Девственный лес
Двадцать первого августа мы распрощались с Инси Амуленка и поплыли вниз по Анюю.
День был морочный; навстречу дул ветер. По небу ползли серо-свинцовые тучи; дважды принимался накрапывать дождь. Всё указывало на приближение того времени года, когда начинает опадать листва с деревьев, мёрзнуть земля, пушные звери одеваться в тёплые меха и вода превращаться в лёд.
После Тормасуни долина Анюя делается значительно шире. Отсюда река начинает разбиваться на протоки. Некоторые из них — Пунчи, Ачжу, Била и Хонко — достигают значительной ширины и далеко отходят в стороны.
Вследствие быстроты течения надо было внимательно смотреть вперёд и вообще быть осторожным, в особенности на поворотах. То мы спускались вниз по воде, то сворачивали в какую-нибудь узкую протоку и плыли по лесу, чтобы пересечь другую такую же протоку и выйти снова на Анюй в наиболее безопасном месте. Иногда шесты не доставали дна, а вёсла были бесполезны. Орочи в таких случаях вонзали остроги в стволы деревьев и подтягивались на руках. Это очень опасный приём, при котором легко упасть навзничь и опрокинуть лодку, что, несомненно, было бы гибельно для всех пассажиров.
По пути встречали медведей. Один раз зверь только что переплыл через реку и по круче взбирался на берег. Нас пронесло мимо него. Я видел только голову и плечи животного. Орочи стреляли и ранили медведя, но остановиться и выйти на берег для преследования его было невозможно. Другой раз из соседней протоки совершенно неожиданно водой вынесло большое дерево. На нём была медведица с медвежонком. Завидев людей, она хотела было броситься вплавь, но в это время дерево ударилось концом в противоположный берег. Медведица со своим питомцем выбралась на отмель и благополучно скрылась в лесу.
Страшные разрушения произвело наводнение в долине Анюя. Мы видели трупы утонувших животных, снесённые юрты туземцев, поваленные деревья, придавившие кусты и молодняк, слои ила, песка и т. д. Все удэхейцы бежали к устью реки. Там, где раньше были их жилища, бушевала вода, образовались новые протоки, заваленные колодником.
Анюй по справедливости считается рыбной рекой. Большинство лососевых, поднимаясь вверх по Амуру, сворачивает в правые его притоки, и главное руно идёт по реке Уссури. По словам туземцев, самая большая кета идёт по Анюю. И действительно, пойманные нами экземпляры поражали размерами и весили около 16 килограммов.
В нижнем течении реки обитают: калуга, осётр, верхогляд, толстолобик, щука, угорь и сазан. Туземцы говорят, что в некоторых местах Анюй вовсе не замерзает, и объясняют это тем, что здесь держится много рыбы. В данном случае они путают причину со следствием. Несомненно, рыба держится в таких местах, которые не замерзают зимою, причину же незамерзания реки надо искать в чём-то другом.
В полдень мы прошли мимо речки Улемо, памятной мне по охоте на тигров в 1908 году. Здесь в лесу на небольшой поляне был мой астрономический пункт. Координаты я вырезал на затёске большого дерева. Я сказал орочам, чтобы они пристали к берегу. Геонка ловко повернул улимагду против воды и задержался за кусты. Орочи решили отдохнуть и покурить, а я вышел из лодки и направился в лес вместе с Миону и Гобули. За двадцать лет здесь многое изменилось. Молодняк вырос и превратился в стройные деревья, появились новые кусты, протоки… Минут через десять ходьбы по лесу на небольшой полянке я увидел своё дерево. Это была чозения (Chosenia macrolepis Kom.), из которой, за неимением тополя, туземцы иногда долбят лодки. Чозения в переводе с японского языка значит «кореянка». «Она более примитивна, чем Populus и Salix, и является родом, который занимает между ними как бы промежуточное место»[1].
Астрономическое дерево имело метров двенадцать в вышину и более метра в диаметре. Надписи на нём хорошо сохранились, но края затёсины обросли корой, а по обе стороны удивительно симметрично выросли два огромных трутовика, словно подставка для канделябров. Осмотрев дерево, удэхейцы сказали, что оно дуплистое и недолговечное. Я обошёл его кругом, мысленно попрощался с ним и направился назад к лодке.
На обратном пути мы решили сократить дорогу и идти напрямик к реке. Пройдя шагов сто, я увидел около десятка ворон. Они сидели на ветвях деревьев и перекликались между собою. Из этого Гобули вывел два заключения: первое — что-то привлекло их сюда; второе — это «что-то» находилось поблизости. А Миону добавил ещё третье заключение: здесь, кроме ворон, был ещё кто-то, которого птицы боялись и, по-видимому, ждали, когда он уйдёт. Мы умерили шаг и стали внимательно смотреть по сторонам. Вдруг какая-то грузная фигура с буро-рыжим оперением, махая большими крыльями, поднялась на воздух. Я сразу узнал орлана белохвостого (Haliaeetus albicilla Linnaeus). Он снялся так близко от нас, что я мог хорошо рассмотреть его.
Голова и шея орлана были светлее остального тела; большие лапы жёлтого цвета с чёрными острыми когтями и могучий клюв, тоже жёлтый, сжатый с боков и, как у всех хищников, загнутый книзу, были столь характерны, что я не мог ошибиться в своём определении. Обыкновенно орлан белохвостый кормится рыбой, но при случае нападает даже на четвероногих величиной с кабаргу.
Вспугнутый пернатый хищник тяжело взлетел кверху и направился к реке.
Я остановился и стал следить за ним глазами, а удэхейцы прошли вперёд.
— Кяна́[2], — услышал я голос Миону.
— Инка́[3], — отвечал ему Гобули.
Я пробрался через кусты и действительно увидел на земле труп молодого изюбря, по-видимому, недавно утонувшего.
Голова его и левая передняя нога были занесены илом; правый бок расклёван, и часть внутренностей вытащена наружу.
Лишь только улетел орлан, как вороны снялись с своих мест и с карканьем стали носиться над лесом. Может быть, они опасались, что мы унесём мёртвое животное с собой.
На мокрой илистой почве, кроме отпечатков птичьих ног, были следы и кое-каких четвероногих. Туземцы рассматривали их и вслух называли животных: колонок, лиса и горный волк.
В это время с реки донеслись крики, приглашавшие нас поскорее возвращаться назад. Через несколько минут мы плыли дальше вниз по реке.
Немного ниже Улема, с правой стороны, в Анюй впадает ещё небольшая речка Уоленку. Здесь есть короткий и удобный перевал на реку Мыныму, впадающую в тот же Анюй недалеко от устья. Надо сказать, что весною Анюй рано вскрывается ото льда. В марте гольды, возвращаясь с соболевания, чтобы избежать опасного пути среди многочисленных проталин, сворачивают на Уоленку и таким образом обходят Анюй стороною. Описываемый перевал настолько невелик, что удэхейцы перетаскивают через него лодки на руках.
Между Хором (нижний приток Уссури) и верховьями рек Ситы, Обора, Немпту, Мухеня и Пихцы, впадающих в нижний Амур с правой стороны, протянулась длинная дуговая горная складка. У Анюя она начинается горою Хонко и идёт сначала на юго-запад, потом на запад, постепенно понижается и выходит к реке Кие рядом невысоких холмов с весьма пологими скатами. Это — Хорский хребет. Несмотря на значительную высоту свою, он имеет ровный столовообразный гребень, местами суживающийся настолько, что наблюдателю, находящемуся на вершине его, видны одновременно оба склона; в других местах он представляется в виде обширных плато, покрытых лесом. И здесь отсутствие глубоких седловин и конических сопок свидетельствует о больших эрозийных процессах.
Западное подножие Хорского хребта в прошлом являлось берегом древнего водоёма, который в течение многих веков заполнялся выносами многочисленных речек, ныне составляющих притоки Пихцы, Мухеня и Немпту. Так образовались обширные болота. Нынешние озёра Гаси, Синда, Петропавловское являются остатками этого водоёма.
Около горы Хонко мы задержались. Я намеревался совершить экскурсию на юг от реки Анюя, чтобы посмотреть, нет ли там мест открытых и годных для заселения. Но потом у меня возникла мысль пройти на реку Пихцу напрямик, придерживаясь западного склона Хорского хребта. Вечером Миону и Гобули начертили мне план. Из него явствовало, что мы должны держаться юго-западного направления и на пути пересечь речки: Чу, Моди, Кальдангу, Буга, Хосу и Уту, из которых первые две входят в бассейн Анюя, две других впадают непосредственно в озеро Гаси и последние две являются правыми притоками реки Пихцы. Меня только смущал недостаток продовольствия, которым мы располагали, но всё же я решил попытаться пройти на речку Моди и в крайности спуститься по ней к гольдскому селению Сира в нижней части Анюя.
На другой день мы оставили лодки и пошли в горы.
В этих местах на всём протяжении от Анюя до Немпту на двести с лишним километров произрастают громадные первобытные леса, которых ещё никогда не касалась рука человека и где ни разу не было пожаров. Высокие стволы пробкового дерева (Phellodendron amurense Rupr.) с серою и бархатною на ощупь корою, казалось, спорили в величии и красоте с могучими кедрами (Pinus koraiensis Siebold et Zucc.). Если последнему суждено вековать в долинах среди широколиственных пород, тогда он предпочитает одиночество, но здесь, в горах, кедр произрастал группами и местами составлял от 50 до 70% насаждений. Лишь только в поле зрения попадался маньчжурский ясень (Fraxinus mandshurica Rupr.), как мы уже знали, что недалеко находится речка. Любопытно, что и он здесь рос целыми рощами, причём некоторые экземпляры достигали поистине грандиозных размеров. Здесь даже тис (Taxus cuspidata Siebold et Zucc.), называемый русскими «красным деревом» и являющийся представителем первых хвойных на земле, и дуб (Quercus mongolica Fisch. ex Ledeb.) имели вид строевых деревьев в два обхвата на грудной высоте. Стволы, то массивные и тёмные, то стройные и светлые, толстые и тонкие, то одиночные, то целыми группами, словно гигантская колоннада, уходили вдаль на необозримое пространство. Тут были деревья, которым насчитывалось много сотен лет. Некоторые лесные великаны не выдержали тяжести веков, тяготеющих над ними, и поверглись в прах. В образовавшиеся вверху отверстия днём проникали солнечные лучи, а ночью виднелось звёздное небо. Неподвижный лесной воздух был так насыщен ароматами, что, не глядя, можно было сказать, какое дерево находится поблизости: тополь, кедр, липа; в сырых местах ощущается запах рухляка, папоротника и листвы, опавшей на землю. Ветру доступны только верхи деревьев. Тогда лес наполняется таинственными звуками. Зелёное море вверху начинает волноваться, шум усиливается и превращается в грозный рёв, заставляющий зверьё быть настороже и пугающий самого привычного лесного бродягу.
Читатель ошибётся, если представит себе первобытную девственную тайгу в виде рощи. С первых же шагов он с головой утонет в подлеске, главным представителем которого будет душистый жасмин (Philadelphus tenuifolius Rupr.) — любитель тенистых и невлажных прогалин; его легко узнать по удлинённо-зубчатым листьям и довольно крупным овальным плодам. Рядом с ним в большом количестве растёт колючий чубышник (Eleutherococcus senticosus Maxim.) с листьями, как у драгоценного жень-шеня, и с чёрными ягодообразными плодами, расположенными на длинных черешках в форме шаровидного зонтичка. По соседству с жасмином и чубышником нашла приют себе маньчжурская лещина (Corylus mandshurica Maxim.), имеющая вид куста. Листья её округлые и сильно зазубренные, а орехи — от двух до четырёх — прикрыты прицветниками с колючими волосками, оставляющими на руках множество легко удаляемых мельчайших заноз.
И деревья, и кустарник опутаны лианами (Actinidia kolomikta Maxim.), зелёные сочные плоды которых заслуженно считают лучшим даром Уссурийского края. Вперемежку с актинидиями по стволам деревьев вьётся лимонник (Schisandra chinensis Baill.) с пёстрой листвой и красными ягодами. В тех местах, куда пробрался солнечный луч, обильно разросся виноград (Vitis amurensis Rupr.). Все эти кустарники, ползучие растения и высокие папоротники (Dryopteris, Osmunda, Matteuccia и другие) образуют столь густые заросли, что мы узнавали о местонахождении друг друга только по голосам.
Такой девственный лес населён множеством зверей: тиграми, рысями, медведями, красными волками, лисами, куницами, хорьками, соболями, росомахами, выдрами, барсуками, изюбрями и дикими козулями. Совершенно свежие следы их встречались повсеместно. Неоднократно мы вспугивали кабанов, которые бродили здесь целыми табунами. Дикие свиньи с шумом продирались сквозь чащу леса и громким фырканьем выражали своё неудовольствие по нашему адресу.
После затяжных дождей хорошая погода, по-видимому, установилась, и тёплые солнечные дни длинной чередой потекли друг за другом.
На 23 августа день выпал солнечный и тёплый. По небу плыли высокие барашковые облачка. Они зарождались в беспредельной синеве его, медленно двигались с запада на восток и быстро таяли.
Было как-то особенно душно. Время от времени мы садились на землю и отдыхали, не снимая котомок. Солнце перешло уже за полдень. В этот знойный час всё живое погрузилось в дремотное состояние. Только мошки проявляли особенную назойливость: они лезли в рот, уши и слепили глаза. Мы сидели тихо и вытирали тряпицами потные лица. Было не до разговоров. Вдруг впереди раздался хруст сухой ветки. Я потянулся за ружьём. Громадный тигр сильно напугал нас и испугался сам. Он бросился в сторону и прыжками пошёл по лесу. Полосатый зверь на бегу задел плечом сухостойное дерево; оно с шумом упало на землю. Геонка ходил на разведку и вернулся, сообщив, что тигр не знал о нашем присутствии и случайно вышел навстречу. Это обстоятельство заставило нас быть настороже и не доверяться предательской тишине леса.
Через два дня выяснилось, что мы прошли только седьмую часть пути и израсходовали одну треть продовольствия. Ещё на день-два могут нас задержать дожди. Эти соображения заставили меня повернуть на запад и идти по речке Моди. Около устья её мы нашли небольшое гольдское селение, состоящее из четырёх фанз. Обитатели его занимаются рыбной ловлей и звероловством. Они усвоили уклад жизни удэхейцев и мало походили на своих амурских сородичей. Мы отдохнули у них и купили две лодки, на которых и спустились по Анюю до протоки Дырэн.
В нижнем течении Анюй разбивается на множество проток. После каждого наводнения они изменяются, делаются больше или меньше, заносятся колодником и превращаются в старицы. Это вынуждало нас спускаться с большой осторожностью. Немного ниже местности Тахсале орочи заметили лагерь удэхейцев, убежавших от большой воды. Они жили в конических берестяных юртах и ждали, когда река войдёт в своё русло и позволит им возвратиться назад. Они стали окликать нас и махали руками. Я велел пристать к берегу. Немного ниже и по соседству с ними мы устроили свой бивак. Тотчас около наших палаток собрались мужчины, женщины и дети. Некоторых я знал ещё детьми. Теперь уже они превратились в рослых мужчин, женатых, и сами имели детей. У этих обездоленных судьбою людей были свои нужды. Они просили не лишать их права на соболевание. Я обещал похлопотать за них в Хабаровске и обещание своё выполнил. На другой день мы расстались. Быстрое течение уносило наши лодки всё дальше и дальше. На берегу толпою стояли туземцы, посылая приветствия руками. Мы отвечали им тем же до тех пор, пока выступивший со стороны мыс не заслонил их собою.
В протоке Дырэн вода шла нам навстречу. К счастью, подул попутный ветер. Орочи поставили паруса и сравнительно скоро пошли против течения, придерживаясь правого возвышенного берега. Он слагается из невысоких холмов, изрезанных распадками, по которым бегут бедные водою источники. К сумеркам мы немного не дошли до озера Гаси и встали биваком в небольшой дубовой рощице. Ночью было холодно. Я вставал несколько раз и грелся у огня. Когда стало светать, я взял чайник и пошёл на реку за водою.
Восточный горизонт был затянут слоистыми облаками; сквозь них кое-где прорывались первые лучи утренней зари. Протока Дырэн имела пасмурный вид. Прибрежные кусты с пожелтевшей листвою никли от росы. Словно они оплакивали лето, предчувствуя приближение холодов, которых ничто не в силах было остановить. На одном из деревьев сидела ворона. Увидев меня, она каркнула два раза и лениво полетела вдоль берега.
Переправа через озеро Гаси на долблёных удэхейских челноках — рискованное предприятие. Надо было торопиться, пока не задули северо-западные ветры. Когда взошло солнце, мы уже успели отъехать далеко от бивака.
На правом берегу озёрной протоки, при самом входе в неё, приютилось небольшое туземное селение того же имени. Здесь от гольдов я узнал, что В. М. Савич на реке Пихце потерпел аварию. Человеческих жертв не было. С этой стороны, значит, всё обстояло благополучно. Но теперь возникал другой тревожный вопрос: устроены ли питательные базы? Мучимый этими сомнениями, я всё же решил идти вверх по Пихце с намерением опереться на «хорскую» базу и затем направиться через верховья Мухеня на реку Немпту к озеру Петропавловскому.
Гольды снабдили нас кое-какими овощами. Расплатившись с ними, мы поплыли дальше и около полудня вошли в озеро Гаси, площадь которого измеряется в двадцать пять квадратных километров. Если смотреть на него сверху, оно представляется в виде фигуры песочных часов, т. е. расширенное по концам и суженное посредине. Кроме Пихцы, с востока в озеро впадает ещё небольшая река Хали с притоками Кальдангу и Буга, о которых говорилось выше. Правый берег озера состоит из невысоких песчаных холмов, прорезанных широкими заболоченными распадками. Зато противоположный берег — низменный и настолько мелководен, что к нему нельзя подойти даже на плоскодонной лодке.
Весь день мы плыли, придерживаясь правого края озера, и к сумеркам дошли до суженной его части. Место для бивака было выбрано не совсем удачное. Вследствие недостатка сухих дров мы опять зябли ночью. Однако следы старых костров свидетельствовали о том, что именно здесь всегда ночуют люди, направляющиеся на реку Пихцу.
Было ещё совсем темно, когда меня разбудил Гобули. Он говорил, что в осеннее время обычно ветер поднимается с восходом солнца и наибольшей силы достигает около полудня. Тогда плавание по озеру делается совершенно невозможным. Через какие-нибудь четверть часа мы уже сидели в лодках и усиленно гребли вёслами.
Озеро было совершенно спокойным и казалось большим полированным диском, в котором отражалось звёздное небо. Я оглянулся. Тёмные силуэты деревьев удалялись от нас и тонули в ночном мраке. В стороне мелькнул огонёк. Это на другой лодке кто-то зажёг спичку. Там слышались голоса и шум разбираемых вёсел.
Но вот на востоке появились первые признаки зари. Предрассветный ветерок чуть тронул поверхность воды. Тогда мы поставили парус. Ветер всё усиливался, и лодка бежала быстрее. Я завернулся в полотнище палатки и стал всматриваться в очертания берега, задёрнутого в дымку утреннего тумана. С каждой минутой заря разгоралась всё ярче и ярче. Словно зарево пожара, пылал горизонт, окрашивая облака в пурпуровые и нежно-фиолетовые тона. Вдали виднелся высокий Хорский хребет. В распадках его ещё клубился туман. Над болотами носились табуны плавающей птицы. Я стал следить за ними глазами и остановил взор свой на гребне хребта. В это мгновение показался краешек солнца, и тотчас по воде навстречу нам побежала ослепительно яркая полоса света. Ночь ушла. Утренние туманы таяли в воздухе, и за ними виднелось устье реки Пихцы. Мы сидели тихо на своих местах и наблюдали игру солнечных лучей, отражённых от колеблющейся поверхности Гасинского озера. В это время Миону стал поправлять верёвку от паруса и задел весло, которое с шумом упало на дно лодки. Тотчас из воды выпрыгнула довольно большая рыба, за ней другая, третья, десятая… Они старались перепрыгнуть через лодку, бились головами в борта её и снова падали в воду; но две из них попали к нам в качестве пассажиров.
— Га, га, га!.. — закричал Миону, хватая их руками.
Рыбы, заскочившие к нам в лодку, долго не могли успокоиться. Они вертелись, открывали рты и били хвостами. Местные жители называют их моксунами (Hypophthalmichthys molitrix Valenciennes) и говорят, что их очень трудно ловить сетками. Моксун достигает веса до 2½ килограммов и имеет стройное тело, покрытое довольно крупной блестящей серебристой чешуёй. Из всех рыб он считается наиболее сообразительною. Завидев невод, он стремительно всплывает на поверхность воды и с разбега перепрыгивает через него. Вероятно, моксуны и нашу лодку приняли за рыболовную ловушку. В данном случае они оказались малосообразительными. Вместо того, чтобы убегать от лодки, они стали прыгать через неё, и двое из них поплатились жизнью.
Часам к восьми утра мы вошли в устье реки Пихцы. И здесь было наводнение. Выступившая из берегов вода сплошь залила прилегающие к озеру болота, что дало нам возможность плыть целиной, минуя бесчисленные извилины реки, и в значительной мере сокращать расстояния.