Визитеръ побрелъ дальше, остановился у какого-то подъҍзда и сҍлъ на ступеньку.
Разсҍяный взглядъ его упалъ на ботинокъ, на которомъ присохла оброненная имъ въ предпослҍднемъ домҍ килька.
Визитеръ снялъ ее съ ботинка и положилъ на ладонь.
— Бҍдненькая! — сказалъ онъ, глотая слезы. — Неужели ты уже умерла? Нҍтъ! Ты еще будешь жить. Я тебя возьму къ себҍ, и тамъ въ теплҍ и холҍ ты проживешь остатокъ дней твоихъ. О, жестокіе, безнравственные люди!.. Господи, Боже ты мой! За что, спрашивается? За что?
И онъ, раскачиваясь, баюкалъ пыльную кильку на рукахъ, гладилъ ее, цҍловалъ и отогрҍвалъ своимъ дыханіемъ.
Потомъ вынулъ шелковый платочекъ, разостлалъ его на колҍняхъ, положилъ въ него кильку и, съ трудомъ поднявшись, сунулъ все это въ карманъ бҍлаго жилета.
Побрелъ, пошатываясь, и я потерялъ его изъ вида.
Одинъ знакомый разсказывалъ мнҍ прелюбопытную исторію, касающуюся пасхальныхъ визитовъ.
Она совершенно достовҍрна, такъ какъ знакомый этотъ служитъ чиновникомъ въ пробирной палаткҍ и имҍетъ въ Петербургҍ двухъ-этажный домъ.
Я не думаю, что такой человҍкъ могъ бы выдумать свою исторію, или раздуть ее, или изукрасить.
Да онъ былъ и слишкомъ глупъ для этого.
Кто знаетъ хорошо институтъ пасхальныхъ визитовъ, — тому эта исторія не покажется особенно странной и небывалой.
Вотъ что онъ разсказалъ:
Однажды передъ Пасхой пришлось ему поҍхать по дҍламъ изъ Петербурга въ Харьковъ.
Городъ этотъ былъ незнакомъ ему, и онъ всю страстную субботу проскучалъ. На другой день утромъ, когда
Визитёр побрёл дальше, остановился у какого-то подъезда и сел на ступеньку.
Рассеяный взглядъ его упал на ботинок, на котором присохла обронённая им в предпоследнем доме килька.
Визитёр снял её с ботинка и положил на ладонь.
— Бедненькая! — сказал он, глотая слёзы. — Неужели ты уже умерла? Нет! Ты ещё будешь жить. Я тебя возьму к себе, и там в тепле и холе ты проживёшь остаток дней твоих. О, жестокие, безнравственные люди!.. Господи, Боже ты мой! За что, спрашивается? За что?
И он, раскачиваясь, баюкал пыльную кильку на руках, гладил её, целовал и отогревал своим дыханием.
Потом вынул шёлковый платочек, разостлал его на коленях, положил в него кильку и, с трудом поднявшись, сунул всё это в карман белого жилета.
Побрёл, пошатываясь, и я потерялъ его из вида.
Один знакомый рассказывал мне прелюбопытную историю, касающуюся пасхальных визитов.
Она совершенно достоверна, так как знакомый этот служит чиновником в пробирной палатке и имеет в Петербурге двухэтажный дом.
Я не думаю, что такой человек мог бы выдумать свою историю, или раздуть её, или изукрасить.
Да он был и слишком глуп для этого.
Кто знает хорошо институт пасхальных визитов, — тому эта история не покажется особенно странной и небывалой.
Вот что он рассказал:
Однажды перед Пасхой пришлось ему поехать по делам из Петербурга в Харьков.
Город этот был незнаком ему, и он всю страстную субботу проскучал. На другой день утром, когда
