Теперь ты меня утѣшаешь, отнимая у меня надежду, и къ этому Я отношусь равнодушно. Мои взгляды, чувства и поступки были неизмѣнны сь того времени, когда я писалъ тебѣ письмо изъ Тугановичъ (въ іюлѣ 1821 г.?). Когда я узналъ о чувствахъ Марыли, когда Я познакомился съ ней близко, я написалъ, что это будетъ послѣднее письмо жалобъ, упрековъ и восклицаній, и оно было послѣднимъ. Я зналъ, что es чувства иного рода, нежели мои, что я ее потерялъ; я знаю, что будетъ съ нею и со мной и не считаю ее очень несчастливой. Ты ошибаешься, если думаешь, что ея веселость огорчаетъ меня, а печаль мнѣ льстить. Это догмать философіи Томаша. Я самымъ искреннимъ образомъ желаю ей всяческаго счастья, но не всякое можетъ меня радовать такъ, какъ ее, а потому я не обо всемъ хочу знать. Я бы хотѣлъ даже, чтобы она обо мнѣ больше не слышала. Я же буду довѣдываться о ней, но отъ другихъ (въ подлинникѣ:, но не отъ другихъ“, — вѣроятно описка). Письмо это сожги; пусть это будетъ послѣдній разговоръ по этому вопросу. Просто сообщай мнѣ, что будешь знать, ничѣмъ меня не разсердишь. Можетъ быть такое объясненіе покажется тебѣ слишкомъ темнымъ, но дѣло не такъ важно, чтобы мучиться надъ его выясненіемъ. Догадайся о томъ, что не ясно. Мнѣ упрекать себя не за что. Если она страдаетъ, то было у нея много и пріятныхъ минутъ; никогда я не хотѣлъ ее мучить и не буду“. Такъ могъ писать Мицкевичъ лишь послѣ „Дѣдовъ“, когда монологи Густава излѣчили его отъ безумной страсти, какъ Вертеръ спасъ Гёте, и характерно, что, перечитавъ еще разъ „Дѣды“ передъ отсылкой ихъ въ печать, поэтъ уже иначе взглянулъ на Зосю - Марылю. Только боль растравленной раны слышится въ его позднѣйшихъ письмахъ.
Задолго ли до января 1823 года были написаны „Дѣды“? Письмо къ Чечоту, приведенное сейчасъ, казалось бы, даеть на это отрицательный отвѣтъ. Оно производить такое впечатлѣніе, что поэтъ, который осенью и зимой 1822 года, переживая съ новой силой свою печальную любовь, лихорадочно, отрывочно заносилъ свою исповѣдь на страницы романтической драмы, лишь теперь перечиталъ все цѣликомъ, лишь теперь взглянулъ на это цѣлое болѣе объективными глазами и, какъ всегда это бываетъ, остался недоволенъ. Это былъ огромной важности душевный переломъ, который завершилъ все прежнее
