Страница:Адам Мицкевич.pdf/300

плотно сжаты уста, и замкнуты очи: онъ еще на свѣтѣ, но уже не для свѣта. Что же это за человѣкъ? Мертвый! Смотри! Духъ надежды даетъ ему жизнь, звѣзда памяти удѣляетъ лучи, мертвый возвращается въ края молодости искать милое лицо. Снова задышала грудь, но она уже холодна, широко раскрыты уста и очи, снова онъ на свѣтѣ, но ужъ не для свѣта. Чѣмъ же сталъ этотъ человѣкъ? Привидѣніемъ! Тѣ, кто жили близко отъ кладбища, знали, что каждый годъ пробуждается это привидѣніе (упырь, upior), въ родительскую субботу онъ сбрасываетъ могильную плиту и бродитъ между людей. А когда зазвонятъ, на четвертую недѣлю, ночью онъ возвращается, лишенный силъ; съ окровавленной грудью, какъ будто сегодня только растерзанной, снова засыпаетъ въ могилѣ. Много слуховъ о ночномъ человѣкѣ: живы еще тѣ, что были на его погребеніи; говорятъ, что онъ погибъ въ молодомъ возрастѣ, будто онъ самъ себя убилъ. Теперь, навѣрное, онъ терпитъ въ наказанье вѣчныя муки, такъ жалобно онъ стонетъ и такъ пылаетъ пламенемъ. Недавно одинъ старый понамарь его увидѣлъ и подслушалъ. Онъ разсказываетъ, что упырь, когда Вышелъ изъ земли, обратилъ глаза на утреннюю звѣзду, заломилъ руки и холодными устами возопилъ такую жалобу: „ Проклятый духъ! Зачѣмъ ты зажигаешь огонь жизни среди овраговъ безчувственной земли! Проклятый блескъ, ты погасъ снова... Зачѣмъ ты снова мнѣ свѣтишь? O, справедливый, но страшный приговоръ! Снова увидѣть ее, узнать и разлучиться и каждый годъ заново страдать, какъ страдалъ, и кончить, какъ кончилъ! Чтобы найти тебя, я долженъ бродить въ толпѣ, выйдя изъ своего долгаго убѣжища, но мнѣ безразлично, какъ меня встрѣтятъ люди, достаточно всего я испыталъ въ своей жизни. Когда ты смотрѣла, я долженъ былъ, какъ преступникъ, отворачивать свое лицо; я Слышалъ твои слова, слышалъ каждый день и каждый день долженъ былъ молчать, какъ гробовая доска. Когда - то смѣялись молодые друзья, называли тоску мою чудачествомъ, преувеличеніемъ; а зрѣлые люди пожимаютъ плечи и уходятъ или надоѣдаютъ мудрыми совѣтами. Одинаково равнодушноя слушалъ насмѣшниковъ и совѣтниковъ, хоть и самъ, можетъ быть, не лучше другихъ: самъ бы себя я огорчилъ излишнимъ увлеченіемъ или смѣялся бы отъ слишкомъ долгой печали. А нѣкто другой полагалъ, что я тебя оскорбляю, что я задѣваю его дворянскую гордость, а все - таки подчинялся необ-