Коровин К. А. «То было давно… там… в России…»: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936—1939); Шаляпин: Встречи и совместная жизнь; Неопубликованное; Письма
М.: Русский путь, 2010.
Слуховая галлюцинация[править]
Накануне Петрова дня мои приятели-охотники решили с вечера ехать на Иваново озеро, которое расстилалось среди обширного болота.
Деревенский охотник Герасим Дементьич отговаривал охотников ехать, так как к Иванову озеру-де подступа нет: трясина, ходить нельзя — провалишься. Но приятелям моим хотелось на новые места, где еще не бывали. И решили ехать по совету Герасима — в Ловцы. Там тоже озеро есть, и место раздольное.
Но лучше ехать с раннего утра, а на ночь не стоит, ночью там «попуговат», сказал Герасим.
— Это кто же попугивает? — спросил Василий Сергеевич.
— Какой вздор, — сказал Павел Александрович. — И чему ты веришь, Герасим!
— Как — чему веришь? Был я там. Речки такие зарослые. Настрелял я утей изрядно, ну и повернул от болотины по лесному овражку, а уж сумерело. Иду это я и вдруг слышу, сзади кто-то говорит: «Вот сукин сын…» Я обернулся — никого. Присел на бугорке у елочки закусить и выпить малость. Устал. Налил стаканчик, выпил, ничком закусываю. А за елкой кто-то и говорит: «Ну и сукин сын». Думаю — чего это; чудно больно. Собака со мной — не лает. Я пошел за елку поглядеть. Гляжу кругом — никого нет. Вернулся, опять сел. Налил второй стаканчик. Выпил. Пирогом закусываю. Слышу, опять за елкой кто-то говорит: «Вот сукин сын».
«Что такое?» — думаю. Прямо вскочил, за елку, гляжу — опять никого. «Что за диво?» Собрался, пошел. «Чего это, — думаю, — пугает, знать, кто». Вышел из овражка и вижу: с края, у леска, стоит избушка. Бедная. В одно окно. А у крыльца старичок сидит, лысый, и щучицу здоровую ножом чистит. Я говорю ему:
— Бог на помощь. Щука-то гожа.
Он чистит рыбину, смотрит на меня, молчит. Я спрашиваю:
— Нет ли кваску испить?
Он как воды в рот набрал.
Думаю — глухой, знать, — и пошел. А сзади меня опять кто-то сказал: «Вот сукин сын».
«Батюшки, чего это? — думаю. — Дай дознаюсь».
Вернулся. Нет избушки! Хожу — ищу, нет! Вот меня страх взял… Вот вы что скажете, Павел Лександрыч, чего это?
Доктор Иван Иванович, серьезно выпив рюмку водки и закусив беловской колбасой, сказал:
— Слуховая галлюцинация.
— Да ведь чего хочешь, Иван Иваныч, — сказал Герасим, — а этакое есть. Потом рассказывали, что там, в Ловцах, бывает, и заводит тоже. Допрежь там деревня была, скопцы жили, так начальство на них рассерчало, и сожгли: и деревню, и народ этакий, чтобы его боле вовсе не было.
Приятели не обратили внимания на рассказ Герасима, думали только об охоте. Конечно, Петров день. И с вечера двинулись на подводах из моего дома.
В одиннадцать часов ночи ехали большим еловым лесом. Дорога была колдобистая. Стучали колеса о корни деревьев. Тарантас кренило то на одну, то на другую сторону. Я ехал с доктором, который кряхтел, жалуясь на дорогу.
Вдруг сзади кто-то ясно сказал: «Вот дураки — поехали ночью, сукины дети».
— Слышите, Иван Иванович? — спросил я.
— Да, слышал.
И мы оба обернулись назад.
Сзади ехали Василий Княжев и Караулов.
— Слышали? — крикнул им Иван Иваныч.
— Чего слышали? — смеялся Караулов. — Ничего не слыхали.
Дорога спускалась вниз. Справа на краю леса показался огонек.
— К леснику приехали, — сказал Герасим. — Отселева до охоты полверсты. Здесь станем…
Подъезжая к дому лесника, мы услышали лай собак.
У крыльца нас встретил лесник с большой бородой, лохматый, и приветливо сказал, что охота есть тут понизу, в болоте, — «Утей массая…».
— Павел, — спросил я, — ты слышал, дорогой, в лесу, кто-то сказал: «Вот сукины дети»?
— Какой вздор, — закричал Павел. — Довольно пошлостей.
Жена лесника и дочь хлопотали, ставя самовар. На столе появились ватрушки, вареные яйца, сливки. А Василий Княжев и Герасим разбирали нашу закуску, вино и ставили на стол.
Лесничиха, разливая чай, говорила:
— Прошлым летом тоже охотники приезжали. Так долгоносиков настреляли что… И вот привередные! Говорили: «Мы утей не стреляем». А какая в этих долгоносиках еда? Нет же — нравятся.
— Скажите, пожалуйста, вот вы — лесник здесь, — сказал Иван Иванович. — Вот Герасим говорит, что здесь у вас пугает кто-то.
— Это бывает, — ответил лесничий. — Я сам диву давался. Понять невозможно. Вот как перехожу овражину здесь, к речке, — язы посмотреть, не попало ли в вершу, рыбки взять, — так каждый раз кто-то меня матерно ругает. Гляжу — а кто ругает, не видно. Ну, думаю, конечно, я ведь лесной объездчик, не больно нравлюсь тому, кто лесину украсть хочет. Но все же чудно. Ругает — а не видать кто…
— Ну, и что же? — спросил Иван Иванович. — Кто же это лается-то?
— А вот, — ответил лесник, — с краю оврага живет, здесь, в замойке малой, рыбак-старик, глухой — а зоркий. Он из избушки-то видит, кто идет, — охотник ли аль по рыбе кто. Ругается, а по оврагу отдает. Вот чисто рядом ругают тебя. У него, знать, карахтер такой. Да ведь и правда — один живет, ну и серчает на всех…
Стлали нам в горницу сено на ночлег. Юрий Сергеевич вышел на крыльцо. Ночь была темная. Скоро вернулся. Лицо у него было испуганное.
— Это черт знает что! Только вышел, а у крыльца мне кто-то говорит: «Ты это куда, сукин сын?..» Что за безобразие! Я в первый раз в жизни встречаю такое место. Это возмутительно и непонятно.
Юрий Сергеевич сел за стол и сердито водил глазами во все стороны.
— Постой, постой, это действительно странно, — сказал Павел Александрович.
Он налил Юрию Сергеевичу рюмку коньяку для успокоения, кстати выпил и сам, и встал из-за стола.
— Постой, я узнаю, в чем дело. И всегда эти истории выходят! Места, что ли, здесь такие! Я узнаю.
И Павел Александрович вышел в дверь на крыльцо. Не успел он выйти, как до нас донесся его гневный крик.
— Молчать, негодяй! Под суд тебя, каналья, молчать!
Лесник сказал:
— Батюшки, что такое?..
Вошел Павел Александрович, рассерженный.
— Барин, — говорит лесник, — чего серчать, мало ли что бывает…
— Довольно, — сказал Павел Александрович, — все вздор, твои выдумки.
И он поглядел на меня.
— Я-то при чем тут? Что ты, Павел?
— А на кого ты, Павел, кричал там, на крыльце? — спросил Василий Сергеевич.
— Как — на кого? На этого скота! Но только темно — никого не видно…
— Чего, барин, серчать, — успокаивал его лесник. — Человек он старый, да, говорят, скопец, чего еще. Тут допрежь деревня их была. Ну, батюшка-царь Петр Великий деревню и их всех сжег огнем за дело такое. А вот он-то остался, знать… Теперь всех и поругивает через это самое. Какая жисть скопцу?..
Тут в боковую дверь вошел Караулов с огромной охапкой сена. Бросив ее на пол, он захохотал.
— Вижу я из сенника, что Юрий с крыльца вышел прогуляться, я и скажи: «Ты куда, сукин сын?» Он и пустился бегом домой.
— Вот смотрите, какая скотина… — сказал Юрий. — Так слагаются легенды.
— Нет, постой, а как ты побежал, еле дверь нашел… — смеялся Караулов…
Приятели мои все успокоились и заснули, а рано утром мы уже шли к речке и болоту.
Проходя таинственный лесной овраг, Герасим остановил нас и сказал:
— Вот это самое место. Тут ругает, послухаем.
Мы все остановились и слушали… Тишина, ни звука.
Когда мы проходили у бедной избушки старика-рыбака, дверь в нее была открыта.
Василий Княжев зашел в избу и, вернувшись, сказал:
— Никого нет. Ругатель-то ушел по рыбу, знать.
Из-за леса выглянуло солнце. Мы увидели летящую стаю уток. Собаки радостно побежали к болоту.
ПРИМЕЧАНИЯ[править]
Слуховая галлюцинация — Впервые: Возрождение. 1938. 15 июля. Печатается по газетному тексту.