вь душѣ не пробудило радость то, что я видѣлъ. Я видѣлъ мужественную добродѣтель подъ гнетомъ, темноту въ головахъ толпы, стремленія къ наживѣ въ головахъ умныхъ, пустоту въ женскихъ сердцахъ. Я, котораго не манитъ собственное счастье, который ввѣрилъ родимой ладьѣ остатокъ мыслей, чувствъ и желаній, развѣ могъ прельщаться соблазнами жизни, когда видѣлъ послѣднія надежды въ послѣдней лодкѣ, готовой разбиться, если повѣетъ вихрь?» Это было настоящее разочарованіе. Но стихотвореніе записывалось въ альбомъ знакомой дамѣ, Людвикѣ Костровицкой, и поэтъ сразу мѣняетъ тонъ. Семья Костровицкихъ, очевидно, принимала дѣятельное участіе въ узникахъ, и благодарныя слова Мицкевича были заслужены ею. Уѣхать, не оставивъ въ альбомѣ ни одного слова благодарности, а только разочарованные, презрительные отзывы о пустыхъ женскихъ сердцахъ, просто не было вѣжливо, и потому естественно, что эти строфы, вызванныя необходимостью, холодны и неискренни. «Теперь я не буду грѣшить отчаяніемъ, говоритъ поэтъ: прежде, чѣмъ я отплылъ отъ этихъ береговъ, Богъ утѣшилъ меня повымъ зрѣлищемъ: я узналъ благородное семейство. Я узналъ мать съ сердцемъ спартанки (намекъ на драму Княжнина «Мать Спартанка»), польской спартанки, проливающей материнскія слезы; я узналъ дочь, подобную небожительницѣ, дѣвушку съ духомъ сарматки (амазонки?). Какъ святымъ исповѣдникамъ вѣры, осужденнымъ стать добычей львовъ, онѣ осмѣливались посылать намъ въ глубь пещеры облегченіе, утѣшеніе и поддержку, — несмотря на желѣзный лязгъ засововъ и тревожные крики толпы, на вой дикихъ звѣрей и въ сто разъ болѣе дикихъ стражниковъ я узналъ ихъ, и будущее меня не пугаетъ. Кормчій, поднимай паруса! ѣдемъ... не погибнетъ наша родина, пока у нея есть такія матери и дочери».
Какое впечатлѣніе произвела на поэта первая встрѣча съ Россіей? Нѣсколько лѣтъ спустя Мицкевичъ разсказалъ о своихъ впечатлѣніяхъ отъ Россіи въ «Эпизодѣ» (Петербургъ), посвященномъ «друзьямъ - москалямъ». Возможно, что онъ вспомнилъ тогда и кое -какія первыя впечатлѣнія свои отъ русскаго народа. До того времени Мицкевичъ Россіи совсѣмъ не зналъ, съ русскими людьми почти не встрѣчался. Слишкомъ большую душевную узость фанатика онъ проявилъ бы, если бы при первой встрѣчѣ съ неизвѣстнымъ ему народомъ онъ
