дѣльно каждое слово, останавливаясь и подчеркивая свои слова «Ахъ, глупые, глупые, глупые вы! Кому будетъ выгода, а вамъ только худо (ną kim się mleło, na was skrupi). Пока дѣло шло о воскресеніи Польши, объ общемъ благѣ, у васъ, глупые, только распря. Нельзя было, глупые, и слова сказать, ни порядку, глупые, удержать, ни вождя надъ вами, глупые, поставить. А какъ только кто заведетъ рѣчь о собственной обидѣ, у васъ, глупые, сейчасъ же согласіе! Вонъ отсюда! Покуда я Мацекъ, пошли ко всѣмъ чертямъ». Задохнулся старикъ ругательствами, но Добржинскіе, на минуту притихнувъ, не зняли его голосу и съ шумомъ и гамомъ стали собираться въ славный походъ подъ знаменемъ графа на усадьбу сосѣда. Въ описаніи этого совѣта и приготовленій къ походу много юмора, но юморъ здѣсь совсѣмъ не веселый. Поэтъ не ушелъ отъ впечатлѣній «парижской мостовой», отъ суетни эмигрантской жизни, отъ тяжелыхъ воспоминаній о безурядицѣ шляхетской жизни, которая особенно сказывалась тогда, когда нужны были согласіе, умѣніе подчиняться и выдержка. Недаромъ этой эпизодической сценѣ отведено въ поэмѣ такое видное мѣсто. Если въ судьѣ и подкоморіи Мицкевичъ оправдывалъ тѣхъ среднихъ людей изъ болѣе культурной и зажиточной шляхты, на которыхъ въ трудныя минуты все-таки можно было положиться, то въ лицѣ графа онъ вынесъ суровый приговоръ шляхтѣ, гоняющейся за послѣдней заграничной модой, а въ Добржинскихъ осудилъ крикливую и безтолковую низшую шляхту, любившую вмѣшаться въ чужое дѣло, попировать на чужой счетъ, съ серьезной миной рѣшить судьбу отечества, а прежде всего подраться и побуянить. Невеселая вышла картина, несмотря на эпическое спокойствіе рѣзца художника.
Для дополненія этой картины Мицкевичъ выводитъ еще двѣ типическія фигуры, которыя составляли необходимую принадлежность шляхетскаго двора. Около болѣе зажиточныхъ помѣщиковъ пристраивались въ качествѣ управляющихъ или довѣренныхъ нe то слугъ, не то пріятелей - приживальщиковъ бѣдные шляхтичи, которые такъ свыкались съ домомъ, что уважали и хранили свято его традиціи. Это были драгоцѣнные люди, берегшіе господское добро, не чуждые шляхетскихъ представленій о гонорѣ и готовые крѣпко постоять за пана, хотя, конечно, особенно рьяные выразители и общешляхетскихъ недо-
