Страница:Адам Мицкевич.pdf/119

ленія, состоявшемся 29 сентября, онъ повѣряетъ, друзьямъ въ сущности, тѣ самыя мысли, которыя развилъ въ стихотвореніи, написанномъ за двѣ недѣли до того. Основная идея его, столь рѣзко разрывающая съ культомъ разсудка, проникаетъ и дальнѣйшія выступленія молодого предсѣдателя научнаго отдѣленія. Такъ, въ рѣчи, произнесенной въ январѣ 1819 г. при пріемѣ Чечота въ дѣйствительные члены, онъ заявляетъ: „Внушить человѣку, что онъ способенъ, не говорю уже, выполнить великія дѣла, но, по крайней мѣрѣ, думать о нихъ, есть уже великая вещь". Это убѣжденіе вытекаетъ изъ слѣдующаго наблюденія: „Откройся передъ кѣмъ - нибудь съ великой мыслью, съ великимъ планомъ. Ты думалъ пробудить въ немъ высшее чувство, ты Вызовешь только улыбку равнодушія! Эти подлыя существа такъ хорошо знаютъ себѣ цѣну, что между великимъ дѣломъ и между собой замѣчаютъ смѣшной контрастъ, и потому- то Гомеръ сказалъ, что боги у каждаго раба сейчасъ же отнимаютъ половину души“. И въ области литературныхъ вкусовъ Мицкевича замѣчается перемѣна: правда, онъ еще усердно читаетъ на засѣданіяхъ кружка рефераты по теоріи словесности, но въ его личныхъ оцѣнкахъ обнаруживается все большее влеченіе къ новымъ литературнымъ вкусамъ. Въ декабрѣ 1818 г. онъ читаетъ разсужденіе о думѣ по поводу стихотворенія І. Чечота „Дума надъ могилами французовъ“. Для этого рода произведеній никакихъ „правилъ“ не имѣлось, и Мицкевичъ, еще не отрѣшившійся отъ вѣры въ правила, съ грустью признается, что никакихъ правилъ относительно думы не читалъ и пробуетъ самъ создать ихъ. Здѣсь онъ еще типичный ложноклассикъ, но вдругъ изъ подъ ледяной наружности классика прорывается горячее чувство романтика, и онъ выражаетъ сожалѣніе, что въ душѣ Чечота мало той „мрачности И могильной меланхоліи, которая господствуетъ въ прекрасномъ началѣ и въ концѣ“. Нѣсколько позже, давая отчетъ о появленіи въ польскомъ переводѣ „The Lady of theLac“ ВальтеръСкотта, молодой критикъ заявляетъ, что это произведеніе „можетъ служить прекраснѣйшимъ образцомъ поэзіи рыцарской, торжественной. Даже въ переводѣ читается съ восхищеніемъ. Особенно заслуживаютъ вниманія сила выраженій и новизна сравненій“. Наконецъ, и самъ Мицкевичъ выступаетъ на путь новой поэзіи и начинаетъ импровизировать, что было простительно романтику, но что совсѣмъ негодилось для человѣка съ „правилами“. На