Другое вліяніе шло совсѣмъ съ иной стороны. Мицкевичъ познакомился и сблизился съ русскими революціонерами, особенно съ Рылѣевымъ и Бестужевымъ, но къ дѣятельности ихъ не примкнулъ. Бестужева онъ зналъ еще, должно быть, по Вильнѣ, куда пріѣзжалъ русскій декабристъ во время процесса Филаретовъ. Одинъ изъ довольно легендарныхъ источниковъ, приведенный въ сочиненіи Владислава Мицкевича (I. 195), сообщаетъ, что поэта отталкивало фразерство декабристовъ, ихъ крики и угрозы, отъ исполненія которыхъ они были очень далеки. Если этотъ источникъ, нѣкій Леонардъ Реттль, говоритъ правду, то она не дѣлаетъ чести проницательности и чувству справедливости польскаго поэта, который, къ сожалѣнію, не былъ и позже справедливъ въ оцѣнкѣ своихъ русскихъ друзей (напр. Пушкина). Впрочемъ, въ посвященіи «Друзьямъ-москалямъ» своего «Петербурга» Мицкевичъ такъ горячо и сердечно вспоминаетъ о Бестужевѣ и Рылѣевѣ, что не хочется придавать вѣры высокомѣрному разсказу этого Реттля о необычайной глупости этихъ «россіянъ», лѣзшихъ къ Мицкевичу со своими объятіями и за то получавшихъ отъ него нравоученія и щелчки. Въ позднѣйшихъ своихъ лекціяхъ по славянской литературѣ, читанныхъ въ Парижѣ и окрашенныхъ товянизмомъ, Мицкевичъ высказываетъ такіе взгляды на декабристовъ, какихъ онъ не могъ высказывать въ 1824 году. Здѣсь онъ полагаетъ, что декабристы, «принимая за соединительное звено заговора общую ненависть, должны были въ концѣ концовъ поссориться и взаимно возненавидѣть другъ друга», но и въ это время онъ высоко цѣнилъ «честность всѣхъ заговорщиковъ. Почти пятьсотъ человѣкъ разнаго положенія, разныхъ ранговъ, принимало дѣятельное участіе въ заговорѣ, продолжавшемся десять лѣтъ подъ окомъ бдительнаго и подозрительнаго правительства, и никто его не выдалъ». Повидимому, уже тогда у Мицкевича могло сложиться впечатлѣніе, позже высказанное въ парижскихъ лекціяхъ. Ему казалось, что въ сношеніяхъ русскихъ революціонеровъ съ поляками обѣ стороны взаимно обманываютъ другъ друга: поляки только ждали случая, чтобы поднять возстаніе и освободиться отъ Россіи, а русскіе, хотя и обѣщали полякамъ независимость, совершивъ переворотъ, постарались бы только покрѣпче прибрать Польшу къ рукамъ. Такое убѣжденіе могло сложиться у Мицкевича за все время его пребыванія въ Россіи, но не-
