Приводя то там, то здесь «по кусочкам» моё поддразнивающее письмо к Блаватской от 8 окт. (нов. ст.) 1885 г., насмешливый тон которого был отлично понятен Блаватской, так же как и всякому внимательному моему читателю, г-жа Желиховская строит на нём самые ужасные обвинения. В своём месте я разобрал и объяснил это письмо подробно. Почему, как и что я говорил г-же Адан и г. Шарлю Рише — читателю уже известно. Я ничего не выдумал и не «сочинил», а только, так сказать, съехидничал на почве действительности. Неужели это было с моей стороны уж такое «преступление» — съехидничать и посмеяться над Блаватской — после всех чудес в Вюрцбурге, после того, что́ она проделывала со мною! Авось беспристрастные и умные люди не вынесут мне за это обвинительного приговора! Блаватская, хоть и находила на неё иной раз наивность, была хитра — и уж никак не могла «всерьёз» принять моих слов о том, что я обращаю в теософию, по выражению г-жи Желиховской, — передовых людей Европы. Блаватская очень хорошо знала, что с «серьёзными» людьми я не шучу и не насмешничаю, как всегда шутил и насмешничал с нею и её сподвижниками, за что с самого начала получал от неё и устно и письменно (см. «Изиду») прозвища «подозрителя», «Фомы неверного», «Мефистофеля» и так далее. Ошибиться в смысле моего письма, повторяю, Блаватская не могла, и если кому потом выставляла его в виде письма «серьёзного», то это было лишь притворство, ясное из всех обстоятельств дела.
Но вот г-жа Желиховская с пафосом восклицает, что ведь такие европейски известные люди, как г-жа Адан и Рише «во всякое данное время могут, путем прессы, спросить меня как смел я их морочить?» Не думаю, чтобы меня спросила об этом m-me Адан; но если спросит и вопрос её станет мне известен, — я по пунктам отвечу ей и сообщу хоть и запоздавший на восемь лет, — но не потерявший своей курьёзности моё «интервью» с этой интересной язычницей конца XIX века.
Что касается г. Шарля Рише, — вот его собственноручное письмо, удостоверяющее, как именно я его морочил, а также отвечающее на выдумки г-жи Желиховской в декабрьской книге «Русского обозрения» за 1891 г., о которых я упомянул на страницах 28—42 «Изиды».
Cher Monsieur Solovioff, je suis tout prêt à vous fournir sur mad. Blavatsky tous les renseignements que vous jugerez nécessaires, et que je pourrai vous donner.
Je l’ai connue à Paris en 1884, par l’entremise de mad. de Barrau; et je n’ai jamais été ni de ses intimes ni de ses amis. Je l'ai vue en tout deux fois certainement, et peut être trois fois, peut être même quatre fois; mais à coup sur ce n’est pas plus de quatre fois. Ce n’est pas ce qu’on peut appeler, en langue française, de l’intimité. J’étais — et je le suis encore — curieux de tout ce qui peut nous éclairer sur l’avenir de l’homme et les forces occultes, je ne savais — et je ne sais pas encore—si elles existent, ces forces occultes, mais je pense que le dévoir d’un savant est de chercher même là s’il y a quelque vérité cachée au fond de beaucoup d’impostures. Lorsque je vous ai vu [1], vous m’avez dit — «Reservez votre jugement, elle m’a montré des choses qui me paraissent très étonnantes, mon opinion n’est pas faite encore, mais je crois bien que c’est une femme extraordinaire, douée de propriétés exceptionnelles. Attendez, et je vous donnerai de plus amples explications».
J’ai attendu, et vos explications ont été assez conformes à ce que je supposai tout d’abord, à savoir que c’etait sans doute une mystificatrice, très intelligente assurément, mais dont la bonne foi était douteuse.
Alors sont arrivées les discussions que la S. P. R. anglaise a publiées (Coulomb et Hodgson) et ce doute n’a plus été possible.
Cette histoire me parait fort simple. Elle était habile, adroite; faisait des jongleries ingénieuses, et elle nous a au premier abord tous déroutés!
Mais je mets au défi qu’on cite une ligne de moi — imprimée ou manuscrite—qui témoigne d’autre chose que d’un doute immense et d’une réserve prudente.
A vrai dire, je n’ai jamais cru sérieusement à son pouvoir; car en fait d’expériences, la seule vraie constatation que je puisse admettre, elle ne m’a jamais rien montré de démonstratif. Quant à ce tout Paris qui l’a adulée, c’est une bien sotte légende: il n’y avait, pour lui rendre visite, que cinq ou six de mes amis, alors fort jeunes, et qui appartenaient plutôt à des groupes d’étudiants qu’à des groupes de savants; nous n’avons été, ni les uns ni les autres, sédiuts par le peu de soi disant phénomènes, qu’elle nous a montré.
Voilà, cher Monsieur Solovioff, tout ce dont je me souviens avec précision. Faites de ma lettre ce que vous voudrez, je me fie entièrement à vous.
Перевод. Воскресенье, 12 марта 1893. Дорогой господин Соловьёв, я готов снабдить вас о г-же Блаватской всеми сведениями, какие вы сочтёте необходимыми и какие я буду иметь возможность вам дать. Я с ней познакомился в Париже в 1884 году при посредстве г-жи де Барро, и никогда не был ей ни своим человеком, ни другом. Я видел её, наверное, всего два раза, может быть три, может быть даже и четыре раза; но уж во всяком случае не больше четырёх раз. Этого нельзя назвать, на французском языке, близостью. Я был заинтересован — и до сих пор интересуюсь — всем, что может нас просветить относительно будущности человека (за гробом) и таинственными силами, я не знал — и до сих пор не знаю — существуют ли они, эти таинственные силы; но думаю, что обязанность учёного — искать, нет ли какой-нибудь истины, скрытой на дне многих обманов. Когда я вас увидел, вы мне сказали: «Повремените с вашим суждением, она мне показала вещи, кажущиеся мне очень удивительными, мое мнение ещё не составлено, но я думаю, что это женщина необыкновенная, одарённая свойствами исключительными. Подождите, — и я вам дам более полные объяснения».
Я ждал и объяснения ваши оказались достаточно сходными с тем, что я и сам прежде всего предполагал, а именно, что она, конечно, морочила (слова mystificatrice на русском языке нет, по прямому смыслу фразы именно: морочила), была женщина, разумеется, очень умная, но с сомнительной добросовестностью.
Засим появились прения, опубликованные «Лондонским обществом психических исследований» (Куломбы и Годжсон), — и сомнение уже стало невозможным.
История эта мне кажется очень простой. Она была искусна, ловка, производила ловкие фокусы и сразу всех нас сбила с толку.
Но я хотел бы посмотреть, как это кто-нибудь приведёт хоть одну мою строку, — напечатанную или написанную, — которая бы свидетельствовала что-либо кроме огромного сомнения и благоразумной сдержанности.
По истине сказать, я никогда серьёзно не верил в её могущество, ибо, что касается опытов, — единственного истинного доказательства, какое я признаю, — она никогда не показала мне чего-либо убедительного. Что же касается этого «всего Парижа», преклонявшегося перед нею — это очень глупая легенда: у неё были только пять или шесть моих приятелей, тогда очень юных и принадлежавших скорее к числу студентов, чем к числу учёных; но мы, ни те, ни другие, не были соблазнены малой частицей так называемых феноменов, которую она нам показала.
Вот, дорогой Господин Соловьев, все, что я отчетливо помню. Делайте с моим письмом что хотите, я совершенно вам доверяю.
1) Г-жа Желиховская отрицает категорически и называет «побасенками» моё сообщение о том, что между мной и ею был уговор, чтобы она ничего не печатала в России о теософической деятельности Блаватской и её «феноменах» для того, чтобы не обращать внимания на это материалистическое учение, и что только исполнением ею этого уговора обусловливалось моё молчание в печати относительно всего, мне известного о Блаватской и её обществе.
2) Г-жа Желиховская говорит в брошюре своей (стр. 29, 30), что я в декабре 1891 года переслал ей найденный мною в моих бумагах портрет Блаватской одновременно с предложением возвратить мне мои письма (курсив в брошюре) к ней и к сестре её (буде таковые у неё окажутся) в обмен на письма ко мне г-жи Желиховской. «Я отвечала, — пишет она, — что писем ему не отдам». Затем на странице 152 брошюры такие слова: «Он, впрочем, предлагал мне ценой возвращения его переписки с моей семьей откупиться (жирный шрифт в брошюре) от его личных на меня нападок; но я сама от выкупа отказалась…»
На это и на кое-что другое, ещё поважнее, пусть ответит нижеследующее письмо А. А. Брусилова, на которого, как на посредника между нами и свидетеля, указывает сама г-жа Желиховская в своей брошюре.
Милостивый Государь
Всеволод Сергеевич.
Вследствие выхода в свет брошюры «Е. П. Блаватская и современный жрец истины», «ответ г-жи Игрек (В. П. Желиховской) Г-ну Вс. Соловьеву» я, по вашему желанию, считаю долгом письменно изложить о тех переговорах, которые я вел между вами и г-жою Желиховскою и о вашем с нею разговоре, происходившем у меня в доме, в моем присутствии.
В начале декабря 1891 года, по поводу статьи г-жи Желиховской, появившейся в ноябрьской книге «Русского Обозрения» о г-же Блаватской, вы, зная что я знаком с семьею г-жи Желиховской и бываю у них, просили меня переговорить с нею и уговорить ее не печатать дальше биографии ее сестры, на том основании, что вы не желали бы причинять неприятностей г-же Желиховской, памятуя ваши прежние дружественные с нею отношения. Между тем, если она будет продолжать писать в том же тоне о г-же Блаватской, вы окажетесь вынужденным ей возражать по существу, считая это долгом своей совести. Вы просили ей напомнить ваш уговор о том, чтобы ни с той, ни с другой стороны не писать о Блаватской, как об основательнице нового учения и распространительнице теософии. Наконец вы выразили желание свидеться с нею на нейтральной почве для решения этого вопроса.
Я в тот же вечер заехал к В. П. Желиховской и передал ей ваше поручение. Она ответила мне, что недоумевает почему вы приняли так к сердцу ее статью в «Русском Обозрении», которая, по ее мнению, никому никакого вреда сделать не может, и согласилась на свидание с вами через несколько дней, когда она оправится от нездоровья, но с тем, что если вы не желаете приехать к ней, то чтобы оно состоялось у меня и в моем присутствии — на что я изъявил согласие.
Кроме того г-жа Желиховская просила передать вам, что она о вас ни слова не писала, не желая затрагивать вас, а, между тем, она могла бы причинить большие неприятности обнародовав, что у теософов есть форменное свидетельство, выданное им присяжным переводчиком в Париже Жюлем Бессаком, в котором значится, что он отказался свидетельствовать переводы писем к вам г-жи Блаватской вследствие их неверности и что, очевидно, эти письма подложны, а печати, как теософы полагают, были приложены вами самими в то время как Бессак вышел из комнаты. Как это известие, так и многие ее воззрения на ваши друг к другу отношения она просила передать вам. Я предложил ей изложить мне в письме все, что ей угодно сообщить вам, и получив письмо, приводимое в ее брошюре на стр. 147, дал вам его прочесть.
В половине декабря состоялось ваше свидание у меня, в моем присутствии. Накануне этого дня дочь г-жи Желиховской, Надежда Владимировна, выразила желание также присутствовать на этом свидании, о чем я довел до вашего сведения. Вы на это не согласились, потому что не считали удобным, ввиду щекотливого оборота, какой мог принять ваш разговор, откровенно говорить с матерью в присутствии ее дочери.
В начале вашего объяснения г-жа Желиховская очень горячилась, но затем успокоилась и в конце вы вели разговор в спокойном тоне. Из этой беседы я отчетливо помню следующее: вы напомнили г-же Желиховской обстоятельства, при которых состоялось ваше обоюдное согласие ничего не печатать в России относительно г-жи Блаватской и теософического общества, и Вера Петровна на сей раз этого уговора не отрицала, но говорила, что статьи ее о сестре написаны именно в таком тоне, который его не нарушает, с чем вы не согласились. Затем вы просили ее прекратить ее пропаганду деяний и учения ее сестры и не помещать второй статьи в «Русском Обозрении». На это г-жа Желиховская ответила, что теперь, о чем она и сама сожалеет, это уж совершенно невозможно, так как книга журнала уже отпечатана и с этим она ничего поделать не может. В-третьих вы спросили ее — о каких это подложных письмах и фальшивых печатях она мне говорила, и она подтвердила вам все, мною уже рассказанное выше. На это вы ответили, что напишете Бессаку и такой клеветы не оставите без документального опровержения. Наконец вы предложили ей обменяться вашими частными письмами, исключительно касающимися семейных дел как ваших, так и семьи г-жи Желиховской, на что Вера Петровна тотчас же согласилась говоря: «Извольте, с удовольствием!» Вместе с тем она советовала вам ничего не писать против г-жи Блаватской, потому что ее последователи, родня и друзья могущественны и причинят вам тяжкие неприятности. Вы же ответили, что исполните свой долг, а там что будет, то будет.
О передаче ваших писем к Блаватской и обратно никакого разговора не было. Кончив этим соглашением по поводу обмена интимных писем, вы расстались и г-жа Желиховская вскоре ушла.
К сему могу еще добавить, что обмен писем не состоялся потому, что не пожелали этого именно вы, а не г-жа Желиховская, как она это утверждает в своей брошюре. Вы мотивировали ваш отказ соображением, что, быть может, не все такие письма сохранились и как бы не вышло поэтому между вами какого-нибудь недоразумения.
Портрет г-жи Блаватской был мною передан г-же Желиховской от вас задолго до появления первой статьи ее в «Русском Обозрении» и в то время никакого вопроса об обмене писем не было. Пишу вам все это потому, что в вышеназванной брошюре мое участие в переговорах между вами изложено г-жою Желиховскою несколько не так, как было в действительности.
Я взял на себя посредничество в переговорах между вами и г-жой Желиховской в надежде помочь делу примирения, или по крайней мере, приведения обеих сторон к какому-нибудь соглашению; но задача, к сожалению, не удалась, как это и видно из вышеизложенного.
С этим письмом можете делать, что вам заблагоразсудится.
Примите уверение в моем искреннем уважении и преданности.
C’est bien moi et mot-môme qui ai apposé ma signature et mon cachet d’office aux traductions que m’a soumises dans le temps M-r Solovieff de lettres en langue russe de M-me Blavatsky, comme c’est moi aussi qui ai timbré ces lettres. Il est faux, absolument faux que M-r Solovieff ait profité, comme on l’aurait dit, d’un moment où j’étais absent de mon bureau pour appliquer lui-même ce cachet.
Mon timbre sur les originaux quelconques n’a point pour objet de les authentiquer, maîs d’établir que ce sont bien les pièces sur lesquelles ont été faites les traductions approuvées et scellées par moi. Or, je le répète, c’est bien moi qui ai mis mon timbre sur lea traductions dont il s’agit, ainsi que sur les textes originaux.
P. S. Il est fort inutile d’ajouter, après ce que je viens de dire, que je n’ai jamais dit ni écrit à personne quoique ce soit qui puisse faire croire le contraire de ce que j’affirme ici: ni dit, ni écrit.
Перевод: «Я самолично сделал подписи и приложил мой официальный штемпель на переводах, представленных мне г. Соловьёвым, с русских писем г-жи Блаватской, а также я сам приложил штемпель на этих письмах. Ложно, совершенно ложно, что будто бы г. С. воспользовался моим кратким отсутствием из моей конторы и сам приложил мой штемпель.
Мой штемпель на каких-либо документах не свидетельствует их подлинности, но служит доказательством, что это именно те самые документы, с которых сделаны переводы, одобренные и засвидетельствованные мною. Итак, повторяю, что это я сам приложил штемпель к переводам, о которых идёт речь, а также и к текстам оригиналов.
P. S. Излишне прибавлять, после того что я сейчас сказал, что я никогда и никому не говорил и не писал чего бы то ни было, что могло бы противоречить с утверждаемым мною ныне, не говорил и не писал.
На этом письме приложен официальный штемпель с такой на нём надписью: «J. Baissac, interprète juré près la cour d’Appel. Paris».
Перевод: «Ж. Бессак, присяжный переводчик при Апелляционном суде, Париж».
Кажется — довольно… и пора, пора кончить! Г-жа Игрек-Желиховская жестоко и многократно наказала сама себя собственной «брошюрой». Способность впадать в безумие и не отдавать себе никакого отчёта в своих словах завела её чересчур далеко. Отклоняться от истины, даже и печатно, ей не возбраняется. Но целый ряд клеветы в печати, опровергаемой несомненными документами… это уж слишком! На что же рассчитывает г-жа Желиховская? Очевидно, лишь на то, что она — женщина. Расчёт верный. Я не стану ещё преследовать её судом.
Авось она остановится.
Я отдаю это дело на суд всех беспристрастных и порядочных людей.
Примечания[править]
- ↑ Я познакомился с г. Шарлем Рише тогда же, в 1881 году, в доме г-жи де Барро и видел его один раз у Блаватской.