нію школьныхъ руководствъ, о которомъ встрѣчаются отрывочныя замѣчанія и въ прежнихъ письмахъ, также плохо удавались, но Ежовскій объявилъ все таки подписку наГорація. Послѣднее письмо отъ 1820 года наполнено описаніемъ дорожнаго случая, которое Мицкевичъ посылалъ Зану для помѣщенія въ „Wiadomościach Brukowych" Шубравцевъ, — единственное несомнѣнное свидѣтельство, что Мицкевичъ, какъ и другіе филоматы, принималъ илихотѣлъ принимать участіе въ этомъ изданіи. Отрывокъ не производить (по крайней мѣрѣ, на меня) благопріятнаго впечатлѣнія: онъ мало остроуменъ и лишь благородствомъ своего содержанія, настроеніемъ автора при описаніи сцены сдачи рекрутовъ, достоинъ пера великаго филарета.
Такъ окончился для Мицкевича этотъ печальный для него 1820 годъ, годъ одиночества и разочарованія. За всю осень мы не слышимъ почти ничего объ его творчествѣ.
Въ очень угнетенномъ настроеніи Мицкевичъ вернулся въ этомъ году съ зимнихъ каникулъ, проведенныхъ имъ въ Вильнѣ. Очевидно, получались тяжелыя, удручавшія его извѣстія о предстоящей свадьбѣ Марыли, и онъ въ январѣ 1821 г. пишетъ, что только уроки спасаютъ его отъ полна отчаянія. Они „отнимаютъ у меня большую часть дня, сообщаетъ поэтъ Чечоту, такъ что остатокъ его приходится отдавать отдыху, и времени на грустныя мысли не остается; вечеръ же я провожу иногда въ какой - нибудь компаній, гдѣ сначала представляюсь спокойнымъ, а потомъ и дѣйствительно прихожу въ спокойное состояніе, какъ вода; иногда же улыбка или какая- нибудь шутка изображаетъ меня какъ - будто веселымъ: однако, эти минуты очень рѣдки. “ Кромѣ мучительнаго самоанализа, примѣръ котораго мы видимъ въ этой тирадѣ, Мицкевича удручали мнительность, заставлявшая его все время прислушиваться къ своему здоровью, и крайняя скудость денежныхъ средствъ, доходившая почти до нищеты. Грустно читать его копѣечные разсчеты и заявленіе, сдѣланное задолго до конца января, что у него остается до конца февраля всего 3 руб. Трудно быть веселымъ въ такомъ положеніи. Ежовскому онъ сообщалъ о своихъ горестяхъ подробнѣе и откровеннѣе, чѣмъ Чечоту: „теперь я одинъ, каждое печальное воспоминаніе, а сколько ихъ, вызываетъ слезы! Если ты самъ припомнишь ту часть моей жизни, которой ты былъ свидѣтелемъ, всѣ мои виды, намѣренія и конецъ! навѣрное, и самъ испытаешь подобное чув-
