Видение
Житие преподобного Сергия
Заплачки
Как строилась Русь
«Лампаду синюю заправила»
Незабвенное
Сладость Иисусова
У Троицы
Хоругвь
Вечер
Деревенская любовь
Плотовщики
Видение
Кто-то скачет в русских чащах
В мраке ночи и хвой, —
В горностаях, свет лучащих,
В латах медных, в лад звучащих,
Заревой, роковой…
На устах улыбка светит,
Гнев горит из очей.
Ствол, валун крестом он метит, —
И наводит дивный трепет
На зверей, на людей.
Кто-то мчит по русским топям
В мути марев и мхов, —
На коне с плясучим топом
И с жезлом, подобным копьям, —
Златобров и суров.
Месть таится под пятою,
А рука милость льёт.
Он кропит святой водою
Край, окапанный рудою,
Цвет болот и народ.
Не блуждает он, не тонет…
А уж входит во град! —
Злых жезлом железным гонит,
А других на путь свой клонит,
Как ягнят ваших стад…
Кто же Он, безмолвноустый,
Молодой и святой,
Взявший все бразды и узды
И несущий в место пусто
Древний крест золотой?!
Житие преподобного Сергия
Юныш Богов — не родителев —
Он родной покинул Радонеж, —
Вышел в путь, что был предгадан уж,
В бор пришёл, где быть обители…
И зажглись в бору цветы,
Словно по саду.
Зачалися в нём труды
Во славу Господа.
В ряске серой и зтасканной,
Тонок, прям, как вербы прутики,
Златокудрый, ровно лютики,
Солнцем, звездью ль обласканный, —
Ель рубил он, насаждал
Лук с капустою
И молился — пел, читал —
В милой пустыни.
Полн небесной небывалости,
Слух зареял о подвижнике.
Поплелися люди к хижинке, —
Утешались, оставалися…
В чаще ставили свои
Белы келии,
И черникою скуфьи
Зачернели в ней…
Он же в ряске той же, латаной,
Как и все, пёк хлебы, плотничал,
Бдил же больше всех и постничал —
Всем светильник не припрятанный!
С ангелом у алтаря
Он беседовал
И с медведем, хлеб даря,
Он обедывал…
Старец, витязь Богородицын,
Крина став белей, кудрявее,
Путь провёл он Православия
И почил в бору у Троицы,
Пять веков хранил, как щит,
Русь родимою…
Как-то Бог… А он простит
Непростимую!
Заплачки
— 1 —
Ой, родимая, ой русская земля!
Припадаю ко стопам твоим, моля!
Ты прости нас, кем ты кинуты, кем брошена,
Раскативших, как малые горошины
Из златого, из тяжелого стручка,
По чужой земле, что ох как! горька…
Не отринь… нас… Мы на братьев не похожи ли? —
Тех, что вдосталь кутермили, скоморошили
И доныне кружат в леших кустах…
Ан — Бог даст, в святых очутятся местах!
Вот и я — буйна, кротка ли — та же самая!
То в затменье, то в сиянии душа моя…
Крикнул кочет красный, вспыхнула весна, —
И, как жрица, я звала Перуна!
Стонет горлица, и осень уж туманится, —
И взыскую Лика Спасова, как странница…
Млады, стары, тот с дудой, тот с посошком,
Кто — веригою звеня, кто — бубенцом,
Черта тешащие бранью, Бога — лирою, —
Мы, чужие всем, и щедрые, и сирые,
Прозорливцы, простецы, дураки,
Возлюбившие скиты и кабаки,
И в отрепье кумачовом и во вретище —
Всё, как есть, твои родные, мати, детища…
Так прости же нам раскаянный наш грех,
Как и тех, что там, с тобою,.. как и всех!
И раскрой свои бескрайние объятия
Мне, что многих, и светлей и виноватее…
— 2 —
Дале — дальняя сторона моя,
И знакомая и незнакомая!
По тебе тоска моя лютая,
О тебе и скорбь моя смертная…
День-деньской плетясь, крепко путая,
Те тоска и скорбь — сёстры верные,
Сёстры вечные — руки вяжут мне,
Горло душат мне, что верёвками…
Ах, темны — леса, пёстры — пажити
Да с избёнками, да с церковками
Под стожарами да под радугой,
Вас не видела долго-долго я…
Так же ль лёд гудет по-над Ладогою?
Так же ль плот поёт по-над Волгою?
Сладко вишенье уж родится ли
На огористом окском береге?
Виноградье глав золотится ли
В милом городе на Москве-реке?
Миро ль вырят там роз медовее?
Росны ладоны воскуряют ли?
Так же ль молятся в Приднепровии
И спасаются в Зауралии?
Крест ли есть у шей, в пальцах — лестовка,
А иконный лик в каждой горнице?
Да и цел ли кряж али лес такой,
Где б подвижник жил аль затворница?
Люди ищут ли правды-истины,
Берегут ли то, что уж найдено?
Иль, как в непогодь, иглы с лиственниц,
Жемчуг с образа, татем скраденный,
Спало-сгинуло благочестие
Вековечное боголюбие?..
Ох, почто с тобой, Русь, не вместе я?
Из конца в конец и до глуби я
Всё б разведала, всё бы вызнала!
И, коль правда-то, коль скончалась ты —
Я б слезой живой тебя сбрызнула
И взбудила бы кликом жалостным
И согрела бы елованьями…
Оживела б ты с Божьей помощью
Всеми травами и дыханьями
В свете утреннем, голубом ещё,
Распрекрасная, та же самая
Русь родимая, сторона моя…
Как строилась Русь
В Киеве ясном и в пасмурном Суздале,
В холмной Москве и болотистом Питере,
Сжав топоры,
Внедряясь в боры,
Строили наши прародичи Русь.
Строили долго, с умом и без устали —
Ворогов выгнав и зверя повытуря,
Чащу паля,
Чапыжник валя,
Двигаясь дальше под пламень и хруст.
Били, меж делом, лисицу и соболя,
Дело же делали в лад, не в особицу —
Клали сосну
Бревно к бревну,
Крепко вгоняли в них гвоздь за гвоздём,
Глядь — табуны по порогам затопали,
Ульи поют, и смола уже топится.
Первые ржи
Сияют в глуши.
Пахнет в ней хлебом и дымом — жильём.
Встретятся с мерею, с чудью, с ордынцами, —
Бьются бывало, иль мудро хоронятся.
Взор — вдалеке.
Своё — в кулаке.
Идут или ждут — усмехаются в ус.
И зацвели городки за детинцами —
Вышки, избушки, соборы и звонницы
В пёстром письме,
В резной бахроме,
В светлых трезвонях…
Так строилась Русь.
Видно, вернулась пора Иоаннова.
Видно, сбирать и отстраивать сызнова
Гвоздь за гвоздём
Нам, русским, свой дом!
Дружно ж, как пращуры, срубим его!
Срубим из древа святого, думяного,
Не из соснового — из кипарисного
И завершим
Крестом огневым,
Миру вестящим Христа торжество.
«Лампаду синюю заправила»
Лампаду синюю заправила
Перед московскою иконой,
Благословенной, серебренной,
И встала около за правило
Творить молитвы и поклоны.
Вдруг воздух комнаты натопленной
Запах знакомой чайной розой
И лёгкой — русской — папиросой…
Качнулась, ахнула озлобленно,
Взглянула, полная вопроса…
Два слова. Два лишь! И… всё брошено.
Вновь — мир, и лунный хлад крещенский,
И санный путь, наш деревенский,
И лик твой нежный, запорошенный,
Тот лик таинственнейше женский!..
Кафе: убитые латании,
Хромающие уанстепы.
И мнилось — вдруг леса и степи,
И птичий свист, и пчёл летания!..
Нет, не порвать мне наши цепи.
Весной московской, волжской, крымскою
Мы связаны нерасторжимо.
Прости, Господь! Одной земли мы, —
Сквозь грех и радость серафимскую
Несём обет свой нерушимо.
Незабвенное
Нет ничего-то милее мне
Отчизны и Друга крылатого…
Памятью верной лелеемы,
Манят они, раня и радуя.
Как бы забыть их пыталась я?
И как бы могла их отринуть я?
С этою страстью и жалостью
И сердце моё было б вынуто…
Ах, хоть пред смертью послушать бы
Наш благовест, важный, малиновый,
Трельки жалейки пастушеской
И жаворонков, и малиновок…
Ах, повидать хоть глазочком бы
Покос наш цветасто-слепительный,
Ширь с голубыми лесочками,
Жар-купол на храме Спасителя…
Миром дохнуть бы и кашкою,
Костром и кадильными дымами…
Съесть хоть пол-ломтика нашего —
Ах! — чёрного хлеба сладимого…
И ещё раз насмотреться бы
На Лик, что любила единственно
Там… и в Болгарии, Греции,
В дни сказки… и горестной истины…
Светлые веси московские
Да Лик тот с чертами медвянами
Ангела образ Рублёвского —
Нет ничего их желанней мне.
Сладость Иисусова
В душу чудное сходит отишие, —
Унялась в ней уныния боль…
Не свирель ли в ушах своих слышу я?
А в светёлке-то нищей под крышею
Как от света бело ль, голубо ль!..
Кто в ней движется, чуть затуманенный,
Теплит в сгасшей лампаде огонь? —
Лик от венчика роз орумянный…
И была, видно, некогда ранена
Засквозивгая алым ладонь…
Ах! Грустнейшее око проникнуло
Всю меня, как поваленный гроб.
И стыдом нестерпимым я вспыхнула,
И с постели вскочила… И стихнула
У фиалкою пахнущих стоп.
Как учил Ты? И помню ль ученье?
Но его я постигла теперь:
Царство Божье предвечно-весеннее,
Крины, птицы, и слово, и пение,
И любовь, победившая смерть!
Дума гордые и любодейные
Ты развеял, сверхмудр и сладчайш…
И сошла сюда тихость келейная,
И поднялися чаши лилейные
Из убогих, из глиняных чаш…
Кроме этой, не будет зари иной!
И свирели, что дал Ты, любя.
Вновь начну житие с ней Мариино, —
И исполнится новой игры она,
Славословя, Сладчайший, Тебя!
У Троицы
К месту, издавна славному, — к Троице,
К распрекрасному месту средь ельника,
Где, бывало, нетленно покоятся
Мощи — Божьего друга, — отшельника,
Где искусный звон,
Что родник, певуч,
А целебный ключ
Серебрист, как он,
Вот куда чрез болота и чащицы
Русь, бывало, в скорбях своих тащится…
Брички бойкие с дужкой расписанной
И рыдваны с гербами тяжёлые,
Барин пудренный, парень прилизанный,
Баба хворая, баба дебелая
И святой простец
В колпаке литом,
И в шитье златом
Удалой боец, —
Едут, идут из сёл, из поместьица…
И вдруг встанут. И радостно крестятся.
Бог привёл!.. Вон — над светлыми взгорками —
Колокольня, что пасха затейная.
Купола — золотыми просфорками,
Кровля трапезной пестро-тавлейная…
А внизу торжок —
Образки, коржи,
Пояски, ковши,
Куклы с глянцем щёк…
Все — с крестом, с узорочьем, с улыбкою,
Пахнет льном, кипарисом и липкою!
Много трав придорожных повымнется,
Много горя здесь, в лавре, покинется
Нищим высохшим и странноприимнице,
А купчихой дородной в гостинице,
Где меж постных блюд
Самовар поёт,
И монах ведёт
Речь о Сущем тут.
День отходит в тиши, розоватости,
С духом ландышей, ладана, святости…
А проходит день в чащах кудрявистых,
Среди ельника, можжевельника,
В непрерывных молебнах, акафистах
Возле — русского Друга — отшельника.
За снопами свеч,
Под венками лампад
Он, как пастырь стад,
Бдит, чтоб всех сберечь.
Исцеляется, — кто удостоится,
Кто спокается, тот успокоится, —
И пошли домой
Уж с иной душой,
Побывавши, бывало, у Троицы.
Хоругвь
Чудесен лес наш, лес берёзовый
На всхолми, как и в болоте,
В начале года иль в конце, —
Весной — в русальной зеленце,
Потом — в иконной позолоте,
И после — оголено-розовый…
Хорош, прямится ль, солнцем залитый,
Меж ландышей бело атласясь,
Средь снежных никнет ли зыбей,
Качая алых снегирей,
Иль, кистью осени окрасясь,
Роняет лист, развитый за — лето…
Но всё ж чудесный лес хоругвенный,
В Москве, в Архангельском соборе,
В таинственнейшей тьме и тле, —
Лес, выросший не на земле,
А в воздухе при ратном споре —
Лес безглагольно-златобуквенный!
В бахромах, бисерах оборванных,
В шелках поблекло-бирюзовых,
В истлело-розовых парчах, —
Шумит он о щитах, мечах,
Победных кличах, смертных зовах,
О вороных конях и воронах…
Шумит о днях Царьграда, Киева,
Бородина и Куликова,
О блеске дел, престолов, глав…
Он — летописец русских слав!
И стягов новых, рати новой
Ждут не склонённые древки его.
Его взрастили наши прадеды,
И он, их кровью щедро полит,
Удержан тысячами рук, —
Баян великих русских мук…
О, как душа горит и волит
Принять те ж муки и награды те!
Вечер
Закраек небес стал малиновым,
Закраек болотин — седым,
И гонится мостом калиновым
Скотина к дворам отпертым.
Проснулись в лесах за туманами
Глазастые совы, сычи.
Запахло цветами медвяными,
Засели кричать дергачи.
И жены торопятся с ведрами
Певучий нагнуть журавель,
Качая могучими бедрами
И грезя про сон и постель.
Мужья уж поют у околицы —
От кос их сверканье и лязг,
И бороды рыжие колются
При встрече в час дремы и ласк.
А бык по задворкам слоняется,
Коров вызывая на рык,
И солнце, бодая, склоняется —
Рудой и неистовый бык!
1914
Деревенская любовь
В красный день, горячий — летний — длинный
Полюбилися они друг дружке.
Спели куманика и малина,
Тонко пели комары и мушки.
Он — могучий, загорелый, плотный,
Засучив порты поверх колена,
Вывозил дорогою болотной
Серебристое, сухое сено.
А она — стомленная, босая,
Низко сдвинув на глаза платочек,
Собирала, в бурачок бросая,
Огненные ягоды меж кочек.
Отговариваясь усталью и спешкой,
Подвезти она вдруг попросила.
С ласковой и грозною усмешкой
Он кивнул и на воз поднял с силой.
Там шутя, застенчиво и грубо,
Сразу обнял в пышной, душной груде.
Целовал малиновые губы,
Трогал круглые девичьи груди.
А потом они встречались часто
За дремливой, золотистой рожью,
Обнимаясь до луны глазастой
С пылким шепотом, с стыдливой дрожью.
И кругом — в игре простой и страстной
Реяли по воздуху толкушки…
В летний день — горячий, длинный, красный
Полюбилися они друг дружке.
Плотовщики
С полой водою реками бурливыми
Тянутся плотовщики.
Плесы чертят золотыми извивами,
Рыбу сгоняют в пески.
Старые сосны с стволиною розовой
Рушат они у воды.
Ржавой скобою и вицей березовой
Шумно сбивают в плоты.
После несутся ватагою сплоченой
Вдоль поворотов речных —
Рыжие, ражие, вечно промочены
В алых рубахах своих.
Бабы у них молодые, гулливые,
Телом крепки и толсты.
В темном загаре их лица красивые,
В ярких заплатах холсты.
Днем, платомоями да кашеварами,
Все они держатся врозь.
Вечером сходятся с ласками ярыми,
Любятся с тем, с кем пришлось.
Вслед за баржами, белянами, сплавами
Тихо на низ уплывут…
Под городищами золотоглавыми
Стерляди вновь заживут.
1915
Впервые опубликовано в сборнике «Русь»