дей, науку». Это не было вполнѣ вѣрно, такъ какъ культъ вѣры,
противопоставленной разуму, давно уже складывался въ его мировоззрѣніи. Холоневскій, повидимому, придалъ ему опредѣленный
католическій отпечатокъ, вернулъ Мицкевича окончательно
лоно католической церкви. И опять этотъ процессъ совершается
рядомъ съ другимъ, съ новымъ приливомъ тоски по родинѣ.
«Слушая польскую рѣчь (Ржевускаго), писалъ онъ Малевскому
въ концѣ ноября: я чувствую, къ несчастью, какъ много я теряю отъ недостатка книгъ и, что еще хуже, польскихъ разговоровъ въ теченіе столькихъ лѣтъ. Какъ бы я хотѣлъ забыть
всѣ языки, на время забросить всѣ чужія книги и засѣсть въ
какой-нибудь нашей библіотекѣ. Какъ это человѣкъ никогда не
бываетъ доволенъ собой, мѣняетъ желанія и стремленія и великая это милость Божія, что онъ не караетъ за такіе капризы
ума. На Сѣверѣ я тосковалъ по Югу, а здѣсь тоскую по снѣгамъ и лѣсамъ!» Въ послѣднихъ числахъ ноября Мицкевича мучило предчувствіе важныхъ событій на родинѣ (Žywot. II.
142). Дѣйствительно, въ Польшѣ вспыхнуло возстаніе. Въ началѣ декабря на балу у какого -то важнаго сановника секретарь
вручилъ ему депешу, въ которой сообщалось объ этомъ. Вскорѣ
всѣ газеты были полны извѣстіями о польскихъ событіяхъ. Въ
судьбѣ Мицкевича наступилъ новый важнѣйшій моментъ.
Жизнь безпечнаго путешественника онъ долженъ былъ перемѣнить на жизнь народнаго пѣвца.
Возстаніе 1830 года. Дрезденъ и Парижъ.
Культъ эмиграціи.Владиславъ Мицкевичъ утверждаетъ, что почти всѣ поляки, жившіе въ Римѣ, когда сюда пришло извѣстіе о возстаніи, были обрадованы имъ. Если это и такъ, то, во всякомъ случаѣ, самъ поэтъ не раздѣлялъ общей радости. Онъ былъ потрясенъ извѣстіемъ, тѣмъ болѣе, что не могъ выѣхать изъ Рима вслѣдствіе отсутствія денегъ. Расчеты не оправдывались; банкиръ, у котораго лежали деньги, полученныя отъ распродажи парижскаго изданія, обанкротился, и Мицкевичу приходилось устраивать
