ныхъ звѣздочекъ. Она была такъ прелестна, такъ нѣжна, вся изъ ослѣпительно-бѣлаго льда и все же живая! Глаза ея сверкали, какъ звѣзды, но въ нихъ не было ни теплоты, ни кротости. Она кивнула мальчику и поманила его рукой. Мальчуганъ испугался и спрыгнулъ со стула; мимо окна промелькнуло что-то похожее на большую птицу.
На другой день былъ славный морозецъ, но затѣмъ сдѣлалась оттепель, а тамъ пришла и весна-красна. Солнышко свѣтило, цвѣточные ящики опять были всѣ въ зелени, ласточки вили подъ крышей гнѣзда, окна растворили, и дѣтямъ опять можно было сидѣть въ своемъ маленькомъ садикѣ на крышѣ.
Розы цвѣли все лѣто восхитительно. Дѣвочка выучила псаломъ, въ которомъ тоже говорилось о розахъ; дѣвочка пѣла его мальчику, думая при этомъ о своихъ розахъ, и онъ подпѣвалъ ей:
„Ужъ розы въ долинахъ цвѣтутъ,
Младенецъ-Христосъ съ нами тутъ!“
Дѣти пѣли, взявшись за руки, цѣловали розы, смотрѣли на ясное солнышко и разговаривали съ нимъ,—имъ чудилось, что съ него глядѣлъ на нихъ самъ Младенецъ-Христосъ. Что за чудное было лѣто и какъ хорошо было подъ кустами благоухающихъ розъ, которыя, казалось, должны были цвѣсти вѣчно!
Кай и Герда сидѣли и разсматривали книжку съ картинками—звѣрями и птицами; на большихъ башенныхъ часахъ пробило пять.
— Ай!—вскрикнулъ вдругъ мальчикъ:—Мнѣ кольнуло прямо въ сердце, и что-то попало въ глазъ!
Дѣвочка обвила ручонкой его шею, онъ мигалъ глазами, но ни въ одномъ ничего не было видно.
— Должно быть, выскочило!—сказалъ онъ.
Но въ томъ-то и дѣло, что нѣтъ. Въ сердце и въ глазъ ему попали два осколка дьявольскаго зеркала, въ которомъ, какъ мы, конечно, помнимъ, все великое и доброе казалось ничтожнымъ и гадкимъ, а злое и дурное отражалось еще ярче, дурныя стороны каждой вещи выступали еще рѣзче. Бѣдняжка Кай! Теперь сердце его должно было превратиться въ кусокъ льда! Боль въ глазу и въ сердцѣ уже прошла, но самые осколки въ нихъ остались.
— О чемъ же ты плачешь?—спросилъ онъ Герду.—У!
ных звёздочек. Она была так прелестна, так нежна, вся из ослепительно-белого льда и всё же живая! Глаза её сверкали, как звёзды, но в них не было ни теплоты, ни кротости. Она кивнула мальчику и поманила его рукой. Мальчуган испугался и спрыгнул со стула; мимо окна промелькнуло что-то похожее на большую птицу.
На другой день был славный морозец, но затем сделалась оттепель, а там пришла и весна-красна. Солнышко светило, цветочные ящики опять были все в зелени, ласточки вили под крышей гнёзда, окна растворили, и детям опять можно было сидеть в своём маленьком садике на крыше.
Розы цвели всё лето восхитительно. Девочка выучила псалом, в котором тоже говорилось о розах; девочка пела его мальчику, думая при этом о своих розах, и он подпевал ей:
«Уж розы в долинах цветут,
Младенец-Христос с нами тут!»
Дети пели, взявшись за руки, целовали розы, смотрели на ясное солнышко и разговаривали с ним, — им чудилось, что с него глядел на них сам Младенец-Христос. Что за чудное было лето и как хорошо было под кустами благоухающих роз, которые, казалось, должны были цвести вечно!
Кай и Герда сидели и рассматривали книжку с картинками — зверями и птицами; на больших башенных часах пробило пять.
— Ай! — вскрикнул вдруг мальчик: — Мне кольнуло прямо в сердце, и что-то попало в глаз!
Девочка обвила ручонкой его шею, он мигал глазами, но ни в одном ничего не было видно.
— Должно быть, выскочило! — сказал он.
Но в том-то и дело, что нет. В сердце и в глаз ему попали два осколка дьявольского зеркала, в котором, как мы, конечно, помним, всё великое и доброе казалось ничтожным и гадким, а злое и дурное отражалось ещё ярче, дурные стороны каждой вещи выступали ещё резче. Бедняжка Кай! Теперь сердце его должно было превратиться в кусок льда! Боль в глазу и в сердце уже прошла, но сами осколки в них остались.
— О чём же ты плачешь? — спросил он Герду. — У!