Луч солнца с раннего утра носился по всему городу: скользил по зеркальным окнам широких магазинов, по лакированным верхам сверкающих автомобилей, запутывался между цветов на модной дамской шляпке — и наконец всё это надоело ему, солнечному лучу… Усталый, пополз он в тихую дремлющую улицу, наткнулся на маленькое подслеповатое окно одноэтажного домика, просочился сквозь коленкоровую белую занавеску и, зацепив одним краем огненный цветок фикуса, мирно задремал на плече маленькой бедной старушки.
Посидев в приятной дремоте минут десять, старушка вдруг дёрнула плечами и проворчала:
— Однако и припекает сквозь стекло. Совсем по-летнему… Поди и кофе закипел.
Бодро проковыляв на кухню, сняла с печки кофейник и, вернувшись, принялась стучать тихо, потом всё громче и громче в дверь, полузакрытую ситцевой гардиной…
— Макрида Семёновна! А, Макрида Семёновна… встали?
Из-за дверей послышался тонкий, как мышиный писк, голос соседки:
— Ох, и не говорите! Насилу встала. Все кости ноют… к погоде, что ли?
— Не иначе — к погоде. Пожалуйте ко мне — кофейком угощу.
Из дверей показалось сморщенное лицо, курносый носик понюхал воздух, а востренькие глазки так и зашмыгали — будто не один, а тысяча взглядов, как горох, сразу рассыпались по всей комнате.
Она вошла неслышно, будто серая мышь проскочила в дверь, и, поправляя выбившуюся из-под наколки прядь жиденьких серых волос, промурлыкала сладко, как сахар:
— Ну, и к чему вам, право, беспокоиться, Анна Перфильевна. Ей-Богу… Мне даже совсем неловко…
— Какое же тут беспокойство… Никакого беспокойства и нет!
При этом обе расцеловались довольно нежно.
Жилица Макрида Семёновна сейчас же опустилась на стул, потрясла головой и простонала тоненьким, как ниточка, голосом:
— Всю ночь поясница чуть не на куски разламывалась.
Это дало повод хозяйке загореться самым энергичным сочувствием:
— И с чего бы это? Продуло где, что ли?
В ответ на это Макрида Семёновна только горько усмехнулась:
— Хи! Продуло… Где же ещё может продуть? Из окна дует… Вот и продуло; в этой паршивой комнате отовсюду дует.
Это были жестокие слова.
Анна Перфильевна отшатнулась от Макриды Семёновны и поглядела на неё совершенно непередаваемым взором:
— Извините, пожалуйста! Почему же это моя комната паршивая?! Сдаю я её вам почти даром…
Макрида Семеновна одним движением сморщенной руки стёрла с губ еще не успевшую исчезнуть улыбку — и голос её сразу приобрёл силу надвинувшегося урагана:
— Это двадцать-то два рубля — даром? Ну, знаете, спасибо за такое «даром». Это ежели всё так будет «даром», так скоро и по миру с рукой пойдёшь.
— Пожа-алуйста! Если дорого — зачем же вы умоляли сдать вам. «Анна Перфильевна, душечка, — сдайте! Анна Перфильевна, такая-сякая немазаная, — сдайте!..»
У Анны Перфильевны, конечно, был свой яд в голосе, но по сравнению с Макридой Семеновной это был лимонад, розовая водица.
Макрида Семеновна открыла рот и сама захлебнулась:
— Ах так?! Милая моя… Может быть, я здесь вообще лишняя?!.. Может, вы и на кофе пригласили меня так уж, скрепя сердце? Пожалуйста, пожалуйста! Не видала я вашего кофе! Свой имею!
Тут Анна Перфильевна вовремя вспомнила, что она хозяйка и что законы гостеприимства святы даже у диких народов…
— Что вы, что вы, милая!.. Мне кофе не жалко. Пейте, сколько влезет. Я вон даже наливочку поставила.
Сладкое, волшебное слово!.. Ядовитые слова будто ветром сдуло с губ… И вот уже на губах тихо колышется сладкая, медовая улыбка.
— Серьёзно, наливочка?.. Неужели своего изделия?
— Своего.
— И что это за золотые руки у вас, — захлебнулась Макрида Семеновна. — Всё сама да сама!.. Истинный клад, а не женщина. Смородиновая?
— Смородиновая. Пейте. Ну, что новенького?
Как снег искрится под лучами луны, так вся заискрилась, заблистала, заиграла Макрида Семёновна…
И столько было дикой энергии в её взоре, что автор с этого момента должен поневоле оставить спокойный, тихий повествовательный тон и перейти на тон резкий, сжатый, отрывистый, одним словом, на тон драматического диалога…
Макрида Семёновна: — Ах, матушка моя! Новостей — мильон! Да что там мильон? Сто тысяч новостей — вот сколько!
Анна Перфильевна (вся дрожа от лихорадочного ожидания): — Ну? Ну? Да ну же!
Макрида Семёновна: — К инженеру-то нашему, что напротив живёт…
Анна Перфильевна: — Ну?!!!
Макрида Семёновна (торжественно): — Опять жена приехала!
Анна Перфильевна (поражённая до глубины души, всплёскивает руками): — Что вы говорите?
Макрида Семёновна (торжествуя): — Вот то вам и говорю. Приехала с вещами — я всё, всё, всё, как есть, в окно видела: жёлтенький чомоданчик, потом коробка такая деревянная, сак да два свёрточка. Что уж там, в этих свёрточках, не знаю. Он, значит, взял её за руку, увёл поскорее в комнату, и уж они там промеж себя: гыр-гыр-гыр, гыр-гыр-гыр… — почитай до самого утра.
Анна Перфильевна: — Вот помяните вы моё слово: он её заманил к себе, а потом возьмёт и зарежет.
Макрида Семёновна (полная изумления и ужаса). — Да зачем же ему резать?
Анна Перфильевна: — Зачем? А затем. (Придумывает, что бы сказать.) Затем, что потом он опять эту рыжую выпишет. Рюмочку наливки — можно?
Макрида Семёновна (восторженно): — И выпишет! Как Бог свят, выпишет. Вот тебе возьмёт выпишет и зарежет! Рюмочку? Не много ли будет?
Анна Перфильевна: — Ну что вы! Кушайте.
Выкушали по рюмочке обе.
Макрида Семёновна (осматривая): — Это что у вас, новые гардины?
Анна Перфильевна: — Да. Недавно купила. Нравятся?
Макрида Семёновна (восторженно): — То есть так бы весь век и глядела на эти гардины. Так бы и глядела. Глазу бы от них не отвела… До чего замечательны эти вещи! А супруг ваш всё на службе?
Анна Перфильевна: — На службе.
Макрида Семёновна: — Очень даже они замечательный человек, супруг ваш, редкий мужчина. Скромный, непьющий. Истинно, что вам Господь Бог счастье послал за вашу добрую душу, за сердце ваше золотое.
Анна Перфильевна: — Ещё чашечку! Да что у вас рюмочка-то пустая? Так не полагается… А вот печеньице.
Макрида Семёновна: — И к чему вы, право, тратитесь, Анна Перфильевна… Только одно беспокойство. Мне — я буду говорить прямо, я человек прямой — разговор ваш приятнее всякого печенья… Ну хорошо. Рюмочку, пожалуй. Только чтобы последняя. (Пьют. Пауза. Макрида Семёновна осматривается, останавливает восторженный взгляд на фотографической карточке, висящей на стене. Фотография изображает упитанного мужчину с рачьими, остолбенелыми глазами и полуоткрытым от восторга перед самим собой ртом.) Сынок-то ваш, Петенька… большой-большой… Совсем мужчина! И красавец прямо невозможный.
Анна Перфильевна: — Да… Вырос. Уже ему сорок первый.
Макрида Семёновна: — Да, да, да, да! Такой человек женится — не меньше ста тысяч взять должен! Истинно говорю вам…
Анна Перфильевна: — Да, он у меня молодец.
Макрида Семёновна (с энтузиазмом): — Молодец? Это мало, что молодец. Орёл! Овца прямо, а не человек. (Пауза.) Какая вы нынче интересная, Анна Перфильевна… И вам эта кофточка удивительно к лицу. Прямо королева. (Анна Перфильевна кокетливо и сконфуженно смеется, отмахиваясь рукой. Пауза.) Анна Перфильевна!
Анна Перфильевна: — Да-с?
Макрида Семёновна (медовым голосом): — А что я хотела у вас попросить…
Анна Перфильевна (насторожившись, тоном довольно-таки деревянным): — А что именно?
Макрида Семёновна: — Не можете ли вы дать мне на недельку швейной машины. А то моя племянница Оленька совсем обтрепалась. Хе-хе…
Анна Перфильевна: — Что вы! Что вы, Макрида Семеновна… Как же я могу дать, если машина у нас каждый день в ходу; семья-то, слава Богу! То то, то сё! С утра до ночи она у меня занята. Нет, что вы!..
Макрида Семёновна (в голосе подозрительная сухость и отсутствие прежних гибких интонаций): — Ну, на недельку могли бы.
Анна Перфильевна: — На три дня не могу, миленькая Макрида Семеновна. Верьте совести.
Макрида Семёновна (в голосе погромыхивание отдалённого, но приближающегося грома): — Ах так? Понимаю-с, понимаю-с. (Пауза.)
Анна Перфильевна: — Что вы понимаете?
Макрида Семёновна: — Нет уж… что там! Насквозь вижу вас. (Гром ближе; коричневое небо прорезывается кое-где ослепительными молниями.) Это вы мне за то не хотите дать, что я вашему Петьке давеча, когда вы прислали, утюгов не дала. И не дам! (Гроза переходит в ливень.) И не дам! Потому, я знаю вашего Петьку… Возьмет этот дылда утюги, да вместо того, чтобы вам снести — пропьёт их!!!
Анна Перфильевна: — Да как ты смеешь так говорить о моём сыне!
Макрида Семёновна (вспыхивая, как овин, подожжённый ударом молнии): — А что за цаца такая, твой сын? Тоже он не очень важная птица… Хи-хи… Ещё если бы в отца был, а то… так: в проезжего молодца. Да, да! Нечего, матушка, махать руками — не мельница, чай! Именно, что в проезжего молодца! Мы кое-что тоже знаем. Мне про одного землемера тоже кое-что рассказывали!
Анна Перфильевна (дрожа, как лист, от внутреннего напора чувств): — Ах, вот как? Да пусть у тебя язык отсохнет, если это правда!
Макрида Семёновна: — Ну, после этого… после этого, матушка моя… я знаю, что мне делать… Ноги моей тут в этом доме не останется. Нынче же переезжаю! Не-ет, довольно-с! Да меня тут в этом вертепе удушат! (Встаёт, ураганом несётся в свою комнату.)
Анна Перфильевна: — Ах, дрянь этакая! Землемером попрекает! Я тебе покажу землемера! Ты у меня сама землю мерить будешь на паперти у собора. (Обращается к коту, мирно спящему на диване.) Вот вам и дружи с этими людьми! Вот и обращайся с ними по-великосветски! Вы подумайте! (Подходит к дверям.) Послушайте, вы, Макрида Семеновна! Вы мне там за полмесяца должны — так уж, пожалуйста, потрудитесь уплатить.
Макрида Семёновна (выходит: губы у неё прыгают, как доски ветхого мостика под колёсами телеги, в руках всё её имущество: узел и клетка с канарейкой): — Сделайте такое одолжение. Нам вашего не нужно! Слава Богу — жили до вас, проживём и без вас. Вот, пожалуйста, — позвольте сдачу с 25-ти рублей.
Анна Перфильевна: — Сколько угодно! Сейчас Лукерью пошлю разменять. (Уходит. Макрида Семёновна подходит к столу, наливает рюмку наливки и, грозя сама себе пальцем, выпивает; заслышав шаги Анны Перфильевны, отпрыгивает от стола и равнодушно садится на стул в стороне. Анна Перфильевна, войдя, бурно прохаживается по комнате. Зловещее молчание. Потом подходит к окну, смотрит в него, постепенно оживляясь.) Боже мой, Боже! Ни стыда у людей, ни совести. (Макрида Семёновна обиженно молчит.) Только позавчера жена приехала, а он опять с этой рыжей под ручку идёт.
Макрида Семёновна (подскакивая, как ужаленная): — Что вы говорите? Где, где?
Анна Перфильевна: — Да вот, видите, остановились, разговаривают.
Макрида Семёновна (подбегает к окну, жадно смотрит): — И впрямь разговаривают. Жена, дура, дома сидит, а они под самыми окнами разговаривают! В подъезд вошли! (Оборачиваются друг к другу, в ужасе смотрят одна на другую.) Милочка, Анна Перфильевна, что же это такое будет?
Анна Перфильевна (возбуждённо хватает Макриду Семеновну за руку). — Нет, вы подумайте только: к жене, к живой жене под ручку с рыжей идет! Что же это за времена такие, Макрида Семеновна? Куда мы идём?
Макрида Семёновна (оживлённо): — Не иначе как сейчас скандал будет (ставит на пол клетку и узел. Примирительным тоном). Милочка, вы, надеюсь, разрешите мне подождать, чем это всё окончится. А то я спать не буду и есть не буду, ежели всего, всего не узнаю.
Анна Перфильевна (радушно): — Да, сделайте одолжение. Садитесь! Послушайте, Макрида Семёновна… а может, она, жена-то, опять уехала?
Макрида Семёновна (горя ужасом и восторгом): — Ни-ни! Никаким образом она этого не смогла сделать. Я целый день у окна смотрю… Ах, душечка! (Сладострастно.) Ведь это же что будет!
Анна Перфильевна (подходя к столу): — Ваш кофий совсем простыл.
Макрида Семёновна: — Ничего, Анна Перфильевна… я такой люблю. Похолоднее… А то в горле что-то першит от горячего.
Анна Перфильевна: — А вы рюмочку смородиновой выпейте, вот оно першить и не будет.
Макрида Семёновна: — Да уж не знаю, — не много ли будет?
Анна Перфильевна: — Ну, глупости! (Наливает. Подходит к окну.) Нет, всё тихо пока. Наверное, ещё ругаются… Как вы думаете, если выстрел — сюда будет слышно?
Макрида Семёновна: — Ох, будет! Ох, матушка моя, — будет (благоговейно пьет наливку). И чего, кажется, надо людям? Зря с жиру бесятся.
Анна Перфильевна: — Ещё чашечку! Сделайте милость!
Макрида Семёновна: — Нет уж — увольте! Не могу больше. По горло сыта…
Анна Перфильевна: — Ну, я отставлю тогда… (убирает посуду). Знаете что, душечка? Я поставлю столик так, чтобы окно было видно, а чтоб скучно не было — пока в шестьдесят шесть сыграем…
Макрида Семеновна (загораясь): — И очень просто. И очень даже просто! По две копеечки очко хотите?
Анна Перфильевна: — Сделайте одолжение (передвигают столик, садятся).
От только что налетевшей бури нет и следа. Небо чисто, в зеркальных лужах отражаются уличные деревья… Солнышко.
Макрида Семеновна (тасуя карты): — А сынок ваш тоже на службе?
Анна Перфильевна: — Нет, он на похороны к товарищу пошёл.
Макрида Семеновна: — Редкий молодой человек! Сколько ему?
Анна Перфильевна: — Сорок первый.
Макрида Семеновна (сдавая): — Скажите, пожалуйста! Вот бы никогда не сказала! Вам ходить.
Анна Перфильевна (почёсывая уголком карты бровь): — Ну… пойдём мы… с десятки, что ли?
Макрида Семеновна: — А мы её тузиком. И вот вам — объявляю двадцать.
Анна Перфильевна (улыбается, скрывая боль): — Ишь ты, как прёт человеку! Ходите.
Макрида Семеновна: — А что вы скажете насчёт этой девятки? (Старается заглянуть партнёрше в карты. Партнерша спокойно, будто не замечая, прижимает карты к груди.): — А вот что я скажу. Вот-с! А теперь!..
В этот момент на сцене появляется новое лицо — кухарка Лукерья. Платье её подтыкано со всех сторон так нескромно, что любой представитель сильного пола пришёл бы в немалое смущение.
— Барыня! А я деньги разменяла!
Анна Перфильевна (успевшая уже позабыть о только что пронёсшейся буре): — Какие там ещё деньги?
— Да те, что давеча давали разменять — забыли, что ли?
Анна Перфильевна (нетерпеливо, вся погружённая в сладкие перспективы выигрыша): — Вот дура-то… Только зря мешает… (Встаёт, оборачивается к Лукерье. Макрида Семёновна прищуривает один глаз и с самым лукавым лицом смотрит верхнюю карту в колоде.)
Анна Перфильевна (оборачиваясь к ней): — Вот ваши двадцать пять рублей. Разменяла…
Макрида Семёновна: — Спасибо, миленькая. Спасибо, радостная. (Берёт деньги, идет в свою комнату, на пути натыкается на свой брошенный узел. Забирает его, забирает клетку с канарейкой, пыхтя относит в свою комнату.)
В это время Анна Перфильевна быстро берёт верхнюю карту, бросает на неё косой взгляд, суёт в свои карты, вместо неё кладет другую.
Макрида Семёновна возвращается.
Макрида Семёновна (озабоченно): — Ну? Чей ход?
Анна Перфильевна: — Мой (сбрасывает карту).
Макрида Семёновна: — Ну, это мы возьмём (дрожит от тайной радости). Теперь моя первая карта. Так-с. (Берет верхнюю карту — вдруг с гневным удивлением): Позвольте! А где же козырный туз?
Анна Перфильевна (невинно): — Какой козырный туз?
Макрида Семёновна: — А-а такой! Который тут сверху лежал!
Анна Перфильевна: (тон у неё очень солидный): — Да он у меня, он уже давно у меня!
Макрида Семёновна: — Как давно! Да он только сейчас тут сверху лежал, я сама видела!
Анна Перфильевна: — Как, вы видели? Да это кто же в карточную колоду заглядывает?
Макрида Семёновна (вскакивая): — Ну, матушка, — это две больших разницы! Я только заглядываю, а ты из колоды чужие карты таскаешь! А за это, матушка, и к мировому можно!
И снова небо нахмурилось, и снова ползут зловещие тучи, снова погромыхивает гром…
Лазури и спокойствия как не бывало.
Анна Перфильевна: — Меня? К мировому?!.. А это видела? (Показывает ей тощий, сложенный из непослушных старческих пальцев кукиш.)
Макрида Семёновна: — А-а-а! Мне, титулярной советнице — кукиши сучить? Да ноги моей не будет в этом вертепе… Да что же это такое? Еще ограбят тут!
Анна Перфильевна: — Пожалуйста! Никто вас не держит!
Макрида Семёновна (Уперев руки в боки. Грозно): — Да попробовали бы вы меня удержать! Я бы вам такую тютю поднесла (дрожа от негодования). Не-ет! Скорей бежать из этого зловонного дома…
Быстро убегает в свою комнату; через минуту на сцене снова появляется то же имущество — узел и канарейка.
Макрида Семёновна: — Вот, пожалуйста, ваши деньги получите и — адью-с!.. Вот вам шесть рублей, вот еще три… рубль… два полтинника…
Анна Перфильевна (случайно взглянув в окно): — Ах! Все трое вышли! И инженер, и жена, и рыжая! Ей-Богу! Он их под руки ведёт. Обеих! Обе-их!!
Макрида Семёновна (ослеплённая, уронив узел): — Под руки обеих? Ну, это не иначе — в участок! (С криком бурной радости.) Передрались!..
Анна Перфильевна: — Не знаю, как вы, а я побегу на них смотреть… Ужасно интересно, какие у них лица.
Макрида Семёновна (с неожиданным приливом самой трогательной заботливости): — Да куда же это вы без платка? Ни за что не пущу! Вот вам платочек… Дайте я поправлю… Ну вот! И я вслед за вами… (восторженно). И ох, как же это всё интересно!..
И комната опустела.
Только канарейка в клетке встревоженно возилась да жирный кот тихо посапывал.
Луч солнца, заползший сюда отдохнуть, тоже как-то весь покраснел, помутнел, потерял всю свою позолоту, съёжился…
Может быть, он и устал от всех этих старухиных передряг…
Цепляясь за стену, ручку дверей и позолоту картины, тихонько уполз.
Пошёл спать.