аллею! Господи, тамъ, около бесѣдки, я неожиданно увидѣлъ ее! Глаза, опущенные въ землю... не взглянула на меня! А лицо ея было такъ блѣдно. Я наклоняюсь, засматриваю съ бока и замѣчаю слезинку въ ея глазѣ. Завтра, сказалъ я, завтра я ѣду! Прощай, отвѣтила она чуть слышно. Забудь! — Забыть! легко это сказать. - Будь здоровъ! Она отламываетъ вѣточку, подаеть ее. Вотъ все, что намъ остается здѣсь, сказала она. Будь здоровъ! И въ длинной аллеѣ исчезаетъ, какъ молнія.“ Эту вѣточку Мицкевичъ хранилъ всю свою жизнь, и его сынъ Владиславъ еще помнилъ о ней. Однако разлука не наложила темныхъ тѣней на свѣтлый образъ Марыли. Ея идеализмъ указывалъ путь поэту въ самыя безумныя минуты тоски и отчаянія. Густавъ его, придя въ видѣ „призрака“ къ священнику, услышалъ отъ него наставленія: „Человѣкъ созданъ не для слезъ и улыбокъ, но для блага своихъ ближнихъ, людей! Какое бы тяжелое испытаніе ни послалъ тебѣ Богъ, вспомни, что ты пылинка передъ громаднымъ міромъ. Пусть эта великая мысль охладить твои мелкія страсти. Божій слуга трудится до поздней осени, и только ничтожный человѣкъ прячется въ могилѣ раньше назначеннаго ему времени смерти...“ Густавъ внимаетъ словамъ священника: „Да вѣдь я слышалъ уже всѣ эти наставленія изъ ея усть. Слово, въ слово, точно въ тотъ вечеръ послѣдняго прощанія. Много я услышалъ отъ нея громкихъ словечекъ: родина и наука, слава, друзья!“
Марыля старалась подкрѣпить бѣднаго поэта: она говорила ему о друзьяхъ—филаретахъ, объ ихъ широкихъ замыслахъ, она внушала ему свою вѣру въ него, а въ тяжелое время преслѣдованія филаретовъ она поддерживала сношенія съ заключенными въ монастырь. Но ударъ нанесенный милой рукой, былъ особенно болѣзнень. Повидимому (какъ это вѣрно и тонко подмѣтилъ проф. Третякъ), Мицкевичъ и Марыля обмѣнялись какой -то клятвой, хранитъ вѣрность другъ другу до гроба, чтобы соединиться въ таинственномъ тамъ. И мы знаемъ, что въ продолженіе первыхъ четырехъ лѣтъ послѣ брака Марыля хранила вѣрность своему другу, поддерживая лишь братскія отношенія къ мужу, и теперь такому же благородному, какъ раньше Уговоры матери и родни наконецъ установили болѣе нормальныя отношенія между Марылей и ея мужемъ, но, во всякомъ случаѣ, сколько было романтизма вь дружескомъ общеніи Марыли и Адама.
Въ концѣ лѣта Мицкевичъ вернулся въ Вильно, чтобы
