Евг. Тарасов
Стихотворения
Революционная поэзия 1890—1917
Библиотека поэта. Малая серия. Второе издание
Л., «Советский писатель», 1950
Подготовка текста и примечания В. Куриленкова
Дополнение по:
Русская поэзия XX века. Антология русской лирики первой четверти века.
Содержание
На левом берегу
Один из многих
Последнее слово
Там и здесь
«…Возникла в глухую январскую ночь…»
Руки прочь
Столице мира
Дерзости слава
«Смолкли залпы запоздалые…»
«Я к мудрым подходил и спрашивал тревожно…»
«Ты говоришь, что мы устали…»
Братьям
Меж хлебов
Забыть не могу
Быть урожаю
Песня о свинце
На Волге
Накануне
Сказочка
«В щели брызнули лучи…»
Памяти Руже де-Лиля
Дополнение
Будни. (Стихотворения. 1919)
Весенние ручьи. (Там же)
«Женщина и девушка встретились негаданно». (Там же)
«Злы, полупьяны и сонны с похмелья». (Там же)
«Зови лишь того, кто безумен в любви». (Там же)
На север. (Там же)
«Сегодня ты вновь принесла мне цветы». (Там же)
«Смеха не надо бояться». (Там же)
НА ЛЕВОМ БЕРЕГУ
Там, где суд стоит окружный,
Есть огромный хмурый дом.
Уж давно семьею дружной
Мы томимся в доме том,
И к соседу от соседа
Там несется вечный стук:
Это мы ведем беседы
Монотонным тук-тук-тук…
Перед нами путь суровый,
Настоящее темно,
И вернуться к жизни новой
Далеко не всем дано.
И пока волна прилива
Сбросит путы с наших рук —
Мы стучим нетерпеливо,
Мы стучим лишь: тук да тук…
Ветра бурного дыханье
Увлекает стук с собой
И в упрек напоминанья
Превращает над землей.
Там не все оцепенело,
Там услышат этот стук —
Бейте ж, братья, бейте смело,
Неустанно: тук-тук-тук!
1903
ОДИН ИЗ МНОГИХ
Недолго он, вольный, в неволе прожил.
Он был так доверчив и молод,
Так много таилось в нем крепнущих сил,
Но их беспощадно, их жадно скосил
Мертвящий, безжалостный холод.
Его здесь пугала молчащая мгла,
Пугали бесшумные тени,
И ночь на душе безраздельно была,
И справиться с ночью душа не могла,
Вся полная диких видений.
И дни, непрерывно всплывая из тьмы,
Ползли, не тревожа молчанья.
А дальше… Он видел: за дверью тюрьмы —
Холодные ночи полярной зимы
И долгие годы изгнанья.
И умер он ночью. Сегодня с утра
Другому быть в клетке придется…
Пусть жертв еще мало: настанет пора —
Шумящее, мстящее пламя костра
В день судный тем выше взовьется.
1905
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО
Желал бы я, чтоб смерть ошиблась в счете
И вас сожгла дыханием чумы!
О, не за то, что в край седой зимы
Вы пленника бессильного пошлете:
А вот за то, что плоски в вас умы,
Что, жизнь отдав томительной дремоте,
В сочащемся казенщиной болоте
Вы топите поэзию тюрьмы.
Желал бы я… Звенят ключами где-то, —
Идут за мной, и мне кончать пора.
Стальным концом негодного пера
В углу тюрьмы, не знавшем ласки света,
Скрипя, как мышь, черчу слова сонета.
Идут. Прощай, проклятая нора!
1905
ТАМ И ЗДЕСЬ
Я долго там пробыл — вне доли свободной.
Подчас задыхаясь в бесцветной тиши,
Живьем замуравленный в камень холодный,
Оторванный силой от близкой души.
Шагая от двери к решетке железной,
Я думал о воле — и был одинок.
И робкий рассвет после ночи беззвездной
Я жадно встречал — и смотрел на восток.
Уснувший у ног моих город великий
Был близок и странно далек от меня:
Я рвался туда, где, безлюдный и дикий,
Восток загорался от светлого дня.
Здесь — мертвый покой и безмолвие гроба,
Здесь — ужас и смерть перед ликом судьбы.
Там — все-таки воля, там счастье, там злоба,
И ближе оттуда до жизни-борьбы.
И дни проползали неслышной змеею —
А день долгожданный был все же далек.
Горели рассветы над сонной Невою,
И жадно смотрел я на яркий восток…
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
За тысячи верст от покинутой жизни,
Заброшенный в ширь бесконечных снегов,
Я слышу, как буря рокочет в отчизне
И плещутся волны в гранит берегов.
И снова во мне возникают порывы,
И хочется снова упиться борьбой,
Увидеть вулканы, пожары, обрывы,
И мстить, и работать, и спорить с судьбой.
А дни проползают неслышно за днями —
Все громче порывы во мне говорят,
Все чаще и чаще смотрю вечерами,
Как тлеет на небе кровавый закат.
Там солнце садится за ширью Печоры
И в воздухе дымка мороза стоит…
Темнеют угрюмые синие боры,
И запад далекий пожаром горит…
1905
…Возникла в глухую январскую ночь
В сердцах, не дождавшихся чуда.
Шепнула: «Отбросьте терпение прочь —
Терпенье и вера не в силах помочь,
Не ждите чудес ниоткуда».
Шепнула и смолкла. И скрылась, и вновь
В сердцах появилась виденьем,
И в них разбудила горячую кровь,
И многие поняли слово «Любовь» —
И тянутся руки к каменьям.
Ей имени нет. Но повсюду, куда
Заброшены бледные люди,
Где жизнь — только стон нищеты и труда,
Где высятся трубы, где есть города,
А в них истомленные груди, —
Повсюду она: то виденьем встает,
То канет в толпу метеором.
Возникнув на севере, всюду зовет
И строит рядами, и кличет вперед,
К жжет загоревшимся взором.
И клич этот громкий, как звучный упрек,
До чутких сердец достигает.
Смолкают машины, смолкает станок,
И север, и запад, и юг, и восток
Могучими «здесь!» отвечают.
То гром переклички гремит над страной,
То смотр всенародной дружине,
Все дальше, все шире катится волной
«Мы здесь!», «Мы готовы!» — и близится бой,
И стелется дым по равнине.
1905
РУКИ ПРОЧЬ
Вы к нам пришли и говорите:
«Нам всем итти одним путем.
За нами вслед! Ряды сомкните —
Мы вас к победе поведем.
Враг изнемог. Мы наготове.
За нами вслед! Но вот одно —
Не надо жертва, поменьше крови:
Что ясно нам — для вас темно».
Но кто же вы? Мы вас не знали,
Мы вас не видели внизу,
Где долго искры раздували,
Чтобы в сердцах зажечь грозу.
Где были вы перед рассветом?
Вы не пришли, чтоб нам помочь.
Но вы пришли с своим приветом,
Когда зарей сменилась ночь.
Где ж были вы, когда нас гнали,
Когда в подпольи жили мы,
Когда ножи тайком ковали
Под кровом жуткой полутьмы?
Где были вы, когда подполье
На перекрестки вышло вдруг,
Когда в ответ ему за колья
Схватились пальцы грязных рук?
Где были вы, когда мы бились
Под алым знаменем борьбы
И кровью нашей расплатились,
Победу вырвав у судьбы?
Теперь вы здесь: мы вас не знаем,
Вы к нам пришли — не верим вам.
Мы лишь того вождем признаем,
Кто с нами шел, кто близок нам.
Зовете нас итти за вами,
Хотите нам в борьбе помочь —
Но до сих пор вы шли не с нами:
Вы нам враги и — руки прочь!
1905
СТОЛИЦЕ МИРА
В твоей толпе я духом не воскрес,
И в миг, когда все ярче, все капризней
Горела мысль о брошенной отчизне, —
Я уходил к могилам Pere Lachaise.
Не все в них спит. И грохот митральез,
И голос пуль, гудевших здесь на тризне
Навстречу тем, кто рвался к новой жизни,
Для чуткого доныне не исчез.
Не верь тому, кто скажет торопливо:
«Им век здесь спать — под этою стеной».
Зачем он сам проходит стороной,
И смотрит вбок — и смотрит так пугливо?
Но верь тому: убиты — да, но — живы,
И будет день: свершится суд иной.
1905
ДЕРЗОСТИ СЛАВА
Жить в потемках мы устали.
Мы проснулись, мы восстали —
Слишком долго боя ждали,
Жаждем жизни молодой.
Прочь беспомощные страхи,
Глубже взгляды, шире взмахи,
Больше дерзости святой!
Много надо рук упорных,
Чтоб из глыб слепых и черных,
В наших домнах, в наших горнах
Полосой сверкнул металл —
Больше страсти, больше жару,
Подставляйте грудь пожару,
Чтоб металлу дать закал.
Выше факел подымайте,
В душах пламя зажигайте,
Ошибайтесь — но дерзайте:
Пролетит веков гряда —
Только то, что силой взято,
Будет живо, будет свято,
Будет взято навсегда.
1905
Смолкли залпы запоздалые.
Смолк орудий гром.
Чуть дымятся лужи алые,
Спят кругом борцы усталые —
Спят нездешним сном.
Вечер веет над скелетами
Павших баррикад.
Над телами неотпетыми
Гимны скорбными приветами
В сумраке звучат.
Спите, братья, с честью павшие, —
Близок судный час.
Спите, робости не знавшие, —
Ночь в руках у нас.
Все, что днем у нас разрушено,
Выстроим во мгле.
Жажда битвы не задушена
В раненом орле.
Ночью снова баррикадами
Город обовьем.
Утром свежими отрядами
Новый бой начнем.
Спите, братья и товарищи!
Близок судный час —
На неслыханном пожарище
Мы помянем вас!
1905
Я к мудрым подходил и спрашивал тревожно,
И мудрые сказали мне в ответ,
Что в мире все обманчиво и ложно,
Что счастья нет нигде, что счастье невозможно,
Что на земле счастливых нет.
Я в книги уходил настойчивою думой,
Я задавал вопрос предутренней звезде,
Я опрашивал цветы, я слушал бор угрюмый,
Но в шелесте страниц, в речах лесного шума
Я уловил ответ, что счастья нет нигде.
И мрак меня одел. И не было исхода.
И я ушел от мудрых навсегда.
Я отвратил лицо от матери-природы
И из-под синего безбережного свода
Ушел под тень громад в большие города.
Я видел жизнь, в которой нет просвета,
Я видел жизнь, гниющую в нужде,
Я видел труд от ночи до рассвета —
Я дождался желанного ответа
От тех, кто век влачит в труде.
Я к ним ушел. Неведомой мне властью
Из думы и тоски я души им соткал.
Горел и жил одною с ними страстью,
От них узнал дорогу к счастью —
Я счастье с ними знал.
1905
Ты говоришь, что мы устали,
Что и теперь, при свете дня,
В созданьях наших нет огня,
Что гибкий голос твердой стали
Обвит в них сумраком печали
И раздается, чуть звеня.
Но ведь для нас вся жизнь тревога…
Лишь для того, чтоб отдохнуть,
Мы коротаем песней путь.
И вот теперь, когда нас много, —
У заповедного порога
Нас в песнях сменит кто-нибудь.
Мы не поэты, мы — предтеча
Пред тем, кого покамест нет.
Но он придет — и будет свет,
И будет радость бурной встречи,
И вспыхнут радостные речи,
И он нам скажет: «Я — поэт!»
Он не пришел, но он меж нами.
Он в шахтах уголь достает,
Он тяжким молотом кует,
Он раздувает в горне пламя.
В его руках победы знамя —
Он не пришел, но он придет.
Ты прав, мой друг, — и мы устали.
Мы — предрассветная звезда,
Мы в солнце гаснем без следа.
Но близок он. Из гибкой стали
Создаст он чуждые печали
Напевы воли и труда.
1905
БРАТЬЯМ
Новый год я встречаю не гордыми, мощными
гимнами.
Новый год к нам подкрался средь стынущих
тел мертвецов.
Но молчать не могу. Буду плакаться
с вьюгами зимними
Над могилами павших — нам близких
и милых — борцов.
Будь я сердцем суровей — лишь местью
святою звучала бы
Эта песня моя, увлекая вперед и вперед.
Но неверен мне голос. Протяжной,
медлительной жалобой
Провожаю кровавый — для многих
не конченный — год.
Сердце слишком полно неотмщенными злыми
обидами,
И молчать не могу, — для молчанья
не стало бы сил.
Но простите, коль песни мои прозвучат
панихидами
Над холмами несчетных — нам близких
и милых — могил.
1906
МЕЖ ХЛЕБОВ
Я бродил бесконечными нивами,
Меж хлебов, от межи до межи,
Тех цветов, что зовутся счастливыми,
Я не встретил в поникнувшей ржи.
Убегали волнистые линии
Утомительно-пыльных дорог…
«Где вы, милые, нежные, синие,
Не знававшие темных тревог?
Васильки, что зовутся счастливыми,
Отчего средь колосьев вас нет?»
Многознающий ветер порывами
На лету прошептал мне ответ:
«В эти годы меж зрелыми жатвами
Не ищи — не найдешь васильков,
Нивы скованы чьими-то клятвами
И не помнят лазурных цветов.
Зреют медленно грезы неясные,
Нивы жаждут иной красоты,
И в хлебах распускаются красные,
Напоенные кровью цветы».
1906
ЗАБЫТЬ НЕ МОГУ
Я могу опьяняться немой красотой
Убегающих в темные дали полей,
Я могу задремать многокрылой мечтой
В полумраке столетних тенистых аллей,
Я могу быть недвижным с недвижной грядой
Облаков, что горят все светлей и светлей.
Но забыть, что цветы лишь от горечи слез
Так красивы, так ярки на свежем лугу,
Но забыть, что аллеи столетних берез
Рабским потом залиты на каждом шагу,
Что пожары заката — предвестники гроз, —
Никогда я не мог, никогда не смогу.
1906
БЫТЬ УРОЖАЮ
С каждым днем весны сияющей,
С каждой ночью отлетающей
Больше жизни по полям.
Меньше пятен снега талого —
Там и здесь как будто алого —
Чуть живого, запоздалого
По оврагам, по низам.
Скоро съест его туманами,
Съест его лучами пьяными
Беспощадная весна.
Легкой дымкой пар потянется —
В поле пахарь не оглянется,
Как от снега не останется
Даже тени, даже сна.
Только там, где в зиму мглистую
Был он смочен кровью чистою,
Глянут пятна потемней.
Только там, где в землю талую
Кровь прошла — то каплей малою.
То струей, когда-то алою,
Будут озими пышней.
Колос гуще там подымется,
Колос с колосом обнимется,
Думать станет заодно.
От раздумья невеселого
Там колосья склонят головы
И тяжелое, как олово,
Затаят в себе зерно.
1906
ПЕСНЯ О СВИНЦЕ
За днем нескончаемым ночь полусонно
Надела свой звездный венец,
К нам в окна глядит, говорит изумленно:
«Когда же работе конец?»
Конца ей не будет. В густые колонны
Мы строим угрюмый свинец.
Мы света не видим, мы с детства калеки,
Мы отданы в плен одному.
Мы — пленники голода. Голод навеки
Швырнул нас в глухую тюрьму.
И если поднимем усталые веки,
Мы встретим кругом — полутьму.
Мы чахлы и бледны, и пылью свинцовой,
Как ядом, отравлены мы.
Но, сгибнув в тюрьме, возрождаемся снова:
Нас сотни, нас тысячи, тьмы —
И мы в миллионы крылатое слово
Бросаем из нашей тюрьмы.
И слово зажжет миллионы усталых,
Но рвущихся к воле сердец
И здесь, на развалинах стен обветшалых,
Воздвигнет роскошный дворец.
Под сенью знамен ослепительно-алых
Да здравствует враг наш — свинец!
1906
НА ВОЛГЕ
За изгибом, над песками встали старые
утесы.
Наклонились. Спят иль дремлют? Сказку
видят или быль?
Равнодушен тихий голос полусонного
матроса.
Торопливые колеса сеют радужную пыль.
Вновь изгибы. Берег круче.
Нам навстречу мчатся тучи.
То доверчивый, то злобный — громче
дробный стук колес:
«Буря близко. Ждать недолго.
Будет буре рада Волга,
Слишком много горя стало. Слишком много
в Волге слез!»
Вьются чайки в темных тучах. Тише ход
в опасном месте.
Выше, сумрачней утесы на нагорном берегу.
Смотрят — хмурятся сурово: получили злые
вести
Или думают о мести вековечному врагу?
Солнце в тучах утонуло.
Злобно молния сверкнула.
То крикливый, те напевный — громче
гневный стук колес:
«Ждали бури слишком долго.
Будет буре рада Волга.
Слишком душно стало людям. Слишком
много в Волге слез».
1906
НАКАНУНЕ
Мы сошлись в лесу густом
Встретить майский праздник света,
Повторить слова обета
В нашем сердце молодом —
Мы, не знавшие просвета
В жизни, полной лишь трудом.
Средь деревьев, по кустам
Пробегал невнятный шорох.
Тихий свет горел во взорах,
Шопот реял здесь и там.
Каждый миг был странно-дорог,
Был немой угрозой нам.
День спокойно догорел.
Свет неясный, свет вечерний
Становился все неверней.
Кто-то где-то песню пел.
Где-то глуше, равномерней
Город скованный шумел.
Мы замолкли. Кто-то встал,
Поднял руки перед нами,
Кто-то бледными словами
Нам о празднике сказал.
Нерассказанными снами
Сумрак душу нам объял.
В пряном воздухе весны
Было сыро, было душно.
Ночь глядела равнодушно
С недоступной вышины.
«В город жадный и бездушный —
Там зажгутся наши сны!
Там блеснет для нас просвет.
Там, знамена поднимая,
Благодарно вспоминая
Тех, кого уж с нами нет, —
Встретим светлый праздник мая,
Праздник воли и побед».
1906
СКАЗОЧКА
Жили-стояли как-то хоромы,
Жили в хоромах баре-князья.
Были с нуждою век незнакомы.
Были с весельем сытым друзья.
Жили да были с барами рядом,
Жили-кормили бар мужики.
С барами встретясь, пятились задом;
В церкви молились, шли в кабаки.
Долго ли, нет ли, только устали,
Тяжкую ношу сбросить бы с плеч.
Выжечь из сердца думы-печали,
Пьяный, веселый пламень зажечь.
Ну, и пригубили чару веселья,
Вышли в кровавый, пьяный простор.
После не сладко было похмелье.
Было, что было. Быль не укор.
Шло пированье: рушились балки.
Был именинник — красный петух.
С криком метались черные галки.
Яро горели лица старух…
Много работы было тут ломам,
Ветер не сыщет угля в золе…
Незачем, видно, барским хоромам
С избами рядом быть на селе…
1908
В щели брызнули лучи,
Тьма лучами всполосована,
Но железом дверь окована
И потеряны ключи.
Нет другой дороги? Бей!
Бей тяжелыми каменьями,
Бей разорванными звеньями
Перержавевших цепей!
Тело грязное — как сталь,
Руки жилистые в ссадинах,
И горят в голодных впадинах
Взгляды, чующие даль.
Что, неловких ушибем
Неуклюжими ударами? —
Здесь темно. Дверями старыми
Мы пройдем за светлым днем!
И, вспугнув нетопырей,
Склон колеблют тяжким грохотом,
В обомшелых сводах с хохотом
Закружилось эхо: «Бей!»
Бей, товарищи, стучи!
Слабых — прочь! На смену — новые!
Потому что дверь — дубовая
И потеряны ключи!
Петли ржавые скрипят.
В темном дубе шире трещины.
Свет и воля нам обещаны,
И дороги нет назад.
ПАМЯТИ РУЖЕ ДЕ-ЛИЛЯ
Отвален гробовой гранит,
Разбиты тяжкие железа.
Песнь революций — Марсельеза —
Под небом севера гремит.
И эхом с севера смущен,
Во тьме и холоде могилы
Де-Лиль неясный видит сон,
Как жизнь, как юность, сердцу милый.
В багровых отсветах штыки,
Знамена плещут вслед знаменам,
И — батальон за батальоном —
Идут народные полки…
И в тяжкой поступи солдат,
В победном зове Марсельезы
Звенят упавшие железа,
Гудит недремлющий набат.
О сон, знакомый с давних пор!
О крики гневного восстанья!
Восторга влажное дыханье
Певцу туманит влажный взор.
Евг. Тарасов
(1882—1943)
Творчество Евг. Тарасова неразрывно связано с его революционной
деятельностью. Революционер-профессионал, Евг. Тарасов вел пропагандистскую
работу в рабочих кружках в 900-х годах, за что был арестован и выслан из
Петербурга. В 1903 г. был вновь арестован и выслан на Печору на 8 лет.
Вернувшись в 1905 г. по амнистии принимал активное участие в баррикадных
боях, был дружинником и некоторое время пропагандистом по заданиям
большевиков. Этот период и отразился с наибольшей полнотой в творчестве Евг.
Тарасова. Его сборник «Стихи», вышедший в 1905 г., был конфискован царской
цензурой.
Стихотворения: «Привет товарищам», «Руки прочь» (без названия),
«Смолкли залпы» (под названием «Вечерние гимны»), «Око за око», «Братьям»
были включены под общим названием «Декабрь» в большевистский сборник 1906 г.
«Текущий момент», также конфискованный. Стихотворение «Дерзости слава»
впервые было напечатано в московской большевистской газете «Борьба» в день
начала вооруженного восстания на Пресне («Борьба», 1905, № 9); затем око
появилось в газете «Молодая Россия», 1906, № 1.
В щели брызнули лучи, Памяти Руже де-Лиля, автора «Марсельезы».
Стихотворения относятся к периоду свершения Октябрьской социалистической
революции.
Дополнение
Евг. Тарасов
Ты говоришь, что мы устали,
Что и теперь, при свете дня,
В созданьях наших нет огня,
Что гибкий голос твердой стали
Обвит в них сумраком печали
И раздается, чуть звеня.
Но ведь для нас вся жизнь — тревога..
Лишь для того, чтоб отдохнуть.
Мы коротаем песней путь.
И вот теперь, когда нас много, —
У заповедного порога
Нас в песнях сменит кто-нибудь.
Мы не поэты, мы — предтечи
Пред тем, кого покамест нет.
Но он придет — и будет свет,
И будет радость бурной встречи,
И вспыхнут радостные речи,
И он нам скажет: «Я — поэт».
Он не пришел, но он меж нами.
Он в шахтах уголь достает,
Он тяжким молотом кует,
Он раздувает в горне пламя.
В его руках победы знамя —
Он не пришел, но он придет.
Ты прав, мой друг, — и мы устали.
Мы — предрассветная звезда.
Мы в солнце гаснем без следа.
Но близок он. Из гибкой стали
Создаст он чуждые печали
Напевы воли к труда.
1905.
ВЕСЕННИЕ РУЧЬИ.
Мы, как жаворонки, звонки.
Мы, как змейки, алы н тонки,
Мы стремимся вперегонки
И сплетаемся, журча.
В нашей зябнущей постели
Спать мы больше не хотели —
Дети воющих метелей
И весеннего луча.
Мы извилисты, не прямы,
Нам не страшны пни н ямы.
Мы впиваемся упрямо
В толщи сумрачных снегов.
Мы пророем в них проходы,
Оживим повсюду всходы,
Мы заставим выйти воды
Из угрюмых берегов.
Пусть мы встали слишком рано,
Пусть придут еще туманы —
В нашей песне нет обмана:
Верьте радостным ручьям,
Просыпайтесь все, кто молод,
Все, кто знал мертвящий холод,
Все, кого измучил голод:
Эта песня вам.
НА СЕВЕР.
Наш поезд стремится без устали вдаль,
И плачет под поездом чуткая сталь;
Но сталь не умеет, не может помочь…
И ближе — все ближе — полярная ночь.
Печальна улыбка осенних небес,
Задумчив плывущий пред окнами лес —
Пустынны и грустны за лесом поля,
И х медленной смерти готова земля.
Но радость, уснувшая в тесных стенах,
Воскресла — как некогда — в наших сердцах.
Забыто отчаянье душной тюрьмы,
Где долго томились молчальники — мы.
Наш взор загорается жадный огнем,
Нас солнце приветствует тихим лучом,
И кажется — жизнь целиком впереди,
И яркое что-то ликует в груди.
И многое отдал бы каждый из нас.
Чтоб выйти на вольную волю сейчас,
И там в предзакатной синеющей мгле,
Припасть с поцелуем к забытой земле.
Но в окнах решетки сурово блестят,
Но люди с оружием зорко глядят…
И радость без жалобы гаснет в сердцах,
И в сумерках зреет пред будущим страх.
И поезд ваш мчится в безвестную даль.
И стонет под поездом чуткая сталь.
Но сталь не умеет, не может помочь…
И ближе — все ближе — полярная ночь.
Сегодня ты вновь принесла мне цветы,
Сестренка моя дорогая,
И с ними — неслышно впорхнули мечты,
Волнуя меня, увлекая.
Куда — я не знаю. Устало гляжу,
Не верю обманам видении.
Я — тихий в грустный. К цветам подхожу —
Над ними сгущаются тени.
И знаю, что скоро начнут умирать
Вспоенные волей и светом.
И будут сгибаться, и будут дрожать —
И молча умрут пред рассветом.
И знаю: в тот миг, как увянут цветы.
Не вынесши тусклого плена —
Погибнут и милые гости — мечты,
Разбившись о жесткие стены.
А все же — спасибо. Задумалась ночь.
Цветы побледнели от боли.
Прощайте. Усните. Мне нечем помочь:
Я — пленник. Я тоже в неволе.
Зови лишь того, кто безумен в любви,
Кто сердцем не раб, а бестрепетный воин;
А тех, кто душою трусливо спокоен, —
Оставь, не зови…
Пройди стороной: им дороже всего
Безбурная пристань их жалкого счастья.
А если порою в них вспыхнет участье —
Так что ж из того?
Они нам чужие, им вас не понять.
Они н в порывах расчетливо скупы, —
Пройди стороной: эти люди, как трупы,
Им жизни не знать.
Не знать им, что жить — значит: верить звезде,
Творить беспокойным, сверкающим словом,
Быть чутким, как сталь, н как сталь же суровым,
Быть цельным везде.
А им — только был бы красивый покой;
А им — было б сердце довольно н радо, —
Оставь, не зови их. Не надо, не надо,
Пройди стороной.
Смеха не надо бояться.
Слишком мы долго молчали,
Слишком отвыкли смеяться —
Смех благородней печали,
Смеха не надо бояться.
Смейтесь же радостным смехом,
Смейтесь к будьте, как дети,
Будьте отзывчивым эхом,
Эхом в горах — на рассвете.
Смейтесь отзывчивым смехом.
Смейтесь в печалях — сквозь слезы:
Слезы желанными станут.
Если далекие грезы
Рано солгут я обманут —
Смейтесь, о, смейтесь сквозь слезы.
Смейтесь светло над врагами,
Смейтесь, в бою умирая,
Дрогнут враги перед вами —
Трупы врагов попирая,
Смейтесь светло над врагами.
Смех ваш сердца им отравит
Жгучим и медленным ядом.
Смех ваш к земле их придавит.
Смейтесь словами и взглядом —
Смех ваш их ядом отравит.
Справьте поминки им — смехом.
Будет с нас темной печали.
В путь — по испытанным вехам!
Слишком мы долго молчали —
Смейтесь безоблачным смехом.
Злы, полупьяны и сонны с похмелья,
Улицей белой идут,
Песню поют.
В песне веселой не слышно веселья,
Рекруты горькое горе поют.
Горе гасили отравою винной —
Улицей длинной
Не в ногу идут.
Заспаны, заперты, серы домишки,
Рано ложатся в постель в городишке.
Где-то далеко обманы огней…
«Черти, ровней!»
Головы клонят на каждом шагу.
Скоро ль дойдут до ночлега?
Алым закатом облита безвыходность снега.
Черная галка на алом снегу.
«Черная галка,
Чистая полянка!
Ты ли, Марусенька
Черноброва»…
Взвизгнет и вырвется черное слово…
«Черти, ровней!»
Сколько уж дней
Гонят и гонят.
Дома старуха свалилась и стонет.
Дома — жена.
«Ты ли, Марусенька
Черноброва,
Чего не ночуешь
Дома?..»
Ноги сковала больная истома,
Голову клонит.
Надо, эх, надо итти, если гонят…
А трудно по рыхлому снегу итти.
И снова, и снова: «Зима
Все дорожки замела,
Все дорожки, все пути»..
Горькой недолюшке
К солнечной волюшке
Негде пройти…
1907.
БУДНИ.
Мы снова покорны.
В темницах заводов,
Средь шума приводов,
У страшных колес,
У дымного горна —
Пламенея, горя от непролитых слеа,
Мы снова и снова в работе упорной
Дни за днями сжигаем
И знаем,
Что каждое утро нас гневно разбудит
Упорно зовущий свисток,
И голод нас в толпы угрюмые сгрудит,
И улицей сонной
К пасти бездонной
Тысячью ног
Прошуршим.
Будет усталость в нетвердой походке,
Взвизгами плетки
Кончит свой окрик свисток.
Мы спешим.
Будет размеренность замкнутых будней
Еще неисходней, еще многотрудней,
И скорбь побежденных острей.
Ликуйте, машины, змеитесь, приводы,
Торопите, гоните нескорые годы —
Мы в грохоте вашем еще безрассудней,
Сердца наши в грохоте бьются быстрей.
Сквозь дьявольский скрежет,
В дыму и пыли
Нам радость грядущего заревом брезжит,
Нам заревом брезжит вдали.
Мы ненависть новую бережно копим,
Мы время торопим,
Мы город затопим,
Смену готовим погибшим борцам.
Вы, что сильны, беспощадны, богаты —
Вы нас обсчитали, подобно скупцам.
Мы придем на заре к белоснежным дворцам,
Мы придем на заре за расплатой.
О сильные мира,
О князи и боги,
Видите ль отсветы дальних огней?
День гнева и страсти уже на пороге,
Возмездья секира
Коснулась корней!
Женщина и девушка встретились негаданно
В час, когда над городом день уже погас.
Из церквей отворенных струились нити ладана,
Над темными бульварами еще не вспыхнул газ.
Та, что тайну выдала, и та, что не разгадана,
Встретились нечаянно в сумеречный час.
Девушка — вся светлая, вся — радость недоступная,
Невеста нерасцветшая, но близкая к венцу.
Женщина, — румянами скрыла тени трупные,
Что утром расползаются по дряблому лицу.
Девушка и женщина. Святая и преступная.
Жизни не узнавшая и близкая к концу.
Женщина шла медленно, маня, шуршала юбками,
Не прятала в их шелесте контуров ноги.
В сумерках у девушки черты казались хрупкими,
Были торопливыми некрупные шаги.
Женщина продажная и девушка с покупками,
Встретившись нечаянно, взглянули, как враги.
Взглянули, как далекие; но первому движению
Что-то в них ответило, мелькнуло из-под век,
Мелькнуло незнакомое злобе и презрению,
Путы чувств нашептанных кто-то пересек.
Не поняли, не поняли… Чуждые прозрению,
На миг друг другу близкие, далекие навек.
Эта ясноокая, в которой не досказано
Столько слов пленительных, не скучных никогда,
И та, с глазами тусклыми, в которых вся рассказана
Повесть нисхождения, бесстыдства и стыда —
Не поняли, что городом они друг с другом связаны
Что связанными накрепко пребудут навсегда.
Что чем грязней об’ятьями женщина захватана —
Тем чище будет чистая в девичьей красоте.
Тем глаже будет проданной дорога в гроб укатана —
Чем радостнее девушка доверится мечте.
Не поняли. И девушку сеть улиц спрятала.
Женщина уж куплена, исчезла в темноте.
Тарасов Евг. — Евгений Михайлович Тарасов — род. в 1882 г. Отдельные
издания: 1) Стихи 1903—1905 г. Изд. «Новый Мир». М. 1906. 2) Стихотворения.
Изд. Пролеткульт. П. 1919.
Тарасов Евгений Михайлович. — 1882—1943. Позднее отошел от
поэтического творчества, работал в области экономических наук.
В сб.: «Русская революционная поэзия. 1895—1917». Л., 1957.