ли ночь въ тихой, но не печальной бесѣдѣ. Фрейендъ устраивалъ чай и смѣшилъ насъ». Днемъ узники много читали; иные предавались сочинительству. То же самое происходило и въ другомъ монастырѣ, гдѣ сидѣлъ Одынецъ.
Здѣсь, въ этихъ тихихъ бесѣдахъ по ночамъ, напряженномъ чтеніи и размышленіяхъ днемъ, Мицкевичъ отрывался отъ личной драмы. Показанія его на слѣдствіи имѣли самый общій характеръ и, повидимому, не привлекли также особаго вниманія комиссіи: онъ представлялся просто неблагонамѣреннымъ, но, по сравненію съ Заномъ или даже Чечотомъ, не подлежалъ суровой карѣ. «Адамъ Мицкевичъ, читаемъ мы въ докладѣ комиссіи Новосильцову 20 апр. 1824 г., не принадлежалъ къ обществу Филаретовъ, а зналъ токмо о обществѣ томъ. Сей Мицкевичъ, находясь въ присутствіи слѣдственной комиссіи, изъявлялъ искреннее раскаяніе въ заблужденіи своемъ; хотя онъ и не принадлежалъ къ секретному обществу, а только, имѣя участіе въ бесѣдахъ, поступилъ тѣмъ неблагоразумно и могъ быть сочленомъ такимъ, что въ пылкости воображенія преступилъ обязанности неприличными рѣчами своими». Такъ, вѣроятно, было условлено въ ночныхъ собраніяхъ. Во время слѣдствія чувство солидарности было живо у всѣхъ. «Какъ прежде въ кружкахъ, такъ теперь по монастырямъ, гдѣ каждый сидѣлъ отдѣльно подъ замкомъ, усиленно охраняемый, филареты составляли союзъ болѣе тѣсный, чѣмъ когда - либо, - говоритъ Домейко. Днемъ насъ водили въ судъ, каждаго подъ стражей двухъ солдатъ съ ружьями, и тянули признанія инквизиціей съ всей русской (московской) формалистикой, съ угрозами, хитростью, подлавливаніемъ на словѣ, ложью и обманами... Ночью же мы подкупали стражу, которая позволяла намъ собираться и проводить болѣе веселые часы. За тюрьмой была зима, морозы, грозящая всѣмъ намъ Сибирь. Въ тюрьмѣ на собраніяхъ господствовали весна и надежда на будущее, хотя и отдаленное, Польши» (Домейко). Общество филаретовъ снова пробудило у Мицкевича даръ импровизаціи, и темы ея, конечно, не были теперь тѣми веселыми, задорными обращеніями къ товарищамъ, какія мы встрѣчаемъ въ первыхъ филаретскихъ импровизаціяхъ Мицкевича. Не были это, однако, и «откровенія въ бурю и грозу», какія поэтъ вложилъ впослѣдствіи въ уста своего Конрада, когда передъ нимъ раскрылись мессіаническія судьбы Польши. О
