коснулся къ землѣ, тотъ никогда ни поднимется на небо“! Нѣсколько юношей спѣшатъ къ ней, хотятъ схватить ее за руки, но ловятъ только воздухъ. Но гусляръ утѣшаетъ ее: передъ его очами раскрыты будущія судьбы; еще два года пастушка должна носиться одна, а потомъ она станетъ у небеснаго порога, пусть же теперь она летитъ и оставитъ живущихъ. Дѣвица исчезаеть.
Вотъ одинъ изъ самыхъ изящныхъ, интимно нѣжныхъ образовъ, какіе были созданы музой Мицкевича. И вмѣстѣ съ тѣмъ одинъ изъ самыхъ загадочныхъ. Подъ понятіе „дѣдовъ“ Зося подходитъ еще менѣе, чѣмъ призракъ помѣщика. Какъ и ангельчики, парящіе въ первой сценѣ, такъ и Зося совершенно не соотвѣтствуетъ бѣлорусскимъ „дѣдамъ“, которые означаютъ дѣдовъ, стариковъ, родителей и т. п. Къ культу предковъ ни Зозя, ни ангельчики младенцы не имѣютъ никакого отношенія. Но эти ангельчики были все-таки связаны съ присутствующими, среди которыхъ находилась ихъ мать.
Что же привлекло Зосю? И почему гусляръ вдругъ оказывается пророкомъ, когда появляется Зося? На эти вопросы едва ли можно отвѣтить иначе, какъ предположеніемъ, что Зося была близка поэту. Проф. Третякъ (въ статьѣ "Dwie Zosie Mickiewicza)" думалъ видѣть въ ней одну изъ сестеръ пріятеля Мицкевича, Фр. Малевскаго, но предупредилъ, что не вызоветъ на дуэль тѣхъ, кто ему не захочетъ повѣрить. Думаю, что и дѣйствительно это не вѣрно: Зося должна была имѣть отношеніе къ Марылѣ. Возрастъ, когда Марыля встрѣтилась съ Мицкевичемъ, соотвѣтствовалъ тому, въ которомъ умерла беззаботная, ко всѣмъ равнодушная Зося. Ея горькое томленіе по человѣкѣ. который могъ бы своей любовью привлечь ее на землю, едва ли не было настроеніемъ Марыли передъ знакомствомъ съ Мицкевичемъ, а эти письма ея, которыя мною были приведены выше, наполнены той тоской неизвѣстности, въ раю ли она или на землѣ, какая слышится въ письмахъ. Маріи. И, наконецъ, торжественное утѣшеніе гусляра, которое такъ отличается отъ обычнаго нейтральнаго тона этого послѣдняго, должно имѣть объясненіе въ личной драмѣ Маріи и поэта. Для него, для гусляра, явилась „дѣвица“; и ее именно онъ вызывалъ въ своемъ странномъ обращеніи къ „срединнымъ духамъ“. Но въ драмѣ этотъ эпизодъ такъ и остается какимъ-то случайнымъ.
