на. „Валерія! Густавъ! О, ангелъ (anielski) Густавъ! Ахъ, такъ часто я грезила о васъ наяву!“ Въ длинномъ монологѣ экзальтированная дѣвушка выражаетъ свое отвращеніе къ реальной жизни. Другое дѣло -жизнь грезъ, навѣваемыхъ книгами. „Похоронимъ свои души еще при жизни въ этихъ страницахъ! Можно великолѣнно воскреснуть и послѣ такой кончины, и черезъ эту могилу ведетъ путь на Елисейскія поля; утрата скучной дѣйствительности возмѣстится для тѣхъ, кто поселится среди тѣней придуманнаго міра! Тѣней? " - спрашиваетъ она, и затѣмъ съ той же горячностью передаетъ смутную теорію „лучей" (promionkowa), которая такъ занимала нашего поэта какъ разъ осенью 1820 г., когда онъ читалъ и „Валерію“ (ср. два письма Мицкевича отъ октября 1820 г., №№ 36 и 37, въ новомъ изданіи проф. Калленбаха). Вотъ эта теорія въ устахъ „дѣвицы“ наброска: „Въ природѣ, всеобщей отчизнѣ тѣлъ и душъ, у всѣхъ созданій есть близкія имъ существа; каждый лучъ, каждый голосъ сочетается съ подобнымъ ему и создаетъ гармонію въ цвѣтахъ и тонахъ; невидимая пылинка блуждаетъ среди тѣлъ мірозданія въ поискахъ сердца другого атома. Такъ неужели одно только чувствительное сердце должно остаться въ сонмѣ твореній сиротой и тосковать до самой своей смерти? Это сердце мнѣ далъ Творецъ.. Хотя въ толпѣ обыкновенныхъ людей никто не можетъ его узнать, потому что никто его не понимаетъ, но есть и долженъ быть гдѣ -то, хотя бы на краю свѣта, нѣкто, кто несется мнѣ на встрѣчу взаимными мыслями“. Въ мечтахъ о такомъ соединеніи и расплывается дѣвица.
Слѣдующая сцена, разговоръ между старцемъ и ребенкомъ на, лѣвой сторонѣ театра“, представляетъ психологическую загадку: въ рѣчахъ старика такое глубокое утомленіе жизнью, что естественно и соблазнительно предположеніе (г. Костки и Б. Хлѣбовскаго) о позднѣйшемъ происхожденіи этой сцены. Между тѣмъ своими указаніями на сценарій она соотвѣтствуетъ вышеприведенной сценѣ, написанной, какъ заставляетъ думать развитая здѣсь „теорія лучей“ и романъ „Валерія“, въ октябрѣ или ноябрѣ 1820 года, когда поэтъ еще не утратилъ надежды на соединеніе съ Марылей. И приведенная здѣсь баллада о Твардовскомъ переноситъ насъ къ тому періоду въ творчествѣ Мицкевича, когда онъ еще писалъ баллады (именно о Твардовскомъ), когда вопросы любви занимали первенствующее мѣсто въ его духовной жизни. Это
