Страница:Адам Мицкевич.pdf/615

лога. Мнѣ кажется, что слишкомъ мало общаго между настроеніемъ пролога «Фауста» и всей первой сценой «Дѣдовъ». Я чувствовалъ бы скорѣе въ словахъ ангела - хранителя голосъ совѣсти, который удручалъ самого Мицкевича, когда онъ тяжело переживалъ періоды нравственнаго паденія. Вѣдь еще такъ недавно, во время самаго возстанія, его сны нарушались «страстными, бурными грезами». И, можетъ быть, вѣрилъ онъ, только мать, которую рано утратилъ Мицкевичъ, своимъ загробнымъ участіемъ не давала ему окончательно пасть. Это страница, интимнѣйшая, быть можетъ, изъ автобіографической исповѣди самого поэта. Здѣсь она становится понятна только послѣ «Импровизаціи», за которую ангелъ, дѣйствительно, имѣлъ право корить «недоброе, нечуткое дитя». Узникъ пробуждается со страннымъ чувствомъ: «тревожится спящій человѣкъ, смѣется, когда проснется». Рефлексія его по поводу творца міра напоминаетъ, дѣйствительно, гетевскаго Фауста; впрочемъ, это сходство носитъ слишкомъ общій характеръ. «Говорятъ, что и ощущеніе наслажденія и страданій во снѣ есть только игра воображенія. Глупцы! только съ чужихъ словъ они знаютъ о воображеніи, и намъ, поэтамъ, говорятъ о немъ». Узникъ опять засыпаетъ, а около него ведется борьба духовъ. Злые твердятъ ему о веселіи, которое кипитъ въ городѣ, о кометахъ, «съ глазками и свѣтлой косой», о пирахъ; ангелъ, съ правой стороны, говоритъ свое: «Мы умолили Бога, чтобы онъ отдалъ тебя въ руки врага. Одиночество учитель мудрецовъ, и ты, въ одиночномъ заключеніи, думай, какъ пророкъ въ пустынѣ, о своемъ предназначени». Опять искушаютъ злые духи, но ангелъ возвѣщаетъ, что завтра узникъ будетъ свободенъ. Тотъ просыпается: «Буду свободенъ? Помню, кто - то вчера говорилъ мнѣ объ этомъ!» Новая борьба духовъ. «Выиграетъ ли злая мысль, побѣдитъ ли добрая, завтра обнаружится въ его рѣчахъ и дѣлахъ; и одна минута этой битвы произнесетъ приговоръ на всю жизнь о судьбахъ человѣка». Слѣдуетъ знаменитый монологъ Конрада. «Я буду свободенъ! Да! Не знаю, откуда пришло это извѣстіе, но я знаю, что значитъ быть свободнымъ по милости москвитина. Негодяи снимутъ оковы съ моихъ ногъ и рукъ и наложатъ ихъ на душу: я буду сосланъ! Я буду блуждать среди чужеземцевъ, въ толпѣ враговъ, я — пѣвецъ, и никто не пойметъ въ моей пѣснѣ ничего, кромѣ безформенныхъ и ненужныхъ звуковъ... Негодяи, только этого оружія они не вырвали изъ моихъ рукъ, но они испортили его,