И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Письма в восемнадцати томах.
Том одиннадцатый. «Литературные и житейские воспоминания». Биографические очерки и некрологи. Автобиографические материалы. Незавершенные замыслы и наброски. 1852—1883
Издание второе, исправленное и дополненное
М., «Наука», 1983
<СТАРЫЕ ГОЛУБКИ>
[править]Был осенний, тусклый день — и в раскрытые окошечки уютного сельского (?) дома тянуло из саду яблоками — падалицей, разрытой огородной землей, петрушкой и укропом, когда наш добрый старик-сосед начал свое мирное повествование. Нас собралось пять человек в его крошечной гостиной — три студента, две девушки — всё 17-летняя, 20-летняя молодежь. А он был уже весь седой и сгорбленный; но ослабевший голос его звучал приветом и глаза глядели, хоть и невесело — в жизни ему не слишком-то везло, — но добродушно, ласково я умно. И мы его любили, и шли к нему охотно, и радовались, когда замечали, что и ему было хорошо с нами. Не много на свете чувств лучше чувства дружбы, связующей старое сердце с молодыми сердцами: себялюбию тут места нет и быть не может; как воск, горит и тает оно на этом тихом и ясном огне. Сосед наш рассказывал долго — а мы сидели смирно и слушали внимательно.
— Дети мои, — так начал он, — вы вот теперь находитесь у меня в гостях, в моей хате, на моей земле; но не всегда я был помещиком, я стал им даже довольно поздно. Я птица неважная, происхождения мещанского. Отец мой в течение многих лет состоял управителей у богатого барина и жил во флигеле — меньше чем крестьянск<ая> изб<а>. Был он человек отличной честности, добрейшей души, но здоровья слабого. Пожил он недолго. Сам он был обучен на медные гроши; но мне воспитание дал порядочное, насколько хватило средств. По его милости и в университет поступил, что в то время было нелегко для нашего брата-разночинца. В этом деле ему помог тот же барин, у которого он жил управляющим. — Я был один сын у отца; матушка моя скончалась, когда мне только что пошел шестой год; отец любил ее страстно — и всю эту любовь и страсть перенес на меня. Никогда не забуду я летних вакаций, которые я постоянно проводил у него в деревне: какое это было счастливое время! Я гулял, ходил на охоту, удил рыбу — и почти никогда не расставался с отцом: несмотря на разницу лет между нами, он был мне неизменным и чудесным товарищем; я не отставал от него во время его разъездов, присутствовал при всех его распоряжениях по хозяйству и, как говорится, сам вникал. Мне нравились эти незатейливые хлопоты, деревенское житье-бытье представлялось мне в виде привлекательном, а безобразная сторона крепостного состояния не колола мне глаз, так как отец мой был человек тихий и мягкий. Крестьяне его любили — да и народ в том краю жил смирный и непьющий. Бывало, с тяжелым сердцем я всякий раз уезжал в Москву… но надобно было работать, приобретать познания… Отец так радовался моим успехам!
В июне месяце 182… года я, благополучно сдавши экзамены, прибыл в деревню. Я был тогда уже третье-курсным студентом, мне минул 18-й год. Я застал отца в большой (?), как он выразился, ажитации: он ожидал приезда своего «барина», который уже лет десять как не заглядывал к себе в именье. Человек он был, по словам отца, отличный, но всё же барин, владелец, помещик… и как ни уверен был отец в собственной честности и распорядительности, как ни процветало порученное ему имение, а все-таки ни за что нельзя было отвечать заранее: что-нибудь не покажется, подвернется наушник — и простись с насиженным, облюбленным (?) местом! К тому же помещик наш приезжал не один: ему сопутствовала его супруга, на которой он весьма недавно женился. И вот еще что нужно заметить: помещику нашему пошел 53-й (?) год, и жена его была всего годами пятью его моложе; он с ней познакомился и влюбился в нее лет 30 тому назад в Петербурге, но она была тогда замужняя женщина — и муж ее жил очень долго… В наших краях все почему-то знали про эту любовь Алексея Петровича (так звали нашего помещика) — знали также, что он оттого и остался холостяком и вел странную, чуть не монашескую, скитальческую жизнь… И вот вдруг он женится… в старых уже будучи летах на женщине тоже немолодой… Жениться — перемениться, гласит пословица… Всё это только усиливало беспокойство и волнение моего отца. А тут он еще простудился — он беспрерывно, днем и ночью, рыскал по имению, всё хотел своими глазами видеть — и за два дня до приезда Ал<ексея> Петр<овича> слег, схватил горячку, впал в беспамятство… Нечего было делать, пришлось мне, 18-летиему студенту, всё взять на себя и заменить пока отца… Наши люди меня любили и охотно взялись мне помогать…
Должно сказать, что я был в ту пору нрава живого и даже легкомысленного; обо всем судил скоро, бесповоротно и был в одно и то же время и робок и насмешлив, как это часто случается с молодыми людьми. Мне наш помещик всегда представлялся в комическом свете — как ни расхваливал его мой отец, я сразу решил, что он чудак; а брак его со старухой окончательно уронил его в моем мнении. Но мне было тогда не до зубоскальства. Озабоченный болезнью отца и той ответственностью, которая так внезапно обрушилась мне на голову, я только думал об одном: как бы не раздражить чем-нибудь неожиданных посетителей, как бы угодить им. Я воображал их людьми привередливыми — особенно любящая старушка внушала мне большие опасения!
И вот настал наконец такой день: приехали наши господа.
ПРИМЕЧАНИЯ
[править]Печатается по черновому автографу, единственному источнику текста.
Черновой автограф — отрывок («Был осенний тусклый день…»), без заглавия и даты, 2 л. (4 страницы). На последней, четвертой странице — помета: «См. продолжение в другой тетради» (эта тетрадь неизвестна). Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 86; фотокопия — ИРЛИ, P. I, оп. 29, № 272.
Впервые опубликовано в издании: Т, ПСС и П, Сочинения, т. XIII, с. 348.
В воспоминаниях «И. С. Тургенев у себя в его последний приезд на родину» Я. П. Полонский, воспроизводя содержание литературных бесед в Спасском летом 1881 г., изложил сюжеты двух повестей, о замысле которых рассказывал Тургенев. Одна из повестей должна была называться «Старые голубки». «Вот недавно начал я повесть „Старые голубки“, — говорил, по свидетельству Полонского, Тургенев, — и далее передавал сюжет ее следующим образом: „У некоего старика, управляющего имением, живет приезжий сын, молодой человек. К нему приехал товарищ его, тоже молодой. Народ веселый и бесшабашный; обо всем зря сложились у них понятия, обо всем они судят и рядят, так сказать, безапелляционно. На женщин глядят легкомысленно и даже несколько цинично. В это же время в усадьбе поселяется старый помещик с женой, оба уж немолодые, хотя жена и моложе. Старик только что женился на той, которую любил в молодости. Молодые люди потешаются над амурами стариков, начинают за ними подсматривать, бьются об заклад… Наконец, сын управляющего шутя начинает волочиться за пожилой помещицей, и что же замечает, к своему немалому удивлению? — что любовь этих пожилых людей бесконечно сильнее и глубже, чем та любовь, которую он когда-то знал и наблюдал в знакомых ему женщинах. Это его озадачивает. Мало-помалу он влюбляется в пожилую жену старого помещика, и — увы! — безнадежно. С разбитым сердцем уезжает неосторожный, любопытный юноша. И пари он проиграл, и проиграл прежний мир души своей. Любовь уже перестала казаться ему прежней шалостью или чем-то вроде веселого препровождения времени“» (Нива, 1884, № 4, с. 90).
Публикуемый отрывок представляет собой начало этой задуманной Тургеневым повести. Используя характерный для многих повестей и рассказов прием обрамления — введение повествователя, вспоминающего эпизод из своей юности, — Тургенев дает экспозицию событий, о дальнейшем развитии которых можно судить по приводимому Полонским сюжету. В этой экспозиции уже намечены образы основных действующих лиц повести.
Время устного рассказа Тургенева о замысле «Старых голубков» определяется, как сообщал Полонский, днями пребывания в Спасском Д. В. Григоровича, с 27 июня (9 июля) по 2 (14) июля 1881 г. Из воспоминаний известно также, что Тургенев начал писать повесть «недавно». «Написал несколько строк, — приводит Полонский далее слова Тургенева, — и дальше не мог; а сюжет мне очень нравился, и я глубоко, со всех сторон, его обдумал» (там же). Затем указал на сложности, с которыми столкнулся в работе над «Старыми голубками»: «… это была бы, — по словам Тургенева, — одна из самых трудных по исполнению повестей <…>, так как ничего нет легче, как в таком сюжете переступить черту, отделяющую серьезное от смешного и пошлого; и — ничего нет труднее, как изобразить любовь 50-летнего старика, достойного уважения, и изобразить так, чтоб это не было ни тривиально, ни сентиментально, а действовало бы на вас всею глубиною своей простоты и правды» (там же).
Тургенев, по-видимому, начал работать над повестью после своего приезда в Спасское 31 мая (12 июня) 1881 г., вновь окунувшись в родной быт, который он собирался изобразить, и набросал до 27 июня (9 июля) 1881 г. первые 4 страницы. Однако замысел повести к этому времени, как отмечалось выше, он уже «глубоко, со всех сторон, <…> обдумал».
Листы повести хранятся в Парижской национальной библиотеке в общем фонде с большой рукописной книгой, которая, как видно из надписи, сделанной автором, была куплена 6 (18) ноября 1871 г.[1] и содержит в себе автографы произведений Тургенева, написанных в 1871—1879 гг. (описание см.: Mazon, р. 80—84). На обложке этой книги есть записи, нанесенные в разное время, среди которых особый интерес представляет список «предстоящих работ», набросанный в ее правом верхнем углу. В этот список включены произведения, над которыми Тургенев работал («Конец Чертопханова», «Пегас», «Лунин и Бабурин») или намеревался работать («Русский немец и реформатор», «Приметы», статья о «дроздах»[2], письмо-рецензия на комедию А. Дюма-сына — «Princesse Georges», поставленную в Париже 4 декабря 1871 г.[3]) с конца 1871 по 1874 г. Под номером 9 в этом списке, значилось название «Дряхлые голуби», которое, по-видимому, было первой фиксацией замысла повести. По мере написания того или иного произведения Тургенев вычеркивал их заглавия из списка горизонтальной чертой; замыслы отмененные он перечеркнул, сверх того, еще и косыми вертикальными штрихами (статью о «дроздах» и «Приметы»). Не вычеркнутыми остались только два пункта — «Дряхлые голуби» и «К. Аксаков и славянофилы»[4]. В итоге можно сделать вывод, что замысел повести «Старые голубки» возник у Тургенева еще в конце 1871 — начале 1872 г., когда он занес ее в план «предстоящих работ», и до марта 1874 г. (к моменту окончания «Лунина и Бабурина», наиболее позднего хронологически произведения, внесенного в список) она написана не была. Не довел до конца работу над ней Тургенев, как было сказано выше, и в июне 1881 г.
Психологическая ситуация, изображаемая в этой повести, — глубокое чувство к женщине, которая не свободна, выдержавшее испытание временем и не убоявшееся насмешек окружающих, в какой-то мере была близка самому Тургеневу. С. Л. Толстой, вспоминая о последнем приезде Тургенева в Ясную Поляну в августе 1881 г. и о высказанных им в разговоре суждениях о любви и счастье, возражал «недружелюбному его критику» H. H. Страхову, по словам которого «почти во всех романах Тургенева один молодой человек хочет жениться на одной девице и никак не может». «Тургенев, — писал С. Л. Толстой, — певец не плотской любви, а чистой, самоотверженной любви, которая может ограничиться взглядами и намеками, но которая нередко, по выражению Мопассана, сильнее смерти <…> Он сам до старости лет был тем юношей, который умел любить глубоко и самоотверженно, но никак не мог жениться. Его мать говорила про него; он однолюб, он может любить только одну женщину» (Толстой С. Л. Очерки былого. Тула, 1965, с. 334).
Сюжет «Старых голубков», известный в пересказе Полонского, привлек внимание исследователей творчества Тургенева. Н. Л. Бродский отметил в нем мотив, встречающийся в тургеневских произведениях и письмах 1870-х годов. Приведя отрывок из письма Тургенева к А. П. Философовой от 18 (30) августа 1874 г., в котором говорится, что «самоуверенность, преувеличение, известного рода фраза и поза, даже некоторый цинизм составляет неизбежную принадлежность молодости», Бродский писал, что в задуманной Тургеневым повести «один из подобных людей пал жертвой любви, раздавленный трогательным чувством романтически настроенных „отцов“» (Бродский Н. Замыслы И. С. Тургенева. М., 1917, с. 20—21). А. Е. Грузинский, — объясняя характерную для 1870-х годов тенденцию в творчестве Тургенева к разработке «психологически-бытовых» и «чисто психологических» тем отчасти личными склонностями и настроениями писателя этих лет, отчасти реакцией его на резко отрицательные отзывы критики о его последних: романах большого общественно-политического звучания, а также влиянием окружающей его французской литературной среды, — писал о «Старых голубках»: «Тут виден уже наклон в сторону исключительных, редких психологических сюжетов» (Грузинский, с. 217).
Судя по сохранившемуся началу «Старых голубков», повествование в них должно было быть выдержано в лирико-психологических тонах и окружено реальной социально-бытовой атмосферой; и они заняли бы свое место в ряду таких повестей Тургенева, как «Затишье», «Первая любовь», «Вешние воды». С другой стороны, «Старые голубки» перекликаются с рассказами и повестями Тургенева, герои которых представляли русский XVIII век, были цельными натурами, носителями простых и сильных чувств. Время действия повести — 1820-е годы. «В эти месяцы 182 <…> года, я, благополучно сдавши экзамены, прибыл в деревню», — вспоминает рассказчик. Если даже это конец 1820-х годов, то всё же молодость старика-помещика и его подруги приходилась на 1790-е годы, карамзинское время: ровесниками их были и герои «Бригадира», и старички Телегины из «Старых портретов», и Фомушка и Фимушка из «Нови».