прохожий, выслушав сие, говорил сам себе, что еще не случилось ему видеть таковых глупцов нигде. По сем обещался их всех положить в середине, и что никто из них с краю спать не будет. Выбрал он одну кочку для сего способную и головами их положил на оную кругом, отчего они все казались быть в середине. Они за сие его благодарили и просили, чтобы он пошел с ними жить в их селение, где будут почитать наипаче отцов и матерей. Прохожий от сего отказался и возвратился к своей матери, которой сказал: «Ну матушка! Сколько я по белу свету ни ходил, а умнее тебя не нашел».
С сих пор стал в деревне жить да быть и принялся за прежний свой промысел, чем доставал себе пропитание.
Примечания
- Смотри также русскую сказку «Лутонюшка».