СМЕРТЬ БЛОКА.[править]
С болью, равной которой мне не приходилось испытывать, думая о Блоке, вспоминаю, как мои ранние, студенческие годы были до краев наполнены его творчеством.
Помню, как мы, восемнадцати-летние юноши, собирались в кабаках Петербурга, где-нибудь на Рождественской, и за бутылкой пива читали его стихи. Вот так: стакан за стаканом, страница за страницей.
По вечерам, над ресторанами…
Теперь это слишком зачитано. Но в то время, когда мы еще мало разбирались в строе стиха, еще не овладели ланцетом критики, которым ныне спокойно вскрываем сладчайшие ткани поэзии, — мы с трепетом впитывали в себя трагические строки. И разве вскрытый Блок заслонил от нас того туманного и далекого Блока, знакомого и дорогого нам только по фотографиям и по портрету Сомова? Я не знаю другого поэта, который умел-бы так властно захватывать наши сердца и думы, как умел захватить Блок.
Наша молодость выростала под знаком Блока.
Боясь разочарований, столь возможных и частых, я не хотел знакомиться с Блоком в жизни, упорно и настойчиво не желал подчинить себя соблазнам даже тогда, когда судьба подарила меня счастьем, соединив мое вдохновение, с творчеством любимого поэта.
Рисунки к «Двенадцати» я делал, не сказав ни одного слова с Блоком, страшась нашей встречи и вслушиваясь только в слова поэмы.
Взволнованный и смущенный, я впервые переступил порог квартиры на Офицерской лишь после того, .как работа моя была закончена, и я был вынужден на свидание удивительным письмом самого Блока, письмом, которое храню, как величайший трофей моей жизни.
И потом, при каждых встречах, ставших частыми и дружескими, в любой обстановке и при любых обстоятельствах, на скучных заседаниях (этой хронической и ненужной болезни нашего времени), или в товарищеских беседах, --до самых последних дней я не мог освободиться от поглащавшего меня всякий раз чувства восторга, робости и изумления перед умершим поэтом, ибо домашний, комнатный, не книжный Блок был не менее мудр, велик и прекрасен, чем в стихах…
Блок был нашим поэтом, светлым духом нашей юности.
Последним словом, которое я услышал от Блока, сказанным при последней встрече, с последним рукопожатием, у подъезда «Всемирной Литературы» накануне последней поездки Блока в Москву, — было слово:
— Устал.
Впрочем, здесь не было жалобы Блок никогда не жаловался…