Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 14 т. Т. 11. Салат из булавок
М.: Изд-во «Дмитрий Сечин», 2015
СМЕРТЬ АРКАДИЯ АВЕРЧЕНКО[править]
Всех как громом поразила неожиданная кончина молодого, еще полного сил писателя.
Покойный происходил из небогатой купеческой семьи города Севастополя, окончил свое скромное образование в Севастополе же, и 11 лет тому назад 26-летним робким молодым человеком выступил на писательское поприще.
Что говорить о его литературной карьере? Она проходила на глазах у всех.
Скажем лучше о нем как о человеке.
Нужно отметить, что покойный отличался высокими качествами души. Редко можно встретить в наш черствый век такого симпатичного, нравственного, доброго человека.
Как сейчас вижу его милое, открытое лицо…………
Очень легко и видеть это лицо, если оно даже сейчас отражается передо мною в зеркале, висящем над письменным столом.
Дело в том, что это я сам о себе и пишу.
Дело в том, что я начал этот свой некролог совершенно машинально.
Дело в том, что только сейчас один приезжий из Таганрога сообщил мне крайне неприятное известие о моей смерти, застигшее меня совершенно врасплох, неподготовленным к этому пикантному событию.
Заметили ли вы, что в последнее время народился совершенно новый, особый, порожденный большевистской разрухой, сорт вранья… Это сообщение о чьей-нибудь смерти.
Телеграф почти не работает, иногородние газеты получаются крайне неаккуратно, а совдепские и совсем не получаются, поэтому — пойди-ка, проверь, правда ли то, что сообщает ваш знакомый, или ложь?
Теперь ведь знакомые при встрече вместо «здравствуйте» — говорят:
— Слышали? Собинов умер.
— Ничего подобного. Он сейчас поет в Киеве.
— Как же он, мертвый, может петь?!
— Конечно, это трудно. Но дело в том, что он не умер.
— А как же мне говорили…
— Соврали, значит.
Но кровожадной натуре вестника горя такая мирная развязка ужасного события претит.
— Позвольте… Если Собинов не умер, так кто же умер?
— Шаляпин умер.
— Да? Вот так штука. От чего же это он?
— Конины поел, сапом заразился. Горький и велел латышам пристрелить его, чтоб заразы не разносил.
— Да, это очень вероятно.
Плоская, унылая, как солончаковая степь, ложь.
Но оба верят. Оба бегут дальше.
И разносят эту ложь, как Шаляпин разносил сап. Заражают других.
Пристрелить бы их, что ли.
Одна актриса в Новороссийске в январе этого года уверяла меня, что балерина Вера Коралли умерла.
— Может, утка? — осторожно спросил я.
— Ну! Утка, действительно… Сама я за гробом ее шла, а вы говорите — утка.
Теперь я предпочел бы, чтобы наоборот — Вера Коралли пошла за гробом актрисы — на один фунт было бы меньше лганья.
Потому что я — тогда еще наивный, доверчивый человек — привез эту горестную весть в Севастополь и в первый же день преподнес ее знакомому, украсив пышным гарниром горьких слез и поздних сожалений о талантливой балерине.
— Когда вы слышали о ее смерти? — спросил знакомый, странно поглядев на меня.
— Ровно две недели тому назад.
— Гм, да… Дело в том, что я получил от нее вчера телеграмму из Одессы. Телеграмма шла два дня.
Я с большим интересом оглядел проезжавшего извозчика, снял пушинку, приставшую к рукаву, посвистел и вдруг захлопотал:
— Ах, да! Что же это я с вами болтаю! Мне еще на вокзал надо. Прощайте.
Теперь уже о смерти Лермонтова я сообщаю с опаской и оглядкой: а вдруг тоже выдумка? Однако вернемся к моей смерти.
Когда в апреле добровольцы эвакуировались из Севастополя и французы сдали город большевикам — я застрял в Севастополе.
Кое-как пережил этот дурацкий, сумбурный период, наполовину скрываясь у своих друзей — наконец — теплая компания бездарных властителей и <нск. сл. нрзб. — В.М.> ушла — снова вошли добровольцы и с ними все, кто в свое время так быстро расстался со мной.
И тут посыпались вопросы:
— Когда из тюрьмы выпустили?
— А я и не сидел.
— Толкуйте! Я в екатеринодарских газетах читал. Прямо плакал, знаете, как они вас мучили. Писали, что голодом морили.
— Не морили.
Тогда вмешался другой:
— Послушайте. А, все-таки, зачем вы с большевиками работали? Нехорошо.
— Не работал.
— А один знакомый говорил, что вы на их концертах выступали.
— Если встретите этого вашего знакомого — всуньте ему в рот ваш зонтик по рукоятку, а потом раскройте его.
— Слышал я, — скорбно вмешался третий, — что вас в чрезвычайке приговорили к ста ударам шомполами. Какой ужас!
— А вы знаете — я даже не почувствовал. Как говорится: муж узнает об измене жены последний.
А сейчас на Приморском бульваре, на скамейке у моря я имел с незнакомым приезжим господином разговор, который и дает мне повод написать все эти строки:
— Хорошая погодка, — общительно сказал незнакомец, обмахиваясь шляпой. — В совдепии, небось, плохо теперь. Кстати, слышали — Шаляпин умер. Вообще, сколько народу поумирало: Шаляпин, Ясинский, Боборыкин, профессора разные, Аверченко умер…
Я с вполне понятным интересом обернул лицо к незнакомцу.
— Кто умер?!
— Аверченко умер, Аркадий. Очень жалко. В Таганроге.
— Вы наверное знаете, что он умер?
— Как сейчас вас вижу.
— От чего же он умер?
— А как же: от сыпного тифа.
— Да что же это он так не остерегся?
— Вот подите ж вы. В поезде заразился.
— Нет ли тут какой-нибудь ошибки?
— Хорошая ошибка! Я сам даже за его гробом шел.
— Вот уж мне этого никогда не удастся, — грустно пробормотал я.
— Были бы в Таганроге, так удалось бы.
— Нет уж, не утешайте. Всякий человек мог бы пойти за гробом Аркадия Аверченко, а я не могу.
— Враги были, что ли?
— Наоборот. У него не было более преданного друга. Скажите, и речи на могиле говорили?
— А как же. Один там говорил: «Господа, говорит, что же это такое за безобразие, а? Такой человек умер, а?» — очень хорошо говорил. Все навзрыд!
— Скажите, и вы с ним прощались перед тем, как заколотили крышку гроба? Может, поцеловали его в лоб?
— М… м… да, нет, знаете. Впрочем, я не понимаю: чего вы им так заинтересовались? Мало ли, кто теперь умирает.
— Скажите, и могилку его вы могли бы мне указать?
— Совершенно не понимаю, почему вас так эти пустяки интересуют?!
— Еще бы мне не интересоваться, — удивленно сказал я, — когда я и есть Аркадий Аверченко.
Тут он увидел какого-то знакомого, радостно закричал, замахал руками и убежал…
А я остался один и, полный тихого умиления и грусти перед вечной неразгаданной тайной смерти, тихо побрел домой, к письменному столу…………………………
Стул перед письменным столом тебе пухом, дорогой товарищ!
КОММЕНТАРИИ[править]
Впервые: Юг, 1919, 26 сентября, № 50. Печатается впервые по тексту газеты.
Покойный происходил из небогатой купеческой семьи города Севастополя, окончил свое скромное образование в Севастополе же, и 11 лет тому назад 26-летним робким молодым человеком выступил на писательское поприще. — Писатель родился в семье купца 2-й гильдии Тимофея Петровича Аверченко; вопрос о получении им начального образования по сей день остается открытым. Началом «писательского поприща» сам Аверченко обозначил 1908 г. («11 лет тому назад»), т. е. время своего прихода в петербургский журнал «Стрекоза», впоследствии реорганизованный в «Сатирикон». Неточность в том, что в то время ему было не 26, а 28 лет. Писатель по невыясненной причине не знал точной даты своего рождения, установленной в 2001 г. севастопольскими архивистами: 15 (27) марта 1880 г.
Одна актриса в Новороссийске в январе этого года уверяла меня, что балерина Вера Коралли умерла. — Каралли Вера Алексеевна (1889—1972) — русская балерина, актриса немого кино, балетный педагог. На самом деле дожила до глубокой старости и скончалась в австрийском Бадене. В январе 1919 г. Аверченко оказался в Новороссийске по пути из Ростова-на-Дону в Крым.
Когда в апреле добровольцы эвакуировались из Севастополя и французы сдали город большевикам — я застрял в Севастополе. — См. комментарий к «Открытому письму буржую».
…сколько народу поумирало… Ясинский, Боборыкин… — Ясинский Иероним Иеронимович (1850—1931) — русский писатель, литературный критик, переводчик, драматург, издатель и мемуарист. В том, что герой фельетона преждевременно его похоронил, был особый смысл: Ясинский одним из немногих литераторов поддержал большевистский переворот, чем навлек на себя негодование антисоветски настроенной общественности. Боборыкин Петр Дмитриевич (1836—1921) — русский писатель, драматург, журналист.