Смерть человека (Дорошевич)/ДО
Умеръ одинъ Фармацевтъ.
На этомъ свѣтѣ о такомъ происшествіи не бываетъ даже объявленія въ газетахъ. А на томъ въ смерти даже Фармацевта заинтересованы рай, адъ и Самъ Творецъ. Такова небесная конституція.
Фармацевтъ такъ долго прижималъ револьверъ къ виску, что кончикъ ствола изъ холоднаго сдѣлался теплымъ.
— Что значитъ: жизнь, смерть? Нужно только прижать пальцемъ эту штучку. Никакихъ не нужно разрѣшать вопросовъ, — только прижать пальцемъ эту штучку. Только прижать пальцемъ эту штучку! И больше ничего!
И едва успѣлъ раздаться выстрѣлъ, какъ душу Фармацевта окружили блѣдные духи въ свѣтлыхъ одеждахъ и другіе, безобразные, притаившіеся, какъ обезьяны, которымъ несутъ кормъ.
— Что значитъ? — воскликнулъ Фармацевтъ, пробуя отступить.
Но духи окружили его плотнѣе.
— Мы ангелы! — сказали блѣдные духи въ свѣтлыхъ одеждахъ.
— Мы черти! — радостно завизжали обезьяны.
— Но позвольте! Я на это совсѣмъ не разсчитывалъ! — взволнованно вскрикнулъ Фармацевтъ. — Я протестую! Я вамъ прямо говорю, что васъ не существуетъ! Я въ васъ не вѣрю! Что вы ко мнѣ пристаете?
Блѣдныя лица ангеловъ стали совсѣмъ восковыя.
— Какъ же въ насъ не вѣрить, если мы существуемъ? — печально спросили ангелы.
— Ты и не вѣрь, а я тебя поджаривать буду! Я тебя буду поджаривать, а ты не вѣрь! — сказалъ дьяволъ.
— Но это же всѣмъ извѣстно, что васъ нѣтъ! Спросите у кого угодно! Я васъ увѣряю, что вы ошибаетесь! Ну, какой же просвѣщенный человѣкъ въ наше время вѣритъ въ чорта? Это даже некорректно!
— А я тебя все-таки поджарю! — стоялъ на своемъ чортъ.
Духи окружили Фармацевта тѣснѣе.
Фармацевтъ тоскливо оглянулся на свое тѣло, лежавшее на постели.
Оно было похоже на ощипаннаго цыпленка. Только на лицѣ остались клочки пуха. Тоненькія голыя желтыя ножки. Тоненькія голыя желтыя ручки. Животикъ бомбочкой. Въ выкатившихся стеклянныхъ глазахъ зрачки были широко открыты отъ ужаса. Отъ тѣла дурно пахло.
«Какой я былъ красивый!» — съ сожалѣніемъ подумалъ Фармацевтъ.
И захотѣлъ назадъ.
Но его повели.
И привели на такое свѣтлое мѣсто, что человѣкъ могъ даже читать въ своей душѣ.
Фармацевтъ почувствовалъ себя безпомощнымъ, какъ маленькій ребенокъ, котораго схватилъ взрослый и хочетъ больно наказывать. Ему хотѣлось кричать и плакать.
Но онъ, по привычкѣ, собралъ всѣ силы, чтобы поддержать свое человѣческое достоинство.
— Это несправедливо! — закричалъ фармацевтъ, какъ на митингѣ, хотя и весь дрожа. — Творецъ, я отрицаю за Тобой право меня судить! Это Твоя ошибка! Житель неба, Ты создалъ меня по образу и подобію Твоему и пустилъ меня… на землю. Это все равно, что рыбу, которая создана, чтобы плавать въ глубокихъ и прозрачныхъ водахъ, бросить на песокъ! Это все равно, какъ орла, который созданъ, чтобы летать въ воздухѣ, подъ облаками, жить на вершинахъ неприступныхъ скалъ, бросить въ воду и сказать ему: «Плавай!» Это несправедливо! Слушайте меня, ангелы!
При этихъ словахъ у ангеловъ завяли крылья.
А дьяволы, радостно вскрикнувъ, какъ обезьяны, которымъ бросили, наконецъ, горсть орѣховъ, схватили Фармацевта, подняли и потащили съ собой.
— Здѣсь тоже не позволяютъ разсуждать! — кричалъ Фармацевтъ, болтая ногами и языкомъ. — Это несправедливо! Я протестую! Въ этомъ нѣтъ логики.
Дьяволы притащили его къ двери, на которой было написано:
— Здѣсь покидаетъ человѣка всякая надежда!
И бросили его въ эту дверь.
Здѣсь было холодно. И холодный воздухъ былъ полонъ доносившихся откуда-то плача и стоновъ. Тьма была освѣщена отблескомъ горѣвшихъ вдали огромныхъ костровъ.
Душа Фармацевта озябла и чувствовала, что леденѣетъ.
Къ нему подошла тѣнь.
Завернутая плотно, какъ въ саванъ, въ бѣлую тогу съ пурпурными полосами, казавшимися запекшейся кровью.
На заострившемся блѣдномъ лицѣ лежала скорбь, не прошедшая въ теченіе двадцати столѣтій.
— Ты протестуешь, когда другіе только рыдаютъ? — сказала тѣнь блѣднымъ голосомъ. — Дай мнѣ твою руку.
— Кто вы такой, кто разговариваетъ со мной? — спросилъ Фармацевтъ.
И тѣнь отвѣчала съ тяжелымъ вздохомъ:
— Я родился подъ вечеръ республики, и умеръ, когда забрезжилась заря тираніи. Любовь къ свободѣ привела меня въ это мѣсто, гдѣ мучатся милліоны тирановъ, какъ Франческу-да-Римини любовь привела сюда, куда людей приводитъ ненависть. Я жилъ на берегахъ Тибра и умеръ при Филиппахъ. Послѣ смерти меня назвали «послѣднимъ изъ римлянъ», а при жизни звали Брутомъ. Ошибка была моимъ преступленіемъ. Какъ одинокій человѣкъ, съ мгновенія на мгновеніе ожидающій прибытія друга, — стукъ собственнаго сердца принимаетъ за стукъ копытъ его коня, — такъ я біеніе своего сердца принялъ за біеніе сердца всего Рима. Какъ влюбленному кажется, что кто же можетъ не любить его милой, такъ мнѣ казалось, что кто же можетъ не любить свободы и кто же не предпочтетъ ее даже жизни. Въ этомъ была моя ошибка. Только мое сердце, какъ цвѣтокъ, цвѣло свободой, а все кругомъ было готово быть скошеннымъ на сѣно. Эта ошибка и заставила меня пронзить больше, чѣмъ свое сердце, сердце друга. Я Цезаря любилъ, но Римъ любилъ я больше, а Римъ не любилъ свободы, которую любилъ я. И свершилось напрасное злодѣйство. Зачѣмъ моей рукой рокъ совершилъ его? Я убилъ богоподобнаго Цезаря, величайшаго изъ людей, котораго любилъ, котораго люблю, которому поклонялся, которому не перестану поклоняться…
— Камарилья! — воскликнулъ Фармацевтъ и отдернулъ руку.
— Ты говоришь? — спросилъ Брутъ съ удивленіемъ, услышавъ непонятное слово.
— Что вы мнѣ такъ расписываете вашего Юлія Цезаря? Просто-на-просто у васъ рабская душа, и больше ничего! — надменно воскликнулъ Фармацевтъ, и пошелъ дальше, даже не взглянувъ еще разъ на Брута.
— Рабская душа? — съ удивленіемъ повторилъ Брутъ, глядя вслѣдъ Фармацевту.
— Кто говоритъ здѣсь противъ тираніи? — раздался голосъ.
И путь Фармацевту преградила огромная, широкоплечая фигура.
— Это я! — отвѣчалъ Фармацевтъ, смотря на великана снизу вверхъ. — Съ кѣмъ имѣю честь?
— Когда говорятъ о мѣткой стрѣльбѣ, — вспоминаютъ мое имя. Мое имя вспоминаютъ, когда говорятъ о свободѣ! — отвѣчалъ гигантъ. — Я родился на берегахъ кристальныхъ озеръ и выросъ, дыша кристальнымъ воздухомъ снѣжныхъ вершинъ. Моими учителями были горные орлы. У нихъ научился я любви къ свободѣ. Гельвеція — имя моей прекрасной родины. Она свободна, и я чувствую себя счастливымъ даже здѣсь, куда одна и та же стрѣла привела и меня, и моего притѣснителя Гесслера! Меня звали Вильгельмомъ Теллемъ. Мое имя значитъ «свобода».
— Буржуазная республика!
И Фармацевтъ сверху внизъ посмотрѣлъ на колѣнку великана.
— Буржуазная республика, я вамъ говорю! — Буржуазное благополучьице, гдѣ люди служатъ въ лакеяхъ, въ надеждѣ когда-нибудь открыть собственную гостиницу. Большой отель, гдѣ хорошо пріѣзжимъ, а постоянные жители состоятъ изъ швейцаровъ и корридорныхъ. Свобода чистить сапоги пріѣзжимъ. Внукъ г. Гесслера выставляетъ свои сапоги въ корридоръ, а вашъ внукъ, г. Вильгельмъ Телль, беретъ ихъ и ему чиститъ. Я попрошу васъ дать мнѣ дорогу, г. Вильгельмъ Телль! По моему мнѣнію, вы только напрасно нагрубили г. Гесслеру, — и больше ничего!
И онъ прошелъ мимо.
— Н-да! Это называется — здорово! — въ раздумьѣ сказала тѣнь Вильгельма Телля, сняла шляпу съ огромнымъ перомъ и почесала у себя въ затылкѣ.
— Кто это такъ громко разговариваетъ? Давно я не слыхалъ, чтобы здѣсь громко разговаривали! — раздался громовой голосъ.
И изъ группы людей, — у всѣхъ была красная полоса на шеѣ, — отдѣлился великанъ съ безобразнымъ лицомъ и маленькими, но какъ угли, горящими глазами.
Онъ протянулъ огромную руку Фармацевту и назвалъ себя:
— Гражданинъ Дантонъ! Привѣтъ и братство, патріотъ!
— Патріотъ?
Фармацевтъ сморщилъ носъ и процѣдилъ сквозь зубы:
— Черносотенецъ!
— Ахъ, ты! — загремѣлъ Дантонъ. — Да убирайся ты ко всѣмъ чертямъ!
И въ розовомъ дрожащемъ свѣтѣ отъ дальнихъ костровъ черти увидѣли Фармацевта.
— Вотъ онъ! Вотъ онъ!
И потащили его къ костру.
— Постойте, условимся! — въ испугѣ закричалъ Фармацевтъ. — И вы долго меня будете жарить?
— Вѣчно! — радостно завизжали черти.
— Стойте, товарищи! — завопилъ Фармацевтъ, вырываясь и замахавъ руками. — Прошу слова!
Черти раскрыли рты отъ удивленія.
А Фармацевтъ вскочилъ на кучу приготовленныхъ дровъ и уже говорилъ:
— Товарищи! Заставляя васъ жарить грѣшниковъ съ утра до ночи и съ ночи до утра, цѣлую вѣчность, и заниматься тяжелымъ, утомительнымъ и вреднымъ для вашего здоровья трудомъ, Вельзевулъ васъ эксплуатируетъ! Товарищи! Вы должны требовать восьмичасового рабочаго дня и жарить грѣшниковъ только восемь часовъ въ сутки! Ни минуточки больше. До исполненія же этого законнаго требованія мы объявляемъ всеобщую забастовку. Тушите огни! Грѣшники, выходите! Вы больше не имѣете права жариться! Да здравствуетъ всеобщая стачка!
— Въ аду бунтъ! — доложилъ Вельзевулу Асмодей въ низкомъ страхѣ.
Вельзевулъ только гадко улыбнулся.
— Кто?
— Новенькій Фармацевтъ!
— Стой! Я знаю, какъ его припечь!
— Расплавить свинца?
— Не стоитъ!
— Смолы?
— И не смолы.
— Вскипятить масла?
— Расходъ!
И Вельзевулъ, нагнувшись къ уху Асмодея, что-то ему шепнулъ.
— Въ мгновенье! — воскликнулъ Асмодей и бросился исполнять приказаніе.
И черезъ мгновеніе къ Фармацевту подошла тѣнь.
— Я только что слышалъ про васъ! — любезно сказала тѣнь и, протянувъ руку, отрекомендовалась:
— Карлъ Марксъ. Очень радъ.
— Я самъ марксистъ, — отвѣтилъ Фармацевтъ, — и тоже очень радъ!
И Карлу Марксу подалъ руку:
— А, вы меня знаете! Тѣмъ пріятнѣе! Вы, конечно, читали мой «Капиталъ»?
— Простите, г. Марксъ…
У Фармацевта слегка сдавило горло.
— Мнѣ такъ много приходилось спорить по поводу вашего «Капитала», что я не имѣлъ времени его прочитать.
И душа Фармацевта почувствовала, что она краснѣетъ.
Карлъ Марксъ засмѣялся. Онъ смѣялся все громче, громче и началъ хохотать такъ, что Фармацевтъ проснулся.
Сначала онъ съ удовольствіемъ убѣдился, что, дѣйствительно, живъ.
Затѣмъ съ пріятностью закурилъ папиросу.
И улыбнулся себѣ въ зеркало.
— А все-таки и на томъ свѣтѣ, товарищъ, вы вели себя корректно.